Университетская роща
Шрифт:
Некоторое время на кухне было тихо. Потом Федор заговорил:
— Я… давно хотел к вам… Я видел вас однажды. На улице. Думал подойти, но… Но я был не один. С товарищами. А вы куда-то спешили.
— Вполне вероятно, — отчего-то смутился Крылов и заглянул в сахарницу: слава богу, на дне ее каким-то чудом улежало несколько желтых кусочков. — Кладите сахар.
— Благодарствую, — отрицательно помотал головой Федор. — У нас дома есть.
Крылов даже улыбнулся, услышав эту знакомую с детства отговорку, символ деревенской гордости: «У нас дома есть…». И его, бывало, учили: «Нехорошо просить у чужих.
— Благодарствую. У нас дома есть, — отказался он.
— У вас?! Дома? Откуда? Да ты не стесняйся, бери, — засмеялся барин, и две дочки, одного с Порфирием возраста, с кошачьим любопытством уставились на деревенского мальчика.
— Нет. Спасибо. Дома есть, — упорствовал он.
Так и не пришлось в детстве Порфирию познакомиться со вкусом шоколада. Отведал он его уже во взрослом состоянии, будучи уже здесь, в Томске, на званом обеде у Макушина.
Крылов незаметно булькнул в чашку Федора все три кусочка сахара. Все-таки удивительно, что успенский мальчик думал о нем, искал его. И нашел… К сердцу подкатила непонятно-щемящая теплота.
— Как же вы в Томск попали?
— О, это долгая история, — слабо усмехнулся Федор. — Помните, вы говорили, что надобно много и хорошо учиться? Я запомнил ваши слова. Я старался. Удалось поступить на одно-единственное бесплатное место в реальное училище. Закончил. Потом отец помер… Работал я на кожевенных заводах в Тюмени. И на Алтае, и на прииске. И на мануфактуре, случалось. Денег подкопил и решил дальше учиться. Поступил в Технологический институт. Не удержался…
В этом месте рассказа глаза его блеснули боевым озорством. В высших школах, как правило, не удерживались закоренелые обструкционисты.
— Теперь вот работаю в Тайге, на железной дороге. Как-никак с техникой имел соприкосновение.
— Женаты?
— Нет. Нашему брату нельзя жениться. Сегодня здесь, завтра в иных местах, — ответил Федор с затаенной грустью. — Ну, да что об этом говорить! Каждый выбирает сам себе дорогу.
— Да, разумеется, — согласился Крылов, чувствуя, как Федору что-то мешает говорить о себе с полной откровенностью. — Знаете что? А не пора ли нам спать? Время позднее. Вы устали. Пойдемте, я постелю вам в кабинете, на диване.
Он взял свечу и пошел вперед, показывая дорогу.
Несмотря на усталость, в эту ночь Крылов долго не мог заснуть. Неожиданная встреча с Федором всколыхнула в нем какие-то глубокие, казалось, давно уснувшие чувства и мысли.
Он вспомнил себя молодого, крепкого, полного сил и надежд. Вот он шагает рядом с обозом, и расступается перед ним вековая тайга, как бы пропуская сквозь себя, вбирая все глубже, все безвозвратнее, все дальше — в Сибирь.
Рядом старик-лёля, возчики, Акинфий… Виделся ведь он с Акинфием много лет спустя. И не где-нибудь, а здесь, в Томске! Правда, встреча состоялась не из
Это было три-два года назад, летом. Крылов возвращался из воскресной ботанической экскурсии, припозднился и заглянул в пригородный трактир поужинать да вызвать извозчика. Здесь-то и увидел он Акинфия. В роли буфетчика. Бывший возница узнал его, живехонько расстарался, приготовил местечко почище, за ширмой, притащил чай, жаркое. Присел и сам возле.
— Как живешь, Акинфий? — спросил Крылов, с интересом разглядывая сухопарого подвижного буфетчика с разбойным взглядом; Акинфий мало переменился.
— Спаси тя господи, барин, хорошо живу!
— Нашел ли ты свой самородок? Помнишь, мечтал в артель поступить, кусище золотой добыть…
— А нашел, — оживился еще более Акинфий, и его лицо порозовело от приятных воспоминаний. — Во какой! — он показал на пальцах.
— Что же ты с ним сделал?
— А что и все, прогулял! — тряхнул кудрями, завитыми насильственно под паром, буфетчик. — Эх и времечко было! Придешь, бывалоче, в харчевку. Кто-нибудь непременно подденет. «Акинфий, а Акинфий! Вишь зерькало?» — «Вижу». — «Стекло, пустяк, да? А лбом прошибешь?» — «Прошибу. Это твоим не прошибит, а моим — слободно. На что идет?» — «За зерькало я заплачу». — «Идет!».
— Ну и что? Прошибал?
— Да еще как! Только брызги во все стороны… Да-а… А потом снова тоска-тощища. Самородошные деньги кончились. В тайгу иттить неохота. В извоз — и того плоше… Пошел в городовые.
— В городовые?
— В городовые. В Тюмени дело было. Ну, взяли. Ну, стою. Службу правлю. Да на мою беду нового исправника черт подослал. Какой-то ненормальный. Любил, бывалоче, тайком по кварталам шастать. Переоденется в партикулярное платье — и айда! Не столько мазуриков ловить, сколько нашего брата перепроверять. Ну, стою, значит, я как-то на своем месте. Вечер подступает. Подходит ко мне сморчок какой-то и разговор заводит. То да се. Да как служба? Да как детки? Да кто такой-сякой у вас есть новый исправник? Ну я ему и выдал отборную словесность… Он поморгал-поморгал поросячьими зенками — да тут же и учинил мне аплодисменты. Вон, говорит, паршивец; вон, говорит, мозготряс! Быдло! Харя! И так тому и далее.
— Выгнал?
— В единый момент, — с уважительной злостью подтвердил Акинфий. — Вылетел я из Тюмени — и сюда. Сейчас ничего, стойкой заведую.
— Женат?
— Нет. Нашему брату пока жениться нельзя. Денег подкопить надо. Собственное дело завести…
Акинфий пустился в обстоятельные мечтания о собственном деле. Очень уж ему хотелось стать хозяином трактира. Пусть даже ма-а-ленького… Крылову сделалось скучно, даже тоскливо. Похоже, судьба Акинфия уже смололась, и ничего доброго из него ожидать не приходится.
Припоминая эту сценку, оставшуюся в душе холодным мокрым следом, — будто улитка проползла, — Крылов подумал о том, что на вопрос о семье и Федор Дуплов, и Акинфий ответили примерно одинаково. Что-то мешало этим людям осесть на одном месте, закрепиться, пустить корни. Какая-то непонятная сила заставляла их метаться по земле. Что искали они? Для Крылова было непонятно.
Мысли текли дальше, вызывая в памяти забытые лики.
Григорий Троеглазов. Чахоточный юноша. Его гербарий Крылов бережно хранит до сих пор.