Университетская роща

Каленова Тамара Александровна

— Студенты должны отдавать честь: государю императору, императрице, наследнику цесаревичу, великим князьям, товарищу министра, попечителю учебного округа, помощнику попечителя, генерал-губернатору, губернатору, градоначальнику, местному архиерею и всем своим прямым начальникам и профессорам! — перевел дух и покатил дальше. — Выражение одобрения или неодобрения преподавателю в аудитории ни под каким видом не допускается. Не опаздывать. Не курить табак на крыльцах и в помещениях. Никаких корпораций! Студент считается отдельным посетителем университета…

— Во,

отдельным! — многозначительно повторил Клавдиан. — Мы — отдельные посетители, и все тут. Ну, тоболяк, молодцом! Паши глубже!

— Нельзя: устраивать концерты, вечеринки, спектакли, чествования кого-либо… Запрещено: созывать сходки, создавать кружки, землячества, вступать в брак…

— Стоп. А вот здесь хорошо! Женатый студент — это все равно что тенти-бренти, коза в ленте. Дуроумный экземпляр.

Крылов не удержался и улыбнулся. Коза в ленте — это действительно… И насчет университетских правил проехались недурно. Разыгрывают они его, что ли?

Ему припомнилась вдруг иная стоянка, семь лет назад, среди соболиных деревьев кедров, на берегу речки-переплюйки. Акинфий, беззубый дед-лёля, мужики… Представилось, как сидели вокруг таежного костра дети, чинно доедали остатки каши. Как нёс потом огневолосый Федька в ладонях самосвет-траву… Где-то они сейчас? Чем заполнилась их жизнь в эти годы — горем или радостью? А возможно, и тем и другим сразу. Жизнь — великий художник, не угадаешь, что за краски она смешивает для тебя: белые, черные, красные…

Подумалось — а не те ли деревенские дети и сейчас сидят у костра? Просто выросли, выучились, и он зря сердится на них, может быть, как раз непонимание проистекало оттого, что росли и менялись они не на его глазах, далеко… От этой мысли на душе потеплело. Крылов разложил остатки каши на три миски и помахал рукой Немушке и пасечнику-хозяину, приглашая отужинать. Утро вечера мудренее.

* * *

Они стояли на краю небольшого поля, игравшего на солнце богатым алтайским разнотравьем. Утро высветило свежестью молодые, преображенные походной жизнью лица, и Крылов залюбовался ими. Юность сама по себе уже есть красота…

Он подошел к живописной группе, ожидавшей его, и с лукавой улыбкой преподнес каждому молодому человеку по букетику.

— С добрым утром, господа экскурсанты! Нуте-с, кто из вас может назвать вот эти растения?

— Доброе утро, Порфирий Никитич! Ну, мы это мигом…

С детским любопытством студенты завертели букетики, перебирая, рассматривая каждый цветок.

Первым сдался маленький Ефремов.

— Простите, Порфирий Никитич, — смущенно сказал он. — Но, кажется, об этом ничего не говорилось в зимних лекциях господина Коржинского. Во всяком случае, я что-то не припоминаю.

— Точно, не говорилось, — согласился Крылов. — Вот поэтому я и хочу, чтобы вы сами, при помощи только собственных наблюдений, определили, что это за растения.

— Я не смогу, — честно признался Ефремов.

— И я.

— Я тоже.

— Да ведь

трудно так-то, с первого взгляда, — пробурчал Завилейский.

Крылов выслушал всех и покачал головой.

— Это вам только, господа, так кажется. Возьмите-ка вот эти листочки… Так. А теперь слегка потрите меж пальцами.

— Мята! — радостно, словно пробуждаясь, воскликнул Аптекман. — Господа, мята!

— Верно, — подбодрил начинающего естествоиспытателя Крылов. — Mentha arvensis Linnei. Мята полевая, впервые описанная великим Линнеем. А вот эту стрелочку… Попробуйте, прошу, на вкус.

— Это и пробовать незачем, — сказал Ярлыков. — Чесноком ухает.

— Я тоже знаю, Порфирий Никитич! — обрадованно перебил его Ефремов. — Очень даже хорошо знаю… — Черемша это! Дикий чеснок. У нас в Иркутске ее на зиму запасают. Солят и маринуют. От цинги хорошо… — он откашлялся и торжественно, на манер древнего гекзаметра, продекламировал: — «Мест перемена различных отнюдь для того не опасна, кто принимает чеснок поутру на тощий желудок».

— А вот травка… Кислая-кислая! Квасом отдает.

— Правильно, — похвалил Крылов наблюдательного «парижанина». — И относительно черемши все верно. И кислицу разгадали. И душицу… А говорите, ничего не знаете! Оказывается, человек с помощью своих только ощущений может определить значительное число растений: по запаху, вкусу, внешнему виду… Через собственный опыт шли наши предки. И наука ботаника так начиналась. Ну и что же, по-вашему, господа, представляет из себя эта наука? Наша глубокоуважаемая, вечно живая и юная гречанка Ботанэ? Давайте припомним.

Студенты заулыбались. Странновато слышать такие слова из уст немногословного, сурового и, как им казалось, старого человека.

— Ботаника — это наука о растениях, — высказал предположение тоболяк Брызгалов.

— Чему же она учит?

— Узнаванию трав…

— Великолепно! Вот вы сами и дали классическую формулу: ботаника — это наука, с помощью которой можно быстрее всего распознать наибольшее число растений. Но прежде чем приступить к узнаванию или, как принято в ботанических кругах говорить, к определению растений, их надобно собрать, засушить, доставить с мест обитания. В сборе и хранении растений тоже есть свои особенности, даже секреты. Цель нашего с вами экскурсирования и предполагает знакомство с этими секретами…

Крылов увлекся. Рассказал о том, что научная ботаника поначалу описывалась стихами, еще задолго до знаменитого Гиппократа и его школы. Что самые настоящие медицинские предписания в стихах были еще у Сервилия Дамокрита, в I веке до новой эры. К примеру, стихотворение о лекарстве из головок мака, рецепт припарки, стихи о белом пластыре… Разве это неинтересно? Что существует символика растительного мира. Дуб — символ силы и крепости, кедр — постоянство и твердость, кипарис — печальный кладбищенский знак, подсолнечник — постоянная любовь, плющ и виноград — атрибуты Вакха, олива — мир и спокойствие, цветущий гранат — дружба.