Unitas, или Краткая история туалета

Богданов Игорь

Тяжелее всего иностранцам приходилось во время экскурсий, пеших прогулок по Ленинграду. Местные жители в случае нужды активно, по традиции, заведенной с незапамятных времен и увековеченной И. А. Гончаровым, пользовались дворами, подворотнями, лестничными площадками, что оправдать никак нельзя, но понять можно — разного рода распивочные заведения (уличные пивные ларьки, рюмочные, кафе-мороженое, где продавали в розлив сухое вино) туалетов не имели. Неизвестно даже, были ли в некоторых из кафе туалеты для работников этих заведений.

Уборщицы лестниц посыпали на пол возле лифтов и по углам опилки — чтобы меньше пахло, но главное — чтобы проще было потом

убирать (а убирать им приходилось несколько лестниц, и для многих это было «второй», а то и «третьей» работой). Жильцы дома, где подобное практиковалось, безропотно это воспринимали, ибо другого способа бороться с «писунами» и результатами их неиссякаемой деятельности не видели. (В скобках замечу, что мне не раз приходилось быть свидетелем того, как на лестницу дома, где я жил, мамы заводили своих детей, чтобы те тут пописали. Так с детства закладывались основы отношения к чужому труду, к окружающему миру — причем закладывались эти основы не только мамами, но по большей части чиновными дядями и партийными бездельниками, которые за мучительно долгие годы советской власти абсолютно ничего не сделали, чтобы советский человек с младых ногтей имел место, где можно пописать.)

В Питере появились особые указатели — для тех, кому все равно где. По воспоминаниям поэта В. С. Шефнера, «у входа в подворотню нашего дома красовалась аккуратная эмалированная дощечка с надписью: «Уборной во дворе нет». (До 1917 года надписи были более деликатные: «Здесь останавливаться запрещено». — И. Б.) В довоенное время такие предупреждения можно было видеть на многих домах. А жеманное словечко «туалет» вошло в обиход много позже, заменив собой и «уборную», и «нужник», и «сортир», и «ватерклозет». И только морское слово «гальюн» живет и здравствует».

Добавлю к этим словам, написанным в середине 1990-х годов, — и «гальюн» уже не живет и не здравствует. И не называют больше питерцы туалет «домиком-пряником», как когда-то, или «ретирадником», или «ни с чем не сравнимым местом». И не ходят больше в «места не столь отдаленные». Слова «клозет», «гальюн», «сортир» стали достоянием прошлого. Советская власть пыталась было внедрить словечко «санузел», но горожане его не приняли. В начале 1960-х годов, когда началось массированное строительство «хрущоб»-пятиэтажек с совмещенным санузлом, в обиход вошло новое слово — «гавана», образовавшееся из слов «г…о» и «ванна».

Кстати сказать, посещение туалета ленинградцы старались не афишировать. «Схожу-ка я подумать в домик архитектора» — один из многочисленных эвфемизмов советского времени, призванный придать шутливый тон намерению отлучиться. А находили туалет по запаху хлорки или аммиака (то есть мочи). Указателей, куда нужно идти, чтобы «подумать», не было. В некоторых ведомственных коридорах нередко можно было увидеть женщин, которые выходили из кабинета и направлялись куда-то с мыльницей в руке. Если незнакомый с недрами учреждения гость следовал за ней, то вполне мог добраться и до туалета. Правда, частенько ведомственные туалеты запирались, а ключ сотрудники уносили с собой. (Такую картину можно увидеть и сегодня в государственных учреждениях.)

Те, кто служил на флоте, на всю жизнь запомнил, как с этим делом обстоит на морском судне, а те, кто не служил, знают, что слово «гальюн» принесли на сушу моряки. На барке «Седов» служил петербургский военный историк В. К. Грабарь. Вот отрывок из его воспоминаний на интересующую нас тему:

«Вкратце так. На парусных кораблях гальюнов не было, кроме капитанского (шикарно оформленная

будочка, свисающая с кормы). Для команды местом оправления естественных надобностей была сетка под бушпритом (бушприт — дерево типа реи, торчащее из носа), она и называлась «гальюном». А еще периодически вываливался выстрел («выстрел» — «рея», торчащая из борта корабля, с нее по веревочным трапам садятся в шлюпки). В походном состоянии выстрел прижат к борту, по сигналу «Команде — с…ь!» «выстрел» вываливается, и матросы, держась за леер, распределяются по бревну выстрела, а далее — все как в общественном туалете.

Слово «гальюн» раньше употребляли не только матросы, но и солдаты, точнее, солдаты переняли его у матросов, зачастую не зная, откуда оно взялось. Это слово голландского происхождения и обозначает плетеный сетчатый балкон, предназначенный для постановки парусов на бушприте. Как мы теперь знаем, место весьма удобное для отправления естественных нужд».

Как — добавлю, ибо наболело — и лифт в жилом доме, который по форме и площади весьма близок к туалету (если в подъезде темно, его можно «вычислить» по запаху мочи, но не хлорки), только надежнее последнего, ибо на ходу туда никто не войдет, поэтому уединение обеспечено. Не это ли обстоятельство вынуждает некоторых граждан, пользующихся лифтами, использовать их не по назначению? Нередки случаи, когда жители дома с таким лифтом предпочитают встречать гостей у дома и подниматься вместе с ними на верхний этаж пешком, ссылаясь на плохую работу лифта. Как назвать такой лифт — гальюн? Сортир?

А как назвать тех, кто до того все вокруг загадил, что это явилось одной из причин международного конфликта?

На островных фортах «Обручев» и «Тотлебен» канализация была устроена таким образом, что фекалии сами собой уходили в грунт. При большевиках на «Тотлебене» сделали все по-советски. На северном крыле форта установили крытый помост с «отверстиями дыр». Под них подгоняли баржу. Когда она наполнялась, ее отводили подальше в Финский залив и открывали дно. Осенью 1939 года во время шторма баржу с дерьмом оторвало и пригнало к Финской территории чуть дальше мыса Иннониеми (ныне мыс Песочный). Разразился скандал. Его, правда, быстро замяли, уведя баржу в нейтральные воды.

На «Тотлебене» экскурсоводы неизменно рассказывают эту байку. Ее встречают, разумеется, смехом. Но однажды на форту среди экскурсантов оказались финны. И один из них, сделав серьезное лицо, проговорил: «Теперь я понимаю, почему началась зимняя (советско-финляндская. — И. Б.) война».

Петербургский издатель Л. И. Амирханов, рассказавший мне эту историю, поделился и еще одной — из собственного опыта. Привожу ее дословно:

«Это из моих армейских лет. Я служил в Славянке, под Ленинградом. До Рыбацкого рукой подать. Наш старшина Иван Иванович Литвин, хохол, плохо говорил по-русски, и голос у него был жуткий — занудно-бубнящий. Он имел кликуху «Бубуччио» или «Итальянец в Рыбацком».

Я служил «штабной крысой» и отлично помню, что солдатские туалеты были оборудованы чашами «Генуя». Откуда такое название — загадка, но так значилось в документах. Бубуччио называл их геночашами. Попробую описать. Это действительно чаша примерно 60 на 60 сантиметров, края закруглены, в центре два возвышения для солдатских сапог и дыра, в которую все и сливалось. Бачки еще были деревянными. Бубуччио любил три типа наказания: 1. Стричь головы под «бокс» или «полубокс»;

2. «Вибрировать» (то есть варьировать) увольнениями;