Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Однако в ту ночь судьба хранила демона монгольских степей. Когда Маштаков на правах генеральского адъютанта вошёл в палатку, она оказалась пуста. Унгерн общался с ламами в другом месте. На этот раз гадание затянулось надолго, чуть ли не до самого рассвета. Казачий офицер ещё какое-то время побродил около унгерновской палатки и, поняв, что может вызвать подозрение у охраны, ушёл к себе. Когда цин-ван укладывался спать, начальник его ночной стражи из монгольских телохранителей доложил о подозрительном поведении казачьего офицера:
— Господин
— Кто это?
— Маштаков, офицер из оренбургских казаков.
— Для чего он хотел меня видеть, говорил охране? Или тебе?
— Нет. Но цэрики и я знали, что он адъютант цин-вана. Близкий к вам человек.
— Что он делал после того, когда увидел, что палатка пуста?
— Он ещё долго ходил вокруг.
— Хорошо. Передай начальнику штаба дивизии, чтобы сегодня же отправил этого Маштакова в его полк. Я ему уже не доверяю.
— Будет исполнено, господин цин-ван.
— Если он без моего личного разрешения ещё хоть раз появится у моей палатки, оружие применяйте без предупреждения.
— Я понял, господин...
Так сорвалась первая попытка покушения на Унгерна со стороны офицеров-заговорщиков. Теперь ни Маштаков, ни кто-то другой из них не могли запросто появиться ночью у баронской палатки. Её всю ночь напролёт бдительно охраняли унгерновские телохранители из монгольских цэриков конвойного дивизиона, которым командовал князь Сундуй-гун.
На следующее утро, как было приказано ранее, дивизия разделилась на две бригады. Им в походном строю предстояло следовать по маршруту, Унгерном ещё не объявленному. Резухинские полки пока оставались на месте стоянки, чтобы, когда солнце будет в зените, двинуться в дивизионном арьергарде.
О событиях того дня рассказывают в своих воспоминаниях и начальник госпиталя Рибо, и есаул Макеев, которые оказались непосредственными участниками мятежа против цин-вана и генерал-лейтенанта барона Унгерна фон Штернберга. События развивались следующим образом.
Мятеж начался в резухинской бригаде, когда походный лагерь был уже свернут, а люди готовились по первому приказу сесть в сёдла. Несколько офицеров-заговорщиков явились к генералу с самыми решительными намерениями, хотя разговор резким не был:
— Господин генерал. Офицеры бригады предлагают вам сместить барона, принять командование Азиатской дивизией на себя и вести её на восток, в Маньчжурию.
— Это же мятеж, господа офицеры. Одумайтесь!
— Мы уже давно всё обдумали. Мы не желаем видеть над собой бешеного барона с его ташуром.
— Тогда я вас всех объявляю изменниками. Вы за это ответите по законам военного времени.
— Господин генерал. Мы ваших угроз не боимся.
— Не боитесь. Почему? Извольте объясниться.
— Потому что за нами стоят оба полка вашей бригады.
— Капитан Безродный! Я приказываю арестовать этих мятежников.
Безродный при генерале Резухине исполнял роль палача, каким был Бурдуковский при самом Унгерне. Но главный экзекутор медлил, понимая, случилось что-то совсем непонятное. Приказ об аресте был отдан уже перед строем бригады, когда полки по сотням сидели в седле, а обоз был готов к движению.
Резухин, который в последний раз в своей жизни продемонстрировал личную преданность барону, хотел повторить отданный срывающимся голосом приказ. Но в это время из рядов оренбургских и забайкальских казаков раздалось несколько выстрелов. Стреляющие торопились, и поэтому Резухин получил только одну пулю, которая ранила его в ногу. От неожиданности генерал упал на траву, но тут же вскочил с криком:
— Ко мне, четвёртая сотня!
Четвёртая сотня была татарской. Резухин почему-то посчитал её самой надёжной в начавшемся мятеже. Но всадники-татары не спешили на помощь унгерновскому генералу, «расстрелянному» у них на глазах. Поняв, что и они против барона, Резухин, прихрамывая, побежал к китайскому дивизиону. Вся бригада в конном строю молчаливо наблюдала за происходящим.
Китайцы, как по команде, отшатнулись от подбежавшего к их строю бригадного начальника. Подъехала часть татарской сотни. Всадники соскочили с лошадей и окружили раненого Резухина. Капитан Безродный, оценивая происходящее, посматривал на группу казачьих офицеров, руки которых лежали на расстёгнутых кобурах. Он успел вовремя тихо шепнуть своему помощнику:
— Скажи нашим людям, чтоб садились на коней. Моего держи лично. Надо уходить или нас казаки сейчас всех перебьют вместе с генералом.
За безродновской комендантской командой никто не погнался, когда резухинские экзекуторы, нахлёстывая лошадей, помчались в сторону ближайшего леса. Они счастливо избежали неминуемой расправы за ранее содеянное зло и над «азиатами», и над мирными людьми.
Вокруг лежащего на земле раненого Резухина собралась большая толпа. К растерянности бригадных офицеров, она состояла не из тех людей, которые участвовали или поддерживали заговорщиков. Наступил критический миг мятежа. Всё решил своим поступком один из рядовых оренбургских казаков. Он, спрыгнул с коня, решительно стал пробираться сквозь толпу со словами:
— Ох! Что сделали с голубчиком! Что сделали с нашим генералом-батюшкой!..
Казаку удалось быстро и самое главное — беспрепятственно протиснуться сквозь толпу откровенно лояльно настроенных к Резухину «азиатов». Когда оренбуржец оказался рядом с говорившим что-то генералом, тон его слов резко изменился:
— Будет тебе пить нашу кровь! Пей теперь свою!..
Казак быстро выхватил наган и в упор выстрелил в голову Резухину. Толпа с криками в панике бросилась к своим лошадям с явным намерением ускакать от этого места. Но один из заговорщиков, полковник Костерин, принял быстрое решение: