Унижённые и оскорблённые
Шрифт:
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
– Мы еще поговорим об этом, - сказал он решительно, - а покамест... а впрочем, я сам к тебе приду, вот только немножко поправлюсь здоровьем. Тогда и решим.
Ровно в двенадцать часов
Князь как будто смешался, увидев меня.
– Ах, это вы!– вскрикнул он как-то уж слишком с жаром, - представьте, какая встреча! Впрочем, я сейчас узнал от господина Маслобоева, что вы с ним знакомы. Рад, рад, чрезвычайно рад, что вас встретил; я именно желал вас видеть и надеюсь как можно скорее заехать к вам, вы позволите? У меня просьба до вас: помогите мне, разъясните теперешнее положение наше. Вы, верно, поняли, что я говорю про вчерашнее... Вы там знакомы дружески, вы следили за всем ходом этого дела: вы имеете влияние... Ужасно жалею, что не могу с вами теперь же... Дела! Но на днях и даже, может быть, скорее я буду иметь удовольствие быть у вас. А теперь...
Он как-то уж слишком крепко пожал мне руку, перемигнулся с Маслобоевым и вышел.
– Скажи ты мне, ради бога...– начал было я, входя в комнату.
– Ровно-таки ничего тебе не скажу, - перебил Маслобоев, поспешно хватая фуражку и направляясь в переднюю, - дела! Я, брат, сам бегу, опоздал!..
– Да ведь ты сам написал, что в двенадцать часов.
– Что ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегодня мне написали, да так, что лоб затрещал, - такие дела! Ждут меня. Прости, Ваня. Все, что могу предоставить тебе в удовлетворение, это исколотить меня за то, что напрасно тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться, то колоти, но только ради Христа поскорее! Не задержи, дела, ждут...
– Да зачем мне тебя колотить? Дела, так спеши, у всякого бывает свое непредвиденное. А только...
– Нет, про только-то уж я скажу, - перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться).– У меня и до тебя дело; очень важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
– Сегодня, - сказал я в нерешимости, - ну, брат, я сегодня вечером хотел было зайти...
– Зайди, голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером зайти, а вечером ко мне. Потому, Ваня, и вообразить не можешь, какие я вещи тебе сообщу.
– Да изволь, изволь; что бы такое? Признаюсь, ты завлек мое любопытство.
Между тем мы вышли из ворот дома и стояли на тротуаре.
– Так будешь?– спросил он настойчиво.
– Сказал, что буду.
– Нет,
– Фу, какой! Ну, честное слово.
– Отлично и благородно. Тебе куда?
– Сюда, - отвечал я, показывая направо.
– Ну, а мне сюда, - сказал он, показывая налево.– Прощай, Ваня! Помни, семь часов.
"Странно", - подумал я, смотря ему вслед.
Вечером я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал слово Маслобоеву, то и рассудил отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану у ней Алешу. Действительно, он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.
Он был очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и даже развеселился с моим приходом. Наташа хоть и старалась казаться веселою, но видно было, что через силу. Лицо ее было больное и бледное; плохо спала ночью. К Алеше она была как-то усиленно ласкова.
Алеша хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимому желая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения не удалась.
– Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, - шепнула мне наскоро Наташа, когда он вышел на минуту что-то сказать Мавре, - да и боится. А я сама боюсь ему сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочно не уйдет, а пуще всего боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет ко мне! Как сделать?
– Боже, в какое положение вы сами себя ставите! И какие вы мнительные, как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено. Вот через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.
– Как же быть?– вскричала она, испуганная.
– Постой, я вам все улажу...– и я вышел в кухню под предлогом попросить Мавру обтереть одну очень загрязнившуюся мою калошу.
– Осторожнее, Ваня!– закричала она мне вслед.
Только что я вошел к Мавре, Алеша так и бросился ко мне, точно меня ждал:
– Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще вчера дал слово быть сегодня, именно теперь, у Кати. Не могу же я манкировать! Я люблю Наташу как не знаю что, готов просто в огонь, но, согласитесь сами, там совсем бросить, ведь это нельзя...
– Ну что ж, поезжайте...
– Да как же Наташа-то? Ведь я огорчу ее, Иван Петрович, выручите как-нибудь...
– По-моему, лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей все будет казаться, что вам с ней скучно и что вы с ней сидите насильно. Непринужденнее лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.
– Голубчик, Иван Петрович! Какой вы добрый!
Мы вошли; через минуту я сказал ему:
– А я видел сейчас вашего отца.
– Где?– вскричал он, испуганный.
– На улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил быть знакомым. Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо было вас видеть, что-то сказать вам.
– Ах, Алеша, съезди, покажись ему, - подхватила Наташа, понявшая, к чему я клоню.
– Но... где ж я его теперь встречу? Он дома?