Упрямый Галилей
Шрифт:
Последнее утверждение ученого стало его крупной ошибкой. Всем, в том числе и Макулано, было ясно, что Галилей защищал коперниканское учение и делал это весьма убедительно. Предварительная экспертиза «Dialogo», проведенная в сентябре 1632 года, показала: Галилей трактовал гелиоцентризм как «абсолютную истину». Возможно, кое-кто в курии и в Священной канцелярии понимал и другое: Галилей, утверждая на следствии, что в «Dialogo» он не защищал коперниканство и говорил о нем как о гипотезе (ex suppositione), играл на упомянутом выше двояком понимании в то время терминов «гипотеза» и «ex suppositione».
В принципе, в сложившейся ситуации следствие могло пойти по следующему пути: отдать «Dialogo» на повторную (уже формальную) экспертизу, – что и было сделано, – и если эксперты установят, что Галилей в этой книге в действительности защищал теорию Коперника, то это послужит доказательством а) игнорирования им увещания Беллармино (независимо от того, имело ли место предписание комиссара Сегицци или нет); б) умышленного введения цензоров в заблуждение, то есть, как будет позднее сказано в приговоре, получения Imprimatur «хитростью и уловками»; и в) неискренности поведения Галилея на первом допросе, что было в известном смысле хуже всего, ибо свидетельствовало о его упорстве в ереси. А если так, то виновность Галилея не вызывает сомнений и может считаться доказанной, и далее можно было переходить к следующим вопросам: целесообразно ли продолжать допрос в том же духе или перейти к угрозе «применения доводов» (то есть пыток)? каким должно быть наказание? следует ли, и если да, то в какой мере, принимать во внимание иные аспекты процесса (всеевропейскую известность Галилея, его должность математика и философа великого герцога Тосканы, его дружеские отношения с представителями религиозной и светской элиты и т.п.)?
Однако, как мне представляется, ситуация была не столь проста. Конечно, никто не сомневался в том, что скажут и напишут эксперты, тем более что это были те же (или в основном те же) консультанты инквизиции, которые ранее, в сентябре 1632 года, уже давали свое заключение о книге Галилея по просьбе Урбана VIII. Затруднение состояло в другом. Для того чтобы разобраться, в чем именно оно состояло, следует обратиться к событиям, происшедшим после первого допроса.
Прежде всего необходимо было соблюсти формальности, то есть получить заключения экспертов, в качестве которых выступили Ореджи, Инхофер и Паскуалиго. 17 апреля 1633
Причем – и это следует отметить особо – в заключении Паскуалиго содержалось указание на несоответствие теории приливов Галилея данным наблюдения: «если принять эту теорию, то <…> приливы и отливы должны происходить с интервалом в 12 часов, но опыт показывает, что они происходят каждые шесть часов» 1198 . Это простое и очевидное (или по крайней мере легко проверяемое) возражение полностью дискредитировало даже в глазах неискушенных в математических и натурфилософских вопросах теологов, да и не только теологов, теорию приливов Галилея, а следовательно, и ее значимость для доказательства движения Земли. Получалось, что тосканский ученый не только защищал гелиоцентрическое учение, не согласующееся с буквальным пониманием священного текста, но защищал его, используя физически несостоятельные аргументы.
1198
Galileo Galilei. Le opere… Vol. XIX. P. 356 – 360; P. 358.
21 апреля доклады экспертов были рассмотрены и утверждены на собрании консультантов инквизиции. На следующий день, 22 апреля, Макулано пишет кардиналу Франческо Барберини письмо, в котором, в частности, сообщает:
Прошлой ночью синьор Галилей мучался от болей, которые заставляли его кричать до сегодняшнего утра; правда, после того как во время осмотра я два раза давал ему лекарство, он сказал, что ему стало гораздо лучше, и он хотел бы, чтобы побыстрее закончилось его дело, и я действительно считаю, что так было бы лучше, учитывая тяжелое состояние этого человека. Вчера состоялось собрание (congregatio) [консультантов] по поводу книги [Галилея], и было решено, что в ней защищается и преподается мнение, отвергнутое и осужденное церковью, а потому автор подозревается в том, что он его также и поддерживает. В силу этого следует как можно скорее привести дело к завершению, о чем буду ждать указания Вашего Высокопреосвященства, с тем чтобы его в точности исполнить 1199 .
1199
Это письмо Беретта обнаружил в 1998 году в: Archivio della Congregatione per la Dottrina della Fede. Fondo Sant’Uffizio. St. № 3 f. Primo fascicolo, 185 (Beretta F. Un Nuovo Documento sul Processo di Galileo Galilei… P. 640).
Иными словами, Макулано объяснил Франческо Барберини, а через него и Урбану, что скорейшее окончание процесса не только возможно, но и желательно, учитывая возраст и состояние здоровья обвиняемого. Теперь все зависело от того, какие указания придут из Кастель-Гандольфо.
О состоянии Галилея в эти дни известно также из его письма Боккинери от 23 апреля 1633 года:
Я пишу, лежа в постели, к которой я прикован уже шестнадцать часов по причине жестокой боли в бедре, которая, по моему опыту, продлится довольно долго. Некоторое время тому назад меня посетили комиссар [Макулано] и фискал [Синчери], которые ведут следствие. Они пообещали – и заявили об этом как об их твердом намерении – завершить дело, как только я смогу снова встать на ноги, постоянно ободряя меня, убеждая не падать духом. Их обещаниям я доверяю более, чем надеждам, которые поддерживали меня ранее и которые, как показал опыт, основывались скорее на предположениях, чем на реальном знании. Я всегда надеялся, что моя невиновность и честность будут признаны, и ныне я на это надеюсь более, чем когда-либо 1200 .
1200
Galileo Galilei. Le opere… Vol. XV. P. 101.
Кроме того, из цитированного выше письма Макулано видно, что комиссар инквизиции, сообщая о заключении экспертов, предпочел не использовать жесткие формулировки Инхофера и Ореджи, согласно которым Галилей принимал «абсолютную истинность» коперниканского «мнения». Более того, из приведенного в предыдущем абзаце фрагмента письма Галилея Боккинери создается впечатление, что Макулано надеялся завершить процесс как можно более мягким приговором, признав ученого подозреваемым (или даже слегка подозреваемым) в ереси, если уж невозможно завершить его предупреждением или увещанием Галилея и наложением на него епитимьи («spedire con monizioni e penitenze salutari»). Ведь вряд ли формулировка «сильно подозреваемый в ереси» могла поднять дух Галилея.
К сожалению, ответ Ф. Барберини на письмо Макулано от 22 апреля не сохранился, но по следующему посланию комиссара кардиналу-непоту, от 28 апреля 1633 года, нетрудно догадаться, какие инструкции были ему даны. Вот текст этого письма:
Вчера в соответствии с указаниями его святейшества я доложил о деле Галилея их высокопреосвященствам Святой Конгрегации, вкратце изложив состояние этого дела в настоящее время. Их высокопреосвященства одобрили все, что до сих пор было сделано, и затем они обсудили разнообразные трудности, касающиеся способа дальнейшего ведения этого процесса и его завершения, ибо в своих показаниях Галилей отрицал то, что можно ясно видеть в книге, которую он написал. Поэтому если он и далее будет упорствовать в своем отрицании, то придется проявить большую строгость в процедурах и меньше считаться со всеми дополнительными обстоятельствами этого дела (riguardo minore a gli rispetti che si hanno in questo negotio). В итоге я предложил следующее решение: пусть Святая Конгрегация наделит меня полномочиями провести внесудебное общение (la facolt`a di trattare estraiudicialmente) с Галилеем для того, чтобы дать ему возможность понять его ошибку и, после того как он ее осознает, привести его к ее признанию. Поначалу это предложение показалось слишком смелым (troppo animosa), и, казалось, не было надежды, что эта цель будет достигнута, пока не будет предпринята попытка убедить его доводами (то есть в данном случае угрозой пытки. – И.Д.). Но когда я упомянул об основании (fondamento), на котором я сделал это предложение, полномочия были мне даны. Чтобы не терять времени, я вчера (то есть 27 апреля 1633 года. – И.Д.) во второй половине дня беседовал с Галилеем, и после обмена бесчисленными доводами и возражениями (dopo molti e molti argomenti e risposte passate fra noi) я с Божьей помощью достиг-таки своей цели: я вынудил его лично убедиться в своей ошибке, он ясно осознал, что заблуждался и зашел слишком далеко в своей книге. Он выразил это в прочувствованных словах, как человек, снявший признанием своего заблуждения тяжкое бремя со своей души. Теперь он готов к юридическому признанию. Однако он попросил меня дать ему время подумать, как сделать это признание достойным, но в том, что касается сути [дела], он, надо надеяться, будет следовать вышеупомянутым путем 1201 .
Я не делился этим ни с кем более, но счел необходимым немедленно поставить в известность Ваше Высокопреосвященство, поскольку, я надеюсь, его святейшество и Ваше Высокопреосвященство будут удовлетворены тем, что таким образом дело придет к тому состоянию, когда его можно будет завершить без трудностей. Трибунал сохранит свою репутацию (il Tribunale sar`a nella sua reputatione), обращение с подсудимым может быть милосердным, и при любом исходе дела он, ко всеобщему удовлетворению, будет помнить об оказанном ему благодеянии. Я думаю допросить его сегодня, чтобы получить от него вышеозначенное признание, после чего, как я надеюсь, мне останется только выяснить его намерения и позволить ему представить защитительную речь. После этого можно будет поместить его под домашний арест, согласно указанию Вашего Высокопреосвященства 1202 .
1201
Иными словами, Галилей попросил несколько дней, чтобы подумать, как инсценировать покаяние, чтобы оно выглядело убедительней.
1202
Galileo Galilei. Le opere… Vol. XV. P. 106 – 107.
Здесь мне хотелось бы, прежде чем переходить к изложению и анализу дальнейших событий, остановиться на версии этой истории, предложенной А.Э. Штекли 1203 . Вот как он излагает причины, заставившие Макулано провести с Галилеем неофициальную беседу:
Галилей расскажет правду? Признается, что дерзко, обманным путем напечатал ее, не страшась неминуемой кары? Признается, что провел самого римского первосвященника, когда обещал своей книгой продемонстрировать миру, как мудро поступила церковь, осудив богопротивное учение о движении Земли?
Все это известно и Урбану, и Конгрегации инквизиции. Генеральный комиссарий может заставить Галилея во всем этом признаться. Инквизиция обладает средствами, действующими безотказно. Ну а если свершится немыслимое: старик, терзаемый болезнями, вдруг проявит в застенке нечеловеческую выдержку, то и тогда Святой Службе не составит труда уличить его во лжи. Но пусть он даже не станет упорствовать и согласится отречься от пагубного своего учения. Так или иначе, правда об истинных его намерениях раскроется. А дальше что? Извлечет ли из этого церковь пользу, коль скоро объявит: главная вина Галилея в том, что он написал свою книгу для доказательства движения Земли? То есть, несмотря на болезни и старость, вопреки запрету он совершенно сознательно игнорировал провозглашенное церковью решение? Какой же должна была быть его убежденность в правоте Коперника! