Unwritten
Шрифт:
Да вот только легко говорить «не показывай», когда ты уже зажат в угол.
— Ну же, — насмешливо осклабился Неназванный, — что делает загнанный в угол хищник? Ты ведь столько об этом писал…
Новая полоса, рвущая футболку и кожу под ней, заливая ткань кровью.
Со всей силы рванув в сторону, Толя вывернулся из захвата. Задней мыслью он понимал, что Неназванный сам разжал лапу, выпуская его… словно решив ещё немного поиграться с жертвой. Однако человек допустил ошибку — в приступе паники метнулся на свет, а не в пугающую темноту коридора, где был выход. Движение оказалось неудачным, и парень попросту рухнул на пол,
Оборотень фыркнул, скорее, разочарованно.
— Я реален, пусть ты и не дал мне жизнь, о которой я так мечтал, — произнес он, смотря сверху вниз на своего автора. — И я существую, с твоих первых слов обо мне вслух, с твоего первого обращения ко мне, из с тех жалких огрызков на краях тетради…
Скрип досок. Неназванный прошел мимо Толи, подходя к столу. Оборотень вновь попал в пятно искусственного света, пляшущего сине-белыми пятнами по шкуре. Несколько секунд человек-волк смотрел на экран, в то время как парень пытался подняться на ноги.
— Ты даже забыл, ради чего ты начал писать, — голос рвался, слова с трудом угадывались в рычании, — ради кого. А я стоял всегда позади, наблюдая за тем, как ты пишешь очередную «сказку», и мечтая, что ты обернешься и вспомнишь. Что рано или поздно эта «сказка» будет про меня. Что ты сделаешь меня живым, как и обещал… — он перевел взгляд обратно на автора. — Я ошибался.
— Ты всего лишь глупая детская мечта, — проговорил Толя, кое-как совладав с голосом. Это последнее, что у него оставалось. — Тебя не должно быть.
Пока я есть в твоей памяти — я существую.
— Не о глупых ли мечтах ты сам пишешь? — зашелся лающим смехом «гость». Он махнул когтистой лапой в сторону экрана: — О мечтах, которые неизменно становятся кошмаром. Потому что в реальности чудес не бывает, — пересмеял оборотень, — и надежда — это самообман!
Несколько шагов навстречу, Неназванный явно вынуждал отступать, кружа по комнате, заводя уже в другой угол.
Жёлтые глаза смотрели неотрывно, с открытым вызовом.
— Тебя предупреждали, что даже ручные волки становятся угрозой для своего хозяина, рано или поздно, — в неверном свете блеснули когти. Теперь оборотень действительно уже не имел практически ничего человеческого в облике. — Не только ты стал старше. Я тоже уже не тот волчонок, которого ты придумал. Я мог бы стать другим, таким, каким хотел бы ты… если б ты обо мне не забыл, променяв на другие фантазии.
…Фантазии, которые не приносили тебе ничего, кроме боли и усталости. Мечты, над которыми ты сам же и смеялся, которые сам же и ломал, вновь и вновь изнывая от боли внутри, когда очередная красивая картина перечеркнута была кровавым крестом. Твоими же руками.
Тебя научили, что мечты — это самообман, и никогда не сбываются, веришь ты в них или нет. Тебя научили видеть только одну сторону медали, грязную и жестокую, утверждая, что другой нет.
И ты поверил в это.
— Я
Забывая, что мы в ответе за тех, кого создали.
Толя запоздало понял, что пока они кружили по комнате, он упустил момент, когда за спиной оказался стол с ноутбуком. И хотя часть света была закрыта им самим сейчас, но его хватало для того, чтобы выхватить из мрака огромный нависший над ним силуэт с распахнутой пастью. Кровь продолжала течь, и парень чувствовал, как по напряженному до предела телу проходит неконтролируемая дрожь. За его спиной теперь была другая преграда — бесчувственная холодная стена экрана, то ледяное окно, на котором мы вычерчиваем свои фантазии и маски, за которыми скрываемся.
— Мне надоело ждать.
Где-то на белом листе Word’а продолжала мигать каретка набора, отражаясь в жёлтых глазах хищника, на краю между тенью от человека и светом дисплея. Автор закрывал собою текст, но Неназванный без того знал, что там написано.
Он знал наизусть все рассказы своего создателя.
— Ты хоть на секунду представляешь, что чувствуют герои твоих «сказок»? Я могу это показать… — когти врезались в плечо.
Ты всегда боялся псов, способных разорвать тебя, но в мечтах был волком. Всего лишь в мечтах.
Что, ты уже кричишь от боли, неспособный справиться с ней? Ты же так вдохновленно пишешь о том, как её превозмогают… чтобы всё равно сдохнуть в конце, осознав всю бесполезность своих попыток вырваться. Неужели ты так не можешь, мой автор? Встретить это достойно, не моля о пощаде, а показав, что ты такой же волк — не на словах, на деле! Показав, что ты такой же бесстрашный и сильный как твои герои?
Он совсем забыл, как на самом деле выглядит кровь, о которой писал. Как она чувствуется на губах, её отвратительный привкус и невыносимая боль, превращающая всю верхнюю часть тела в агонизирующий ад. Как это тяжело — пытаться оттолкнуть руки, уже впившиеся крюками когтей в тело. Каково это, когда тебя раздирают заживо, наслаждаясь твоей болью.
Разрывает твоя мечта, обернувшаяся адом.
Всё, как ты и писал.
Ну же, где твоя храбрость?! Без меня ты не можешь ничего! Загнанный в угол хищник дерется до последнего. Но ты не я. Ты всего лишь жалкая пародия на хищника; псина, прирученная человеком, грезящая о том, что она волк.
— Что тебе от меня нужно?! — захлебываясь от боли, пытаясь вырваться, выкрикнул Толя.
Он безуспешно старался сбросить с себя озверевшего монстра, но тот был в разы сильнее — и попросту прижал автора к полу, предупредительно сомкнув на его шее лапу, но не вдавливая когти, упершиеся в артерии. Дышать стало практически нечем. Автора трясло, колотило сильной дрожью, и боль заслоняла собою всё, мешая не то что слово сказать — даже вдохнуть.