Унесенные ветром
Шрифт:
— И подумать только, что вы все это время были у себя в имении, а мы ничего об этом не знали! — воскликнула Молодая Хозяйка. — Простить себе не могу, что не поехала поглядеть, как там у вас! Но после того как негры разбежались, здесь столько навалилось дел — просто невозможно было вырваться. И все же следовало бы выкроить время. Не по-соседски получилось. Но мы, конечно, думали, что янки сожгли Тару, как они сожгли Двенадцать Дубов и дом Макинтошей, а вы все перебрались в Мэйкон. Нам и в голову не приходило, что вы остались дома, Скарлетт.
— А как мы могли думать иначе, когда
— И мы даже видели… — начала было Салли.
— Не перебивай меня, сделай милость, — оборвала ее старая дама. — Они рассказали, что янки разбили свой лагерь у вас на плантации, а вы все готовитесь бежать в Мэйкон. И в ту же ночь мы увидели зарево как раз над вашим поместьем. Оно полыхало не один час и так напугало наших дурных негров, что они все тут же дали деру. А что у вас там горело?
— Хлопок — весь хлопок, на сто пятьдесят тысяч долларов, — с горечью сказала Скарлетт.
— Скажи спасибо, что не дом, — изрекла старая дама, уперев подбородок в сложенные на палке руки. — Хлопок всегда можно вырастить, а попробуй вырасти дом. Кстати, вы уже начали собирать хлопок?
— Нет, — сказала Скарлетт. — Да он почти весь погиб, вытоптан. На самом дальнем поле у ручья осталось еще немного — тюка на три, может, наберется, не больше, а что толку? Все наши негры с плантации разбежались, собирать некому.
— Нет, вы только ее послушайте: «Все негры с плантации разбежались, собирать некому!» — передразнила Скарлетт старая дама, бросая на нее уничтожающий взгляд. — А на что же у вас эти хорошенькие ручки, барышня, и ручки ваших двух сестричек?
— У меня? Чтобы я собирала хлопок? — обомлев от возмущения, вскричала Скарлетт, словно бабушка предложила ей совершить какую-то дикую непристойность. — Чтобы я работала, как негритянка, на плантации? Как эта белая голытьба? Как девчонки Слэттери?
— Белая голытьба, слыхали! Да, уж воистину вы — утонченное, изнеженное поколение! Позвольте мне доложить вам, голубушка, что когда я была девчонкой, мой отец потерял все до последнего гроша, и пока он не скопил немного денег, чтобы принанять негров, я не считала для себя зазорным честно выполнять любую грубую работу, хотя бы и на плантации. Я и мотыгой землю рыхлила, и хлопок собирала, а ежели понадобится, то и сейчас могу. И похоже, что придется. Белая голытьба, скажет тоже!
— Но маменька! — вскричала ее сноха, бросая молящие взоры на Скарлетт и Салли в надежде, что они помогут ей умиротворить разгневанную старую даму. — Это же было давно, в другие совсем времена, жизнь ведь так меняется.
— Ничего не меняется, когда приходит нужда честно потрудиться, — заявила проницательная и несгибаемая старая дама, не поддавшись на увещевания. — Послушала бы твоя маменька, Скарлетт, как ты стоишь тут и заявляешь, что честный труд — это не для порядочных людей, а для белой голытьбы! «Когда Адам пахал, а Ева пряла…» [8] .
Стремясь перевести разговор на другое, Скарлетт торопливо спросила:
— А что слышно о Тарлтонах и Калвертах? Их усадьбы
8
«Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто господином был тогда?» — строка из народной песни.
— Янки не дошли до Тарлтонов. Их усадьба тоже ведь, как наша, в стороне от главной дороги. А вот до Калвертов они добрались, и угнали весь их скот, и порезали птицу, а негров забрали с собой… — принялась рассказывать Салли.
Но бабушка не дала ей закончить.
— Ха! Они наобещали негритянкам шелковых платьев да золотых побрякушек — вот чем они их заманивали. И Кэтлин Калверт рассказывала, что, когда янки уходили, она видела у некоторых из них за седлом этих черномазых идиоток. Ну что ж, вместо платьев и сережек солдаты наградят их цветными младенцами, и я не думаю, чтобы кровь янки особенно улучшила их породу.
— Ой, бабушка Фонтейн!
— Не делай, пожалуйста, постного лица, Джейн. Мне кажется, мы все здесь были замужем, или я ошибаюсь? И видит бог, нам не привыкать опять любоваться на крошечных мулатиков.
— А почему янки не сожгли усадьбы Калвертов?
— Их дом уцелел благодаря северному акценту второй миссис Калверт и ее управляющего Хилтона, — сказала старая дама, никогда не называвшая бывшую гувернантку Калвертов иначе, как «вторая миссис Калверт», хотя первая жена мистера Калверта скончалась двадцать лет тому назад.
— «Мы стойкие сторонники Федерации», — иронически прогнусавила бабушка, подражая выговору северян. — Кэтлин говорит, они оба клялись и божились, что весь калвертовский выводок — чистокровные янки. Это в то время, как мистер Калверт сложил голову где-то в джунглях! А Рейфорд под Геттисбергом, а Кэйд сражается в Виргинии! Кэтлин говорит, лучше бы они сожгли дом, чем сносить такое унижение. Кэйд, говорит она, сойдет с ума, если узнает об этом, когда вернется домой. Вот что значит — взять в жены янки. У них же ни гордости, ни чувства приличия — на первом месте забота о собственной шкуре… А как это они пощадили вашу усадьбу, Скарлетт?
Скарлетт секунду помедлила с ответом. Она знала, что следующим вопросом будет: «А как все ваши? Как здоровье дорогой Эллин?» — и понимала: у нее не хватит духу сказать им, что Эллин нет в живых. Ведь если она произнесет эти слова, если допустит, чтобы они разбередили ей душу в присутствии этих участливых, сердобольных женщин, ей уже не сдержать слез: они будут литься и литься, пока ей не станет плохо. Но этого нельзя допустить. Ни разу после возвращения домой не позволила она себе выплакаться как следует, а если хоть раз дать волю слезам, от ее так старательно взращенного в себе мужества не останется и следа. Но, глядя в смятении на дружеские лица Фонтейнов, Скарлетт понимала, что эти люди не простят ей, если она утаит от них смерть Эллин. Особенно — бабушка, редко кого дарившая своей благосклонностью и пренебрежительным взмахом сухонькой ручки умевшая показать, что знает цену почти каждому из жителей графства, и вместе с тем искренне привязанная к Эллин.