Унгерн: Демон монгольских степей

Шишов Алексей Васильевич

Следователи довольно быстро очертили круг вопросов, на которые белый генерал отвечал с видимым удовольствием и более чем достаточно для составления протокола. О том, как создавалась Азиатская конная дивизия, как к нему в степях переходили «красномонгольские» отряды, как храбро сражались среди его азиатов зачисленные в дивизию пленные красноармейцы, выбравшие служение Белому Делу.

Но был «вычленен» и другой круг вопросов, на который сподвижник атамана Семёнова отвечал неохотно или совсем старался не отвечать:

— Расскажите,

Роман Фёдорович, о проводимых вами репрессиях? Где? Когда? Сколько репрессировано. Ваше личное участие в них?

— Да, были жестокости. Но деталей не помню.

— Вы лично отдавали приказы по Азиатской конной дивизии о пролитии крови мирных граждан и пленных красноармейцев?

— Для того чтобы мне ответить, надо видеть приказы на сей счёт. Есть ли на этих приказах моя подпись? Не помню.

— Чем вы объясняете ургинский террор?

— Только одним. Мне надо было избавиться от вредных элементов в тылу Азиатской дивизии.

Всякий раз следователям приходилось терпеливо напоминать белому барону о кровавом пути его «азиатского воинства» по монгольской земле, и особенно в южном Забайкалье, на станции Даурия, в других памятных местах. Тогда Унгерн угрюмо отмалчивался. Лишь однажды, устав выслушивать вопросы о поголовном уничтожении семей членов ВКП(б), резко ответил:

— Уничтожали семьи врагов России.

— Вы лично отдавали такие приказы? Или не вы?

— Отдавал начальник дивизии. То есть лично я. Или по моему распоряжению кто-то другой...

Командование 5-й армии больше всего интересовало действительное состояние дел у противника в лице Азиатской конной дивизии белых. Такие вопросы задавались генералу Унгерну и Нейманом, и сменившим его на посту командира экспедиционного корпуса Гайлитом, и начальником политотдела армии Берманом, и начальником армейского штаба Черемисиновым, и представителем Коминтерна «при Монголправительстве» Борисовым:

— Численность вашей дивизии?

— Не могу сказать. Свои войска знал только по числу сотен. Азиатская конная дивизия состояла из четырёх полков и монгольского дивизиона.

— Каково вооружение дивизии?

— Исправных пулемётов больше двадцати. Орудий горных восемь.

— Откуда у вас столько пушек? По нашим разведданным их меньше.

— Вы забыли, что несколько орудий я захватил у вас в бою у дацана Гусиноозёрского.

— Почему вы разделили Азиатскую дивизию на две бригады у озера Эгин-Гол?

— Разделение произошло само собой. Для удобства управления в походе.

— Действовали вы в Монголии самостоятельно? Или в контакте с кем-нибудь? С кем именно?

— Я действовал всегда вполне самостоятельно. Связи с атаманом Семёновым и его японцами не имел.

— Почему вы не хотели установить связь с Семёновым, вашим бывшим начальником?

— Семёнов сам этого не хотел. Да

и какой помощи можно было от него ожидать. Присылал только одни советы, где и как воевать. А на мои письма из Урги Семёнов вообще не отвечал. Обиделся на мои победы, что ли.

— Но вы же в приказе номер пятнадцать признали его своим начальником? Не так ли?

— Признал. Но только для того, чтобы поднять боевой дух бойцов моей дивизии.

— Как вы узнавали о планах нашей пятой армии?

— Очень просто. Имел в Урге радиостанцию. Искровую. Она перехватывала информацию — телеграммы и сообщения из Читы и Харбина.

— Что побуждало вас вести борьбу с Советской Россией? И какие цели вы преследовали в этой войне?

— Я боролся за восстановление российской монархии. Именно это заставило меня продолжать борьбу даже после расстрела адмирала Колчака. Мне думается, что именно сейчас пришло время для восстановления монархии.

— В чём же кроется источник такой веры в царство Романовых?

— Источник моей веры — Священное Писание.

— С какой целью вы предприняли поход на Ургу?

— Чтобы восстановить в Монголии власть маньчжурского хана.

— Вы хотели достичь политического влияния в Монголии?

— Нет, титул вана монгольские князья мне преподнесли но своей воле. Я этого у них не добивался.

— Как к вам лично относился монгольский правитель хутухта, Богдо-гэген?

— Уважаемый мною Богдо-гэген Джебцзун-Дамба-хутухта был очень благодарен за изгнание китайцев с монгольских земель. Я был у него три раза. Могу заметить, что хутухта любит выпить. У него ещё есть запасы старого шампанского.

— Вы знали, что полковник Сипайло зверствовал в Урге?

— Да, мне было известно и о расстрелах, и о конфискациях, и о пьянстве.

— А о насилиях Сипайло над женщинами знали?

— Это просто вздорные слухи. И не больше.

— Ваша одежда, как нам видится, должна была привлекать монголов?

— Пустое. В жёлтом халате я виден был своим бойцам издалека. И днём, и ночью.

— Что вас побуждало на столь жестокое обращение с подчинёнными?

— Я бывал жесток только с плохими офицерами и солдатами. Такое обращение вызывалось требованиями воинской дисциплины, принятой во всех армиях. Даже в азиатских.

— А как вы понимаете армейскую дисциплину?

— Я — сторонник палочной дисциплины, как прусский король Фридрих Великий, как всероссийский государь-император Николай Первый.

— Что толкнуло вас на поход в ДВР, в Советскую Россию?

— Я пошёл в поход по той причине, что стал замечать: местное население стало тяготиться моим войском, которое надо было кормить.

— Почему тогда дивизионное интендантство с возимым запасом провианта было отправлено, скажем, не к Троицкосавску, а в Ван-Хурэ?