Университетская роща
Шрифт:
Крылов благодарно улыбнулся: добрый, добрый Немушка… Пусть будет так. Уехала Маша — часть души с собой увезла, это верно. Оставшаяся недужит, не умея вернуть прежнее равновесие.
Хорошо, просторно расти одинокому дереву. Отчего же так мало одиноких деревьев?
Ранним утром в раскрытую фортку впорхнула озябшая синица. Она прилетала сюда не впервой — давно проведала, что можно зерном поживиться у щеглов и канареек, дорогу запомнила.
Но в этот раз что-то напугало ее. Она заметалась, с размаху бросилась на стекло и погибла. Когда Крылов появился в комнате, она, уже бездыханная, лежала на подоконнике возле цветочного
— Беда-то какая, — сказал он растроенно. — Вот ведь форточка рядом… Эх ты, бедолага…
Он взял птичку, завернул в носовой платок, оделся и пошел схоронить куда-нибудь. Не выбрасывать же ее просто так…
Заснеженная роща встретила молчанием. Дорожки меж сугробов почернели, да и сами снежные вороха заметно просели то ли под собственной тяжестью, то ли в ожидании весны.
Возле часовни перед зданием анатомического театра с ледяной горки катались плохо одетые ребятишки, жители деревянного барака, стоявшего на задворках университета. Их отцы, братья работали служителями анатомки и газового завода, матери, сестры — в прачечной, в хозяйственных службах университета.
Крылов остановился неподалеку. Ему нравилось наблюдать, как играют эти дети, ловкие, подвижные, в ветхих пальтишках и драной обуви, но всегда жизнерадостные, гораздые на смех и выдумки.
Дети чиновников жили тихо и скучно. Гуляли с нянями и мамашами. Летом для них устраивали крокетную площадку, разрешали ходить в ботанический сад и рвать цветы на клумбах. Детям из бараков этого не позволялось; экзекутор Ржеусский ретиво следил за порядком и сурово наказывал виновников. Население университетской рощи строго делилось на господ и негоспод и не смешивалось даже в церкви: господа в мундирах, с орденами и медалями, их жены в нарядных платьях — по одну сторону, ближе к алтарю. Возле двери — прочий люд, низкого звания.
Крылова ребятишки из барака не боялись. При первой возможности льнули к нему, втихаря от Ржеусского пробирались в оранжереи, помогали устанавливать на шестах и деревьях кузовки-скворечницы, пожигали весной хлам и мусор, накопленный в роще за зиму. Даже на чай отказывались брать — так любили оказывать разного рода слуги ученому садовнику.
Вот и сейчас, заметив его, ребятишки побросали свои ледянки: доски, лукошки, корытца, облитые сысподу водой или обмазанные коровьим навозом и замороженные, — и окружили Крылова.
Застрекотали, радостные и доверчивые:
— Здравствуйте, Порфирий Никитич!
— А чего это у вас в руках?
— Ждем-ждем, а вы не приходите к нам…
Крылов поздоровался со всеми — каждого знал по имени. Спросил в свою очередь:
— А сами чего ж не шли ко мне?
— Да мы хотели… Да господин Ржеусский Вячеслав Иванович Ваську поймал, вухи надрал и обещался ректору донести…
— На деревья небось лазал? — догадался Крылов.
— Ага, — повинился Васька, маленький, плохо растущий сын кучера, пропойцы и дебошира.
— Я ж тебе объяснял: зимой нехорошо на деревья лазать, — попенял ему Крылов. — Ветки сонные, хрупкие. Зачем дерево тревожить? Мешать ему? Летом — другое дело…
— Я больше не буду, — привычно пообещал Васька и повторил свой вопрос: — А чего-эт у вас в руке?
— Это? Синица, брат. Мертвая. В фортку залетела и разбила себя о стекло.
— А давайте мы ее похороним? — загорелись ребятишки.
— Берите.
Он отдал им сверточек.
Вернувшись домой, Крылов обнаружил, что возле крыльца стоит бедно одетая женщина, по брови закутанная в серый платок.
— Вы ко мне? Проходите, — пригласил Крылов, недоумевая, что это за женщина, что ей нужно от него и как она вообще попала в усадьбу.
Он провел посетительницу в дом, предложил снять пальто, пригласил в кабинет.
Женщина раздеваться не стала, только стянула с головы платок — и прямо с порога повалилась в ноги.
— Барин, помоги… — только и расслышал Крылов сквозь задавленные глухие рыдания.
Он растерялся. Поднял женщину с колен. Усадил на диван.
— Чем же помочь тебе? И кто ты? Что привело тебя ко мне?
Женщина утерла лицо кончиком платка и робко, с какой-то непонятной мольбой посмотрела на Крылова:
— Не узнаете, барин?
— Нет. Впрочем… Нет.
— На пароходе вместе плыли, — напомнила женщина и снова заплакала. — Вы еще меня от купца выкупили…
— Постой, постой… Так это вы?! — изумился Крылов. — Как же вас зовут? Где отец?
Он не верил своим глазам. Не мог представить, чтобы юная красавица, девушка с бесовыми косами, о которой он нет-нет да вспоминал, преобразилась в измученного жизнью человека с потухшими глазами, бледную, дурно одетую.
Женщина назвала себя. Крылов не расслышал ее имени, переспрашивать же счел неловким… Поникнув головой, она принялась рассказывать свою судьбу.
История была, впрочем, не новая и довольно обычная для подобного рода историй. Ее владелец, мерзкий тип Вакано, проворовался. Предчувствуя банкротство, тайно исчез из города, прихватив с собою все ценное, даже воскресные наряды «ночных фей». Полиция выселила обитателей верхнего этажа «Германии», закрыла и опечатала само заведение. Кое-как они с отцом нашли каморку на Черемошниках. Пока оставались какие-то средства, держались. Потом старик умер от холеры. Ее же спасли студенты и женщина-врач Боголюбская, которая лечила холерных в бараках за городом. Да уж лучше бы не спасли… За каморку платить нечем, здоровья нет… На работу не берут. Всю зиму на мост ходила — никто не нанял. Отчаялась. Вспомнила про доброго барина. Решила: уж коли он не поможет, тогда остается в омут головой…
С тяжелым сердцем слушал Крылов эту печальную повесть. Загублена молодость — пропала жизнь… И кто ответит за это? С кого взыщется?.. Он понимал всю отчаянность положения несчастной. «Пойти на мост» — означало крайнюю степень бедности. На мост через Ушайку возле базарной площади ежедневно стекались сотни безработных, обездоленных, впавших в сильную нужду людей. От зари до зари, нередко ночуя тут же, они толклись на мосту в ожидании случайного найма. Больно было видеть эту толпу, потерявшую надежду на то, что кому-нибудь могут понадобиться их руки…