Универмаг
Шрифт:
– Прижмут, — кивнул Фиртич.
– Прижмут. Ну а как будет с реконструкцией?
Елена знала все, что касалось дел мужа. Все, кроме одного — она не знала о связях Фиртича с Кузнецовым. И тогда в каком-то упоительном самоистязании Фиртич начал срывать с этой истории всю шелуху до самого ядрышка. Только самое ядрышко, его свидание с Анной, он оставил в тайне. Да и можно ли это назвать тайной? Страсть, перед которой он не мог тогда устоять, прошла без следа.
Елена присела на подлокотник кресла, протянула руку, подобрала со швейной машинки сигареты и спички. Огонек осветил полные губы, челку. Глаза под короткими ресницами светились прозрачной, не нарушенной косметикой синью. Подол халата распался, показывая смуглое колено...
– Скажи, Костя...
Фиртич растерянно молчал. Сигаретный дымок отделялся от губ Елены без усилий, подобно заиндевелому на морозе дыханию.
– Как все это гадко, Костя... Сделка с подонками... Нетерпение сыграло с тобой злую шутку. — Елена умолкла.
Но Фиртич знал, о чем она думает. В то же время он был уверен, что никаких вопросов она больше не задаст. И жалеет, что затеяла разговор. Как он был благодарен сейчас жене...
– Ты должен завтра же встретиться с Барамзиным, Костя. И все рассказать. Сам! Не жди, когда он вызовет тебя. Ты понял? Я уверена, что.он все знает... Иначе покоя тебе не будет, как бы удачно ни сложились твои дела... Я знаю тебя, Костя. Хоть ты и убежден, что я тебя недостаточно знаю...
И сейчас, по дороге на оптовую базу, Фиртич вспоминал ночной разговор с женой.
Машина остановилась перед главной проходной Кирилловских складов. Фиртича тут знали все, и охрана пропустила его на территорию без формальностей. Мануйлова в кабинете не оказалось. Секретарь сказала, что директор вместе с инспектором министерства ушел на шестой склад, когда вернется — неизвестно...
Шестой склад размещался у железной дороги и внушал почтение размерами. Изнутри он впечатлял еще больше. Возможно, от количества ящиков и тюков, что тянулись к сизому холодному своду. Мануйлова он застал в одном из боковых приделов, стены которого были составлены из бурых контейнеров. За столом, кроме управляющего оптовой базой, сидели кладовщик и молодая женщина в шубке, инспектор министерства... Фиртич поздоровался.
– Вот, Костя, получили циркуляр об уценке залежалых товаров. И никак не возьмем в толк, чем он отличается от предыдущего! Одни и те же положения, а корма для мышей все больше и больше!
– Да бросьте, Василий Васильич. Копейки! — бойко воскликнула женщина. — На всех оптовых базах на двенадцать миллионов не набрать.
– Копейки! — возмущенно буркнул кладовщик. — Им — копейки!
Мануйлов понимающе взглянул на кладовщика и покачал головой.
– Конечно, копейки. Наш оборот двадцать два миллиарда! — Женщина обидчиво поджала губы. — Так мы с вами и до вечера не закончим. А мне еще в управление надо успеть.
Фиртич огляделся. На шестерке хранились неходовые товары, подлежащие уценке. Кладбище товаров! Когда Фиртич размышлял о той стороне торговой жизни, что называлась уценка и распродажа малоходовых товаров, разум отказывался что-либо понимать. До сих пор он не может взять в толк, как это ему дали разрешение на продажу зимнего спортинвентаря по сниженным ценам, когда спрос еще держался. Правда, из последних сил. И самое время было снизить цену и разом избавиться от грядущего затоваривания. И он избавился. За три дня! И теперь, оглядывая залежи никому не нужного товара шестерки, он с горечью думал о том, что проснись вовремя кое у кого совесть и чувство ответственности, разве допустили бы такое? Никак им не уяснить одну истину, в которую Фиртич верил истово: в торговом деле важно вовремя уценивать товары, разумно снижать их цены. Тем самым втягивая в оборот гигантские залежи товаров. Сбросить все товарные остатки, пока мода еще не прошла. Выручить сегодня пусть меньше, чем вчера, но зато значительно больше, чем завтра. Избавиться от издержек хранения праха, корма для крыс... Сколько лет стоят у этой стены тюки с плащами болонья? Лет двадцать! Его артикул старательно переносят из одной ведомости в другую при очередной уценке. А товар не стоит уже и спичек, чтобы его сжечь! А нашлась бы вовремя страдающая душа, остановила бы производство этих плащей,
Вся мировая практика торговли доказывает, что сезонная распродажа — неизбежный промежуток коммерческого цикла. Но мировая практика им не указ, этим гениям коммерции. «Если покупательский спрос не желает слушать наших указаний, — думают они в спесивом своем равнодушии, — тем хуже для спроса». И, что самое дикое, все они в неофициальных беседах — передовые, мыслящие люди. Все понимают. Но избави бог доверить им какое-либо решение! Куда девается их пыл, их страсть, их честность, наконец...
