Управление
Шрифт:
Они оба засмеялись. Добришовский ограничился улыбкой, улыбкой облегчения. Казалось, настроение рейхсфюрера улучшилось, а это, надо надеяться, было хорошим знаком. Во всяком случае, он, казалось, начал постепенно понимать, что они способны сделать для Отечества.
Впервые за этот день Добришовский почувствовал что-то вроде уверенности в том, что их план увенчается успехом.
Ойген Леттке находился в туалете в полном одиночестве, в этом слишком большом, слишком высоком, неуютно холодном, выложенном белыми кафельными плитками помещении, в котором дурно пахло дезинфицирующим средством и мочой, а каждый звук разносился ужасно громким эхом: не только смыв унитаза, звучание которого представлялось
Ладно еще, если удавалось оказаться в туалете в полном одиночестве.
В данный момент скрипел только кран, произведенный еще в прошлом столетии. Здесь было три раковины, слишком много для числа мужчин, все еще работающих в НСА. Из крана самой левой раковины без остановки капала вода, и так было всегда с тех пор, как он начал здесь работать. Никто не считал себя ответственным за это; и он тоже.
Ойген Леттке не спешил. Он разглядывал себя в зеркале, пока усердно усмирял на голове несколько непокорных прядей, смоченных холодной водой. Также и кончики его тонких усиков могли бы стать еще немного острее.
Он изучал черты своего лица – привычка, почти что одержимость, всякий раз, когда он стоял перед зеркалом, – вспоминал, как он выглядел, будучи ребенком или подростком, и пытался понять, что же такое ему свойственно, из-за чего ни одна девушка, в которую он влюблялся, не хотела иметь с ним ничего общего. Этого он никогда не понимал. Он не уродлив, конечно нет, и раньше тоже не был. Другие выглядели уродливее, и тем не менее у них были подружки, даже у того парня с заячьей губой из соседнего дома!
Раньше он страдал от этого. Пока не обнаружил большую, поглощающую, свою настоящую страсть. С тех пор размышлять об этом превратилось в привычку.
Кроме того, в данный момент его проблема заключалась не в том, как его лицо когда-то выглядело, а в том, как оно выглядит сегодня. Взглянув в зеркало, он увидел перед собой светловолосого, голубоглазого мужчину, арийца, каких изображают в школьных учебниках. Такие мужчины, как он, в эти дни не задерживались на безопасной родине, а командовали танковыми подразделениями на Восточном фронте, там, где череда немецких побед подошла к концу. Такие мужчины, как он, стреляли или становились расстрелянными, и Ойген Леттке не испытывал ни малейшего желания быть ни тем ни другим. Обеспечить немецкому народу жизненное пространство на востоке было чем-то, что его нисколько не интересовало. Если другие были готовы ради этого подставить свои шеи, то ожидать того же от него они могут до тех пор, пока не оставят его в покое.
К сожалению, ему было чересчур ясно, что они не оставят его в покое.
До сих пор две вещи защищали его от призыва: сначала тот факт, что он был единственным сыном вдовы участника войны, а его отец к тому же был героем войны, удостоенным высоких наград. Затем, когда дело приняло серьезный оборот и многие с подобной биографией были лишены брони от призыва, положение, что любая разведывательная деятельность автоматически считается важной для войны.
Но в настоящий момент даже это ничего не гарантировало. Не в период, когда даже рабочих с оборонных заводов отправляли на фронт и заменяли на рабочих местах женщинами или даже военнопленными!
Дело в том, что он читал электронную почту начальника. Что, разумеется, было строго запрещено, но, в конце концов, они занимались делами, связанными с разведкой секретов, и при этом строго запрещенных, разве нет? Как бы там ни было, он незаметно наблюдал за пальцами Адамека до тех пор, пока не выяснил его пароль, и с тех пор следил за его перепиской. Вот почему он знал, что Гиммлер был здесь сегодня не для того, чтобы проконтролировать, достаточно ли у них
Кроме того, Адамек был проинформирован о том, что в таком случае численность персонала будет еще раз сокращена, в особенности это коснется сотрудников-мужчин, поскольку каждый годный к военной службе мужчина в это трудное время требуется на фронте в борьбе за окончательную победу.
Не нужно быть прорицателем, чтобы понять, кого это затронет. В любом случае не шефа, который сидит в инвалидном кресле. Мальца из телефонной службы, хромого Руди Энгельбрехта, – тоже нет. Что касается Винфрида Кирста, этого тощего чудака, и Густава Мёллера с его толстыми очками, то были аргументы и за, и против; вероятно, одному из них удастся отделаться. Но Добришовский и он попадут под раздачу. Если НСА расформируют, они с винтовкой в руках пойдут маршировать против русских, это так же очевидно, как «Гитлер» после «хайль». И, в отличие от всех остальных солдат на Восточном фронте, они-то уж точно знают, насколько паршиво там обстоят дела.
Вот почему сегодня все должно сработать. Вот почему они должны были сделать так, чтобы у Гиммлера от удивления глаза вылезли из орбит.
Ойген Леттке в последний раз подкрутил кончики усов, затем вновь завинтил кран. Тот запищал так же громко и неблагозвучно, как он привык слышать.
И как же ему хотелось остаться. Он не хотел идти на войну и кого-то убивать. Но это не значит, что он не знал, как воевать!
Зал был затемнен. Проектор передавал на экран резко очерченное воспроизведение того, что было изображено на экране перед Хеленой Боденкамп, вентилятор жужжал, дуговая лампа распространяла свой неподдельный запах жженой пыли и накаленного угля. Некоторые мужчины боролись с ним с помощью табачного дыма.
Но при этом – ни один из эсэсовцев. Они держались на заднем плане, неподвижные словно статуи.
– Наша работа, – начал Август Адамек мягким проникновенным голосом, – развертывается на двух уровнях. Принцип действия на первом уровне достаточно прост для понимания: у нас есть доступ ко всем данным, которые формируются в рейхе, и мы можем использовать этот доступ самыми разными способами. Мы можем прочитать каждый текст, который кто-либо напишет, равно как и любое электронное письмо, отправленное и полученное в пределах рейха. Мы можем запросить баланс любого счета, определить местонахождение любого телефона, мы можем разузнать, кто и какие теле- и радиопередачи просмотрел или прослушал, и сделать из этого выводы. Безусловно, мы можем также прочитать любую дискуссию, которая ведется на Немецком форуме, в том числе среди закрытого круга участников, и таким образом идентифицировать людей, которые когда-либо так или иначе высказывались о фюрере, партии или национал-социализме, и, если это целесообразно, привлечь внимание соответствующих инстанций.
Всеобщий кивок. Даже Гиммлер кивнул.
– В то же время мы сталкиваемся с двумя препятствиями, – продолжал Адамек. – Первое заключается в огромной массе данных. Хоть мы и можем прочитать каждый документ, но мы не можем читать все документы – этого мы не смогли бы сделать даже в том случае, если бы у нас было в тысячу раз больше сотрудников, чем есть сейчас.
Прежде чем Гиммлер мог бы прийти к мысли, что Адамек просто требует большее количество сотрудников – пожелание, которое в связи с военной обстановкой было совершенно невыполнимым, – он продолжил: