Унесенные ветром
Шрифт:
Негритянки выскочили — незадачливая Лу с рыданиями, закрывшись передником. Но Скарлетт осталась. Ей было тяжело видеть, как любимое дитя тотчас успокоилось на руках у Ретта, тогда как у нее на руках девочка кричала не умолкая. Тяжело было видеть и то, как маленькие ручонки обвились вокруг его шеи, слышать, как девочка, задыхаясь, прерывисто рассказывала ему, что ее так напугало, а она, Скарлетт, ничего членораздельного не могла из дочки вытянуть.
— Значит, он сидел у тебя на грудке, — тихо проговорил Ретт. — И он был большой?
— Да,
— Ах, значит, и когти у него были. Ну, ладно. Я всю ночь просижу тут и пристрелю его, если он снова явится. — Ретт сказал это убежденно, мягко, и Бонни постепенно перестала всхлипывать. Уже почти успокоившись, на языке, понятном одному только Ретту, она принялась описывать чудовище, которое явилось к ней. Скарлетт, слушая, как Ретт беседует с девочкой, точно речь идет о чем-то реальном, почувствовала, что в ней закипает раздражение.
— Ради бога, Ретт…
Но он жестом велел ей молчать. Когда Бонни наконец уснула, он уложил ее в кроватку и накрыл одеяльцем.
— Я с этой негритянки живьем шкуру спущу, — тихим голосом сказал он. — Да и вы виноваты. Почему вы не зашли посмотреть, горит ли свет?
— Не валяйте дурака, Ретт, — шепотом ответила Скарлетт. — Бонни так себя ведет потому, что вы ей потакаете. Многие дети боятся темноты, но у них это проходит. Уэйд тоже боялся, но я не потворствовала ему. Пусть покричит ночь-другую…
— Пусть покричит?! — На секунду Скарлетт показалось, что он сейчас ударит ее. — Либо вы дура, либо самая бессердечная женщина на свете.
— Я не хочу, чтоб она выросла нервной и трусливой.
— Трусливой! Черта с два! Да в ней трусости ни на грош нет! Просто вы лишены воображения и, конечно, не можете понять, какие муки испытывает человек, который им наделен, — особенно ребенок. Если что-то с когтями и рогами явится и сядет к вам на грудь, вы скажете, чтобы оно убиралось к дьяволу, да? Именно так, черт подери. Припомните, мадам, что я присутствовал при том, как вы просыпались, пища, точно выпоротая кошка, только потому, что вам приснилось, будто вы бежали в тумане. И это было не так уж давно!
Скарлетт растерялась — она не любила вспоминать этот сон. К тому же Ретт успокаивал ее тогда почти так же, как успокаивал сейчас Бонни, и это внесло смятение в ее мысли. Не желая над этим раздумывать, Скарлетт повела на него наступление с другой стороны.
— Просто вы во всем ей потакаете…
— И намерен потакать. Тогда она рано или поздно преодолеет свой страх и забудет о нем.
— В таком случае, — язвительно заметила Скарлетт, — раз уж вы решили стать нянькой, не мешало бы вам приходить домой и для разнообразия — в трезвом виде.
— Я и буду приходить домой рано, но напиваться, если захочу, буду, как сапожник.
С тех пор Ретт стал рано приходить домой — он приезжал задолго до того, как надо было укладывать Бонни в постель. Садился подле нее и держал ее за руку, пока она, заснув, не расслабляла
И приходил Ретт домой трезвым, но не Скарлетт добилась этого. На протяжении последних месяцев он много пил, хотя никогда не был по-настоящему пьян, и вот однажды вечером от него особенно сильно пахло виски. Придя домой, он подхватил с пола Бонни, посадил ее к себе на плечо и спросил:
— Ты, что же, не желаешь поцеловать своего любимого папку?
Бонни сморщила курносый носишко и заерзала, высвобождаясь из его объятий.
— Нет, — чистосердечно призналась она. — Фу.
— Это я — фу?
— Фу, как плохо пахнет. От дяди Эшли никогда плохо не пахнет.
— Черт бы меня подрал! — буркнул Ретт, опуская ее на пол. — Вот уж никогда не думал, что обнаружу в собственном доме поборницу воздержания!
Но с того дня он выпивал лишь по бокалу вина после ужина. Бонни, которой разрешалось допить последние капли, вовсе не находила запах вина таким уж плохим. А у Ретта воздержание привело к тому, что одутловатость, отяжелившая черты его лица, постепенно исчезла, круги под черными глазами стали не такими темными и обозначались не так резко. Бонни любила кататься на лошади, сидя впереди него в седле, поэтому Ретт проводил много времени на воздухе, и смуглое лицо его, покрывшись загаром, потемнело еще больше. Вид у него был цветущий, он то и дело смеялся и снова стал похож на того удалого молодого человека, который на удивление всей Атланты столь смело прорывал блокаду в начале войны.
Люди, никогда не любившие Ретта, теперь улыбались при виде крошечной фигурки, торчавшей перед ним в седле. Матроны, до сих пор считавшие, что ни одна женщина не может чувствовать себя спокойной в его обществе, начали останавливаться и беседовать с ним на улице, любуясь Бонни. Даже самые строгие пожилые дамы держались мнения, что мужчина, способный рассуждать о детских болезнях и воспитании ребенка, не может быть совсем уж скверным.
Глава LIII
Наступил день рождения Эшли, и Мелани решила в тот вечер устроить сюрпризом ему торжество. Все об этом знали, за исключением Эшли. Даже Уэйд и крошка Бо, которых заставили поклясться, что они будут хранить тайну, и малыши ходили страшно гордые. Все благопристойные обитатели Атланты были приглашены и дали согласие прийти. Генерал Гордон и его семья любезно приняли приглашение; Александр Стефенс обещал быть, если ему позволит не слишком крепкое здоровье; ожидали даже Боба Тумбса, буревестника Конфедерации.