– Понимаешь, Костя, — ворчал Мануйлов, когда они возвращались в административный корпус. — Они не профессиональные люди, вот в чем беда! В кадрах беда, Костя... Профессионал — это человек, уверенный в своем деле, он отвечает за свои решения. И дело не в каком-нибудь особом риске. Нет! Нужен элементарный поиск наиболее результативного итога работы. Понимаешь, Костя? А они этим поиском не занимаются. Не потому, что не хотят рисковать, а потому, что не умеют работать. Непрофессионалы! Да только ли в торговле?.. Возьми эту дамочку-инспектора. Приехала и перво-наперво требует, чтобы я ее в театр пристроил вечером. А начала о деле говорить — глаза оловянные, пыжится, чтобы чего лишнего я не спросил.
– А что ее принесло? — спросил Фиртич.
– Финансисты надумали фонды уценки срезать. Экономию ищут. — Мануйлов остановился, пошарил в карманах, что-то разыскивая. — Все экономят. Пускают поезд по шпалам, чтобы сэкономить на рельсах, умники-разумники. Все в белых сорочках и галстуках, один ты перемазан. Как выхожу из шестерки — в баню тянет. А душу кто отмоет? Ноет душа...
Мануйлов шел энергичным, размашистым шагом, свойственным здоровым пожилым людям. Какая-то чернявая собачонка выбежала им навстречу и затрусила впереди, то и дело оборачивая смышленую мордаху.
– Цыбик, Цыбик! Хорошая собака, — ласково проговорил Мануйлов.
Песик согласно крутил хвостом и повизгивал.
– Цыбик всегда встречает дедушку во дворе, молодец. — Мануйлов тронул Фиртича за рукав. — Как по- твоему, Костя, собаки чувствуют начальство?
– Собаки? — серьезно переспросил Фиртич. — Думаю, что да.
Мануйлов вздохнул.
Из распахнутых ворот ближнего склада, сигналя, задом выползал трейлер с названием иностранной фирмы вдоль борта. Русоголовый шофер по пояс высунулся из кабины для лучшего обзора — не дай бог что-нибудь своротить, плати потом штраф...
Пропустив трейлер, они вышли к аллейке, на которой их уже дожидался песик. Фиртич никак не мог начать разговор, из-за которого приехал.
– Не мучайся, Костя, — проговорил Мануйлов. — Я знаю о твоей беде. И помогу. Потому как ты профессионал, Костя. Помогу!
– Что, сорока на хвосте принесла? — Фиртич был рад снять с себя обузу объяснений.
– Есть доброхоты... Ты где работаешь? Не в лавке на колхозном рынке. И не каждый день собираются против такого Универмага санкции применять. Для многих это вроде бесплатного концерта. Они любят людей за то, что рано или поздно на поминках погуляют.
– А я, Васильич, не радуюсь, если с коллегой моим неприятность стряслась, — сказал Фиртич.
– Ты счастливый человек, Костя, поверь старику. Объяснить не могу. Да и не объяснишь такое. Такое только сам понять сможешь, когда время придет... Погляди, как некоторые для простого «здрасьте» задницы спесивой не поднимут. А придет время — любой былинке будет готовы поклониться. Да ответа не дождутся. Так-то...
Встречи с Мануйловым всегда доставляли Фиртичу радость. Было между ними духовное родство. И сейчас. Этот песик с добрым взглядом коричневых глаз, эта аллейка, просквоженная зимними ветрами, эти стылые деревья на обочине...