Упраздненный ритуал
Шрифт:
— Вот еще один доктор пришел, — сказал Керимов, — теперь нам ничего не страшно. Два своих врача есть. Лейла и Леня.
— Здравствуй, Ленчик, — сказала Лейла, — давно мы тебя не видели.
В класс вошли еще двое — мужчина и женщина. Он — низкого роста, лысоватый, с большим носом и широким ртом — Фазиль Магеррамов, она — высокая, красивая — Света Кирсанова. Дронго поразили ее глаза. Она была действительно красивой женщиной, но у нее были глаза несчастного человека. Эффектная, хорошо сложенная, с пышной копной светло-каштановых волос, она смотрелась бы неплохо в любом обществе, если бы не глаза, которые выдавали ее боль и печаль.
— Здравствуйте, ребята, — с наигранной
Магеррамов с каждым здоровался за руку, начав с Керимова и закончив Олей Галушко. На нем был строгий деловой костюм темного цвета. Несколько нелепо смотрелся золотой браслет на руке и дешевый турецкий галстук. Такие продавали за один доллар, выдавая за образцы самых известных французских фирм «Кристиан Диор» и «Ив Сен-Лоран».
— Все собрались? — спросил Ахмедов.
— Нет, не все, — посмотрел на присутствующих Аббасов, — нет еще Вовы Габышева. Но он и раньше опаздывал.
— И никто больше не пришел, — мрачно заметила Света Кирсанова, — как все это печально.
— Они боятся, — сказал Альтман, — столько всего услышали. Все боятся. Решили, сегодня лучше не ходить в школу. Давайте подождем Вову, а потом пойдем в зал. Там наверняка будет веселее.
— Нет уж, — возразила Оля, — давайте останемся здесь. У всех на виду. Так мы хотя бы все вместе, поэтому не очень страшно. А там мы будем все по отдельности. Кроме того, у дверей стоит охрана. Муж меня предупредил, чтобы я всегда с вами была, даже в туалет не отлучалась.
— Ну и правильно, — кивнул Керимов, — оставайся с нами.
— Эдгар, давай выйдем, — предложил Дронго, — хочу посмотреть, кто пришел из выпускников нашего года.
— Пойдем, — согласился Вейдеманис. Они вышли из класса в абсолютной тишине. Никто ничего не спросил. Уже в коридоре Вейдеманис уточнил:
— Хочешь оставить их одних?
— Пусть поговорят, — кивнул Дронго, — пока они вместе, ничего плохого произойти не может. Видишь, сколько людей стоит у дверей. Сразу четверо… Я подозреваю, что они все-таки скрывают от меня какую-то важную деталь.
Они поднялись на третий этаж. Здесь таблички распределяли выпускников по десятилетиям. Сороковые годы, пятидесятые, шестидесятые. В первом кабинете сидел только один старик. Он думал о чем-то своем, когда в класс вошли Дронго и Вейдеманис. У старика на пиджаке была колодка с наградными ленточками.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Дронго. — Вы, очевидно, закончили школу в сорок первом?
— Откуда вы знаете? — спросил старик.
— Я про вас слышал, — Дронго подошел ближе. — Вы были на фронте?
— И не только там, — улыбнулся старик, — вся моя жизнь была как сплошной фронт. Мне сейчас уже семьдесят семь, а я до сих пор работаю. И совсем не жалею об этом.
Старик говорил с характерным еврейским акцентом. У него были редкие седые волосы. Дронго обратил внимание, как тщательно выглажены его пиджак и рубашка.
— Ваша жена за вами неплохо следит, — заметил он.
— Да, да, — встрепенулся старик. — Мою Рахиль знает весь Баку. Знаете, какой она была красавицей, когда мы встретились после войны? Мы гуляли по бакинскому бульвару, и все оглядывались вслед нам. А когда мы ходили по Торговой, видели бы вы, как наши пижоны на нее смотрели! Это уже потом появились красивые женщины, а первой была Рахиль.
— Я немного помню город в шестидесятые, — признался Дронго, — ощущение вечного праздника. А может, это наша ностальгия?
— Если у меня нет ностальгии почти в восемьдесят лет, почему у вас она должна быть? — проворчал старик. — Знаете, что такое наш старый город? В мире было только два
— Возможно, — сказал Дронго, — сейчас многие уезжают.
— Это не для меня, — отрезал старик, — сейчас все стали евреями, лишь бы отсюда уехать. Знаете, сколько людей уехало в Израиль? Я уже не говорю про Германию или Америку. Если они евреи, то я папа римский. Мне всегда немного обидно, когда уезжают наши бакинцы, но ничего не поделаешь. Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше. Так устроен мир. Сколько людей приезжали в Баку в начале века и потом — в двадцатые годы. Тогда здесь было лучше, чем в других местах. И после войны, будь она проклята, тоже было лучше. А сейчас хуже, и, значит, люди уезжают.
— Вы думаете, там им будет лучше? — спросил Дронго.
— Нет, конечно. Всегда лучше там, где нас нет. Хотя надеюсь, что некоторым из них повезет по-настоящему.
— Удачи вам, — улыбнулся Дронго, — надеюсь, что мы встретимся с вами в будущем году.
— Обязательно, — сказал старик, — иначе зачем я прихожу сюда каждый год. По моим данным, несколько человек из нашего класса еще живы. Какой позор будет, если они придут в школу, а меня здесь нет.
Они вышли из класса. Дронго посмотрел на следующую табличку, где были обозначены семидесятые годы. Он нахмурился, но вошел в класс. В комнате было человек десять. Все посмотрели на Дронго. Он всматривался в лицо каждого, стараясь узнать кого-нибудь. Бесполезно. Здесь были «другие» семидесятые. Ни одного человека из его выпуска. Он даже помнил лица ребят из соседнего класса. Кажется, в классе «А» к концу года осталось только восемь парней. Вадим Ельенышев, Ильгар Хиндристански, Артур Оганесян, Виталий Иванов, Миша Борисов, Рамиз Мехралиев, Сережа Бабкин и Чингиз Абутидзе. Восемь парней, к последнему году в том классе осталось всего восемь парней. Но он помнил и девочек. Самой красивой была Инна Родина, хотя там было много красивых девчонок. Кого еще он помнил? Таня Орехова, Марина Эпштейн, Берта Вольфсон, нет, больше он никого не мог вспомнить. А из класса «Б» он тоже помнит совсем немногих. Вот из своего, да, он помнит всех. Он даже может сказать, кто где сидел. Тридцать пять человек. Вернее, тридцать шесть, но один ушел из школы уже в десятом классе. Тридцать пять человек. Пятнадцать парней и двадцать девушек. Это был самый большой класс в их выпуске. Класс «В». За несколько лет до окончания школы его объединили с классом «Г», и вместо четырех в школе стало три старших класса. «Мы все родом из детства, — подумал Дронго. — Это остается в нас на всю жизнь. Навсегда».
Он часто думал, откуда в нем живет это неистовое стремление добиться справедливости? Почему он не может спокойно смотреть фильмы, в которых негодяи торжествуют? Почему в своей неприкаянной жизни он так и не научился смиряться со злом, бросая ему вызов? Не всегда он побеждал, не всегда. Но всегда смело бросал вызов и дрался до последнего. Он вспоминал свою школу. Кажется, в первом или во втором классе они должны были пойти после школы в какой-то театр. Кажется, в первом. Предстоял торжественный прием в октябрята. Всем заготовили значки, подарки. Мать встала рано утром, чтобы прогладить его костюм. А потом… Он закрыл глаза, вспоминая. Да, он пришел в школу и хотел встать вместе со всеми. И вдруг учительница закричала на него при всех. Она кричала на него так громко и так страшно, что он убежал из школы.