Уникум Потеряева
Шрифт:
— Подъем, земеля… Кукареку-у!..
Вор дернулся, поднял веки. Стал тихонько подтягивать ноги, прикидывая: может ли встать, или ударить врага. Опутя резко перекинул его на живот, припечатал подошвою спину.
— Так ты нездешний, дружок?
Ничтяк молчал.
— Так… Сколько ходок? Про статью не спрашиваю, тут все ясно… Ну?!..
Опутя отвлекся, стукнул фонариком по стеклу, и взял со стенда драгоценный предмет: булаву атамана Нахрока. Взмахнул, — блямбочка на цепи сверкнула и ударила вора в горб. Ничтяк взвыл, засучил ногами.
— Ай-й, начальни-ик! Сука буду, по пьянке сюда загреб, век свободы не видать!
Опутя наклонился к его лицу, внюхался.
— Ну, не ври. Ты не пьяный. Так сколько ходок, говоришь?..
— Две-е…
— Хорошо. Зачем шел?
— Да я… случайно, в натури…
Никола вновь поднял булаву; ощутив спиною это движение, Ничтяк взметнулся и пронзительно вскрикнул; вдруг рывками, словно
Он ухватил Ничтяка за шкирку, поставил на колени.
— Ну, лады… Вот в таком положении — на выход. По пионерски, не создавая проблем.
— Куда? В «раковую шейку»?
Казалось бы, дело вполне обычное: ну полез, ну поймали… Однако что-то здесь было крупно не то: не рвется с поводка собака, не стучат сапоги, не пялятся понятые, не режет глаз вспышка… А ведь ментов хлебом не корми — дай устроить спектакль из каждого задержания!
— Машина? Что ты, милок, какая машина: еще бензин на тебя тратить, ресурс вырабатывать. Обойдемся уж как-нибудь так, по-родственному.
Цепка булавы звякнула за спиною, и Ничтяк оцепенел от ужаса.
— Ну ты, начальник, — засипел он. — Ты это… по закону, по закону давай! Сам знаешь… закон должен быть…
— Успокойся, мой славный. Как же без закона? Что я — падла беспредельная? Знаешь такое понятие: закон внутри нас? Ну, ты Канта не читал, понятно… Вот, в соответствии с этим законом…
Вор дошкандыбал до порога, перевалился через него; тут сильная рука вновь взяла его за шкирку, белый луч высветил складскую дверь.
— Признайся: ты сюда чалился? Заблудился немножко, да?
— Во-она чего… — Ничтяк тяжело задышал. — Думаешь, я сюда за твоим барахлом пришел? Да я, братан, и не знал, что оно тут есть. Вот сука буду…
— Это я уже слышал. И вот что думаю: у нас, в Малом Вицыне, и своих-то придурков хватает. А если еще и залетные начнут поганку крутить, — это уж, мил-человек, совсем перебор получится. Канай, дружок. Сначала на свежий воздух, доковыляем до бережка, а там уж, благословясь…
Ничтяк понял, кожей почуял, что парень не шутит: доведет его в нужное место, и заземлит [7] там, словно таракана придавит, — и пойдет, посвистывая, по своим делам, и не вспомнит никогда больше, что вымахнул из жизни некоего гражданина. Такие даже перед убийством не спрашивают у жертвы ни имени, ни кликухи.
7
Заземлить — убить (жарг.).
— Погоди, парень, — сказал он. — Не гони лошадей. Дай передохнуть. И спрячь свою дуньку. [8] Есть разговор.
Темная, короткая летняя ночь зависла над городком. Если глянуть сверху, со стороны звезд — лишь несколько светлых пятен могли бы различить глаза: милицейской дежурки, киоска «нон-стоп» на базаре, пожарной части, телефонной междугородки, — да вот, пожалуй, и все. А, нет! Еще же светилось окно в избе, где жил отставной милицейский майор, бывший начальник уголовного розыска Федор Иваныч Урябьев со своей дочерью Зоюшкой.
8
Дунька — финский нож (жарг.).
БУМАЖНАЯ РУХЛЯДИШКА
Под старость человека настигает бессонница. Не то чтобы он не так устает — нет, устает, бывает, и по-прежнему, — просто сбивается ритм у организма; еще есть, толкуют ученые люди, какие-то там биологические часы: вот в этих-то часах-де и таится страшная запятая.
Привязалась экая притча и к Урябьеву. Первое время курил до утра, потом решил: нет, губительно для здоровья! Стал просто лежать, ворочаться. Но уставал от этого больше, чем рубил бы целый день дрова. Приспособился было бродить ночами взад-вперед по улице — опять не понравилось чутко спящим соседям: что за такая ходьба ночью под окнами? Да тявкали постоянно собаки, и Верка-вертолетчица, когда бывала свободна от летно-подъемного элемента, выбегала в ограду и воровато шумела в темноту: «Эй, сосед, забежи!..».
Стал читать книги — скучно. И уснуть не уснешь, — и словно ватой набивают голову. Толкают, толкают… Как разболится, бывало — просто нет спасу!
А выручила Зойка:
— Разобрал бы ты, папка, эти бумаги! Где мне самой взять время!
Дело в том, что вся местная пресса, все рукописи, ветеранская стряпня — все шло в
Насадив очки, подкряхтывая, потирая ладоши, Федор Иваныч понюхал обложку большой амбарной книги, только что принесенной из чулана. Что же под нею, Господи? Не иначе — чья-то судьба…
И. Фильшин, «Фунт солдатского лиха»… Бат-тюшки, неужели Иван Иваныч Фильшин?.. Тот, что помер два года назад? Начальник районной уголовки помнил его еще нестарым: огромный верзила с красным лицом, хриплым голосом, работал мастером на лесоскладе, жил незарегистрированным с парикмахершей Финой Колосок, в начале семидесятых к нему цеплялось БХСС, он даже сидел где-то полгода в областном следственном изоляторе, — но дело спустили на тормозах, дали условно, для порядка, три года. Он был заметной в городе фигурой, и Урябьев спросил при случае у начальника БХСС капитана Коковякина: вот заточили в узилище старика, ветерана — не мучает ли совесть? «Не мучает!? — отвечал капитан. — Ты за него не волнуйся: он волчина дюже матерый. В камере всю блатоту по углам разогнал. Волком воют от него, просят перевести. Пробовали раз впятером рыпнуться — кровью блевали. Он ведь из беспризорников, в тридцатые годы все лагеря и пересылки его были… Но потом как-то по-другому раскрутился: закончил на свободе годичную лесотехническую школу — а тогда это было повыше техникума! — и все путем, никаких претензий. Войну прошел, доброволец… В плену был, правда — но без последствий, минула чаша… Он ворует, конечно: должность золотая, при лесе люди никогда не пропадали, строгий учет там наладить невозможно, — да и странно от человека с уголовным прошлым требовать исключительной честности. У него, по сути, один недостаток, но крупный: больно любит учить жить. Выпьет, разведет философию, еще воспоминаний подпустит. Вот и пришло сверху указание: подберите материал. Ну, нам долго ли: подключили агентуру, скоренько слепили… Больших результатов не ждем, может — хоть попугаем немного. Но вообще он мужик интересный. Я даже сомневаюсь иной раз: под своей ли фамилией он живет?..».
Ну-ну…
«Как участник Великой Отечественной войны, я считаю себя ветераном 118-го Укрепленного района, сокращенно — УР. Это не географическое понятие, а войсковое соединение особого назначения. В него входило несколько специальных Отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов (ОПАБ), приравниваемых по мощи и силе огня к стрелковому полку…».
Всем бы хорошо было служить в таком прекрасном соединении, если бы не одна заковыка: УРы не входили в состав армий, а лишь придавались им для укрепления. Притом было оговорено, что все снабжение, вплоть до вещевого и продовольственного, идет за счет армейских запасов. А как дошло до дела — да на хрена армии эти лишние рты! У нее своя забота: одеть-обуть, накормить собственный личный состав, до других ли тут! И топали, бедняги, в сторону Харькова злым летом сорок второго, голодные и разутые, а потом тем же порядком катились обратно в кровавой кутерьме… Фильшину тогда повезло: от него убежала лошадь, которую он отобрал у хозяев на каком-то хуторе, и он чудом успел зацепиться за одну из последних машин, рвущихся из кольца окружения. С конягой это было невозможно. Где-то поблизости от Сталинграда он нашел свой УР; там же довелось ему узреть геройского генерала Чуйкова: тот стоял на вершине оврага и «надрываясь, выкрикивал»: