Untitled.FR11.rtf5
Шрифт:
Глубокую мысль эту простыми и ясными словами разъяснял рельсовский мыслитель Федор Михайлович Любимов, когда я купил ему бутылку водки.
— Рельсовец неприхотлив... — рассказал он. — Наш человек довольствуется самым малым, если этого малого у него все-таки чуть-чуть больше, чем у соседа по оврагу... Это свойство и объединяет нас. Здесь истина. Тут бутылка зарыта.
— Какая бутылка? — спросил я.
— Бутылка истины! — сказал Федор Михайлович.
Ошеломительно глубокая мысль!
Мне представляется, что объединение, независящее от национальных, половых и
Федор Михайлович Любимов согласился с моей оценкой его суждения и добавил, что накануне перестройки любой рельсовец охотно соглашался жить еще хуже, если его сосед будет жить совсем плохо.
Именно это феноменальное дружелюбие и обусловило в городе столь высокий рейтинг Петра Созонтовича Федорчукова, зеленоватого господина Президента и хана Батыя.
— Чем хорош Президент? — спросил Федор Михайлович. — Раньше соседка Калужникова, бывало, новые сапоги купит, и моей дуре, Люське, такие же подавай. На водку, можно сказать, ничего и не оставалось. Пили гадость всякую. А теперь нет. Что теперь соседка купит, если у ее Калужникова полулитровый банк накрылся и он ни хрена не получает? Вот и выходит, что мне облегчение от этого —Люське нечем теперь попрекнуть меня! Правильно?
Я ответил, что хотя я и являюсь незаконнорожденным сыном Э.А. Шеварднадзе, но мне понятны заботы простых рельсовцев.
— Кроме этого, — отметил я. — И в Канцелярии Главного Предиктора Рель- совских Восточных Территорий, в принципе, согласны с подобной постановкой вопроса.
Федор Михайлович Любимов согласился со мной.
Он сказал, что Иван Гаврилович головастый мужик, хотя и не хочет пропить с ним свой Семилитровый Банк.
Еще Федор Михайлович сказал, что не любит немецкой философии.
— А зачем любить немецкую философию? — спросил я. — Задача землян ощутить себя землянами или хотя бы рельсовцами. А для этого необходимо, прежде всего, освободиться от ига Канта.
— Правильно, — сказал Федор Михайлович. — Ленин говорил, дескать, немец так глубоко роет, что если заглянуть в яму, уже ничего не увидеть там, кроме самого немца. Никакой бутылки там не увидишь. А у тебя, Додик, ничего не осталось?
У меня — увы! — ничего не оставалось, и поэтому приходится возвращаться к истории города Рельсовска.
ГЛАВА ПЯТАЯ, или ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТРЕТЬЕ
В патриотическом угаре, охватившем Рельсовск, как-то и не заметил никто, что вслед за русскими начали исчезать из города мужчины, женщины, старики, дети...
Самое удивительное, что рельсовцы как бы и не заметили это исчезновение. Не сопровождалось оно никакими общественными катаклизмами...
Не было даже хмари в умах, как после исчезновения евреев.
Не было даже и многочисленных мордобоев, которыми отметил Рельсовск исчезновение русских.
И даже струны лиры рельсовского певца Евгения Иудкина не зазвенели в печали, когда исчезли из города мужчины, женщины, старики, дети...
— Как же так?! — удивится читатель, не знакомый с рельсовской жизнью. — Мужчины и
Что тут скажешь в ответ?
Не об этом ли и говорил в своем знаменитом выступлении Главный Предиктор Рельсовских Восточных Территорий президент Семилитрового банка Иван Гаврилович Громыхалов.
— Мы не должны переть против народного волеизъявления. — сказал он тогда, обращаясь к населению. — Не надо думать, будто мы не любим нашего Бориса Николаевича Президента. Как мы можем не любить его, если столько сил тратим, чтобы сберечь рельсу от зараз-дилеров, устраивающих Двухлитровые Банки в детских садиках, а Биржи — в узлах связи. Президент — такое явление народного духа, что его и сравнить не с кем! В единственном на весь мир экземпляре существует! И линию ведет очень правильную. Хуже, конечно, живем, но хуже — обратите внимание! — всем сразу стало. И все сразу мы одинаковыми стали в том смысле, который вкладываю в это слово я, Борис Николаевич Президент и другие выдающиеся мыслители. Конечно, полезли наверх разные пустяковые люди, но Борис Николаевич Президент их быстро привел в сознание. И за это, конечно, спасибо ему. За капитализм с социалистическим, так сказать, лицом. И рельсу для него мы непременно должны сберечь. Тем паче, что теперь у народа огороды там.
Разумеется, необыкновенное дружелюбие рельсовцев создавало предпосылки, чтобы процесс, как говорится, пошел, но сами исчезновения, и Первое, и Второе, а особенно Третье, это, по справедливому замечанию Федора Михайловича Любимова, тайна велика есть...
И совершились они потому, что должны были совершиться.
Если в автобусе теперь просили уступить место, можно было услышать в ответ:
— Это ты есть пожилой человек? Граждане! Я смеюсь с нее! Эта дилерша за старушку себя выдает! А сама пивом на вокзале торгует! По тридцать рублей за бутылку дерет и еще старушкой себя называет!
Вот так, трудно и непостижимо, изменилась жизнь в Рельсовске, и скоро даже самые упрямые скептики вынуждены были признать сей факт, как в свое время признали всенародного избранного Бориса Николаевича Президента.
А следом за политиками свыклись с исчезновением и рядовые рельсовцы.
Однако было бы большим упрощением считать, что в опустевшем Рельсовске не осталось никого, кроме членкоров и дилеров.
Существовали здесь и другие значительные группы населения.
И прежде всего тут нужно упомянуть о сникерсах.
Тщедушные и накачанные, умные и недоразвитые, плохо одетые и «упакованные», они отличались необыкновенной любовью к шоколадкам, сделанным из сои и завернутым в яркие заграничные бумажки на местной оптовой фирме Якова Макаронкина.
«Каждый малолетний рельсовец должен быть сникерсом! — призывал «Голос дилера». — ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В ТРЕХЛИТРОВОМ БАНКЕ ЯКОВА МАКА- РОНКИНА!»
«Наши дети превратились в сникерсы! — била тревогу газета объединенной оппозиции «На рельсу». — ЛУЧШЕЕ МЕСТО ДЛЯ ВАШИХ СБЕРЕЖЕНИЙ — ДЕВЯТИЛИТРОВЫЙ БАНК ПЕТРА ГРОМЫХАЛОВА!»