Управляемая наука
Шрифт:
Конечно, тут тоска зеленая, все разговоры давно переговорены и никто ни к кому давно не ходит. Тут МНС не может на свою зарплату прокормить жену, а тем более ребенка, а для жены, если она не дворник и не уборщица, работы нет. Конечно, тут доктор наук на улице или в Доме ученых не станет с тобой, с младшим научным, вот так запросто разговаривать. Все это верно. Но верно и то, что Протвино — город возможностей, город-трамплин. Со временем, лет через шесть-восемь, можно будет плюнуть на эту лесную дыру и рвануть в столицу. Даже непременно это следует сделать. Пока же — никаких лишних слов, никаких лишних движений: в системе атомграда надзор за тобой повышенный. Тут стукачи — через одного…
В Протвино после моего выступления (снова: «Зачем ученому совесть?») уже не в зале, а в интимном кругу за бутылкой пива, милые юноши безо всякой горячности или иронии, а просто из любопытства, выспрашивали у гостя: «Зачем, собственно, ученому быть интеллигентом?» Никто из них не согласился с авторами Оксфордского
Они, правда, спросили меня, как я отношусь к академику Сахарову и, похоже, им было приятно, что я уважаю Сахарова как ученого и общественного деятеля. Но сами они считают, что никаких социальных проблем в науке нет. Вот, например, в СССР и США изобрели лазер: денег вбили в это изобретение и те и другие примерно поровну, и времени столько же понадобилось. При чем же здесь социальная структура? Милый инженер-электрик, высказавший эти соображения, снисходительно улыбнулся мне. Он убежден, что наука сама пробивает себе дорогу. Если открытие созрело в техническом отношении, оно реализуется, независимо от того, кто правит страной и что передают по радио. Что передают по радио, протвинских обывателей, действительно, не интересует. Но диссертацию кандидатскую, а потом и докторскую надо пробить во что бы то ни стало. В этом мире есть правила, соблюдая которые, получаешь доступ к заветной цели. В душе молодежь правила эти презирает, но нарушать их не собирается.
…Разговор о научных резервациях в Советском Союзе мне хочется завершить мнением специалиста. Несколько лет назад из Польши в СССР приезжала женщина-социолог Я-ская. Она навестила, между прочим, новосибирский Академгородок. Корреспонденты советских газет проинтервьюировали ее. Конечно, гостье задали дежурный вопрос о том, как ей понравился Академгородок. Казалось, ответ мог быть только, комплиментарным. Но социолог из Польши сказала то, чего от нее никак не ожидали:
— Таких городков строить не следует, — заявила она. — Мы живем в несовершенном мире, в жестко дифференцированном обществе. В больших городах эта дифференциация — должностная, материальная, правовая — затушевана, и это позволяет людям из низших слоев общества не так остро страдать из-за своей второсортности. У вас в Новосибирске разница положений — режет глаз. Академик непременно живет в коттедже, член-корреспондент — обладатель половины коттеджа; старший научный имеет право на квартиру с потолком высотой в три метра, у младшего — потолки два метра с четвертью, этаж неудобный и санузел совмещенный, У вас достаточно ткнуть пальцем в окно дома, где живет ученый, чтобы определить его общественное положение, его права, его возможности, его перспективы.
Социолог из Польши увидела в Академгородке главное: судьбу личности в обстановке, разрушающей личность. Ну, а мы? Поняли ли хозяева советской науки, что, в отличие от Запада, наш эксперимент с научными резервациями провалился? Я разговаривал об этом с некоторыми руководителями городков, с сотрудниками Президиума АН СССР. Нет, положение не представляется им катастрофическим. «Конечно, у нас есть трудности, но в целом…» В целом они, как и один из двух хозяев Черноголовки, профессор А. Е. Шилов, полагают, что болезни научных городков — болезни роста. Их собственный двухэтажный коттедж с гаражом и горячей водой во многом оправдывает для них существование всего городка в целом. Что до партийных руководителей науки, то они в городках души не чают. Именно городки для них — символ лучшего, что есть в науке страны. Что же их так восхищает? На прямой вопрос партийные боссы отвечают малосодержательными фразами о «взаимном оплодотворении наук», об атмосфере энтузиазма среди жителей Академгородка, Дубны и Пущино. Как мы теперь знаем, энтузиазмом тут не пахнет. Но зато есть нечто другое, действительно ценное. В городках науки исследователь еще более зависим от администрации, чем в Москве, Ленинграде или Киеве; проявление личной или общественной инициативы там еще менее возможно, чем в больших городах; общественное мнение доведено до нулевой отметки, личностный характер в науке полностью отсутствует. Иными словами, советская наука в научном городке более управляема, чем где бы то ни было в другом месте.
Глава 8
Вечный выбор
Они сидели смирно и, как мне показалось, шептали губами обычную короткую молитву культурных людей:
— Пронеси, Господи!
Академик Вавилов при встрече с интересующими его людьми любил спрашивать: «Какова ваша философия?». Имел он при этом в виду научные взгляды собеседника, но, жадный до общения, Николай Иванович был очень рад, если новый знакомый выкладывал
«Како веруешь?» И все же я годами и десятилетиями не оставлял попыток дознаться, во что же верует и во что не верует человек из научного миллиона, какова его нравственная философия, каковы идеалы узника «управляемой науки».
Раскрыть каждое из миллиона сердец — дело невозможное. Но за годы литературной работы я «передержал в руках» сотни деятелей науки самого различного положения, таланта и характера. Со многими учеными я знакомился во время поездок по стране. С наиболее значительными вел многолетнюю переписку. Некоторые из иногородних ученых стали друзьями нашей семьи. Приезжая в Москву из Краснодара, Владивостока, Ленинграда, Ташкента или Таллина, они появляются у нас дома. Об этих встречах в квартире на улице академика Павлова, когда уже нет командировочной спешки и далеко позади первые робкие попытки сближения, думаю я теперь с глубокой благодарностью. В тесной комнате с зеленым уютным абажуром разговор приобретает доверительный, задушевный характер. Чинов научных я не признаю, и поэтому мои гости — академики и профессора, лаборанты и младшие научные — всегда чувствуют себя раскованно. Они и сами рады сбросить духовную узду, в которой институтская жизнь держит ученых независимо от их звания и должности. А коли человек распрямился, вернул себе естественность, то его, по старой российской поговорке, тянет поговорить, пооткровенничать. «Что есть в печи, то на стол мечи…»
О чем только ни говорят мои гости в такие вот вечера! И о делах семейных, и о проблемах государственных, и о Боге, и об академических скандалах. Покаянную исповедь академика, которого власти заставили подписать непристойное публичное письмо, сменяет деловой отчет молодого математика, который готовится эмигрировать в Израиль; вернувшийся из заграничной командировки ученый ахает по поводу того, как оборудованы тамошние лаборатории, а его коллега советуется, как вести себя перед лицом организованной в институте травли. Случаются и споры, и ссоры. Ибо люди собираются хоть и хорошие, но разные. И взгляды у всех — религиозные, политические, общественные — нисколько не схожи. Вот тут-то и открывается «философия» миллиона…
В беседах наших выяснилось, между прочим, важное обстоятельство: собеседники по-разному понимают самые термины — нравственность, мораль. Между тем терминологическая эта тонкость совсем не безразлична для понимания дальнейшего.
Мы постоянно слышим словосочетание «мораль и нравственность». Союз «и» дает основание предполагать, что перед нами не синонимы, а два разных понятия. Однако новейшее издание Большой советской энциклопедии утверждает, что «нравственность то же, что мораль» [96] . Не различают два эти понятия и мои слушатели. Мне кажется, однако, что мораль и нравственность существенно различаются между собой. Нравственность, как я понимаю, вырастает на почве нравов, обычаев, традиций и представляет собой форму приспособления личности к социальной группе. Заповеди: не убий, не укради, не пожелай жены ближнего твоего — есть заповеди нравственные. Нравственные (и безнравственные) поступки обычно вполне явственны для окружающих и не требуют дополнительного толкования. Безнравственность есть попрание нравственных принципов, принятых в данной общественной группе. В частности, ученому, согласно нравственным принципам его клана, надлежит быть строго правдивым в проведении опыта и в оценке полученных данных. Ему следует также достойно вести себя по отношению к своим коллегам, не унижать себя передержками в собственных научных сообщениях, быть честным при рецензировании чужих работ, не кривить душой при голосовании на Ученом совете и т. д.
96
БСЭ. Третье издание, 1974 г., т. 18, стр. 144. Статья: «Нравственность».
Мораль есть осознание себя в качестве человека, личности. Мораль выражает личную позицию человека в самых важных сферах соприкосновения его с миром. Моральные принципы определяют отношения человека:
— с обществом и государством;
— с природой;
— с Богом.
Рудольф Гесс, комендант лагеря смерти в Освенциме, был хорошим семьянином, любящим мужем и заботливым отцом. Он и на службе считался человеком корректным, справедливым, сотрудники его уважали. В своей семье завел он трудовую обстановку и, как он сам писал, придавал трудовому воспитанию «решающее значение для сохранения нравственного и психического здоровья». Но признаем ли мы Гесса человеком моральным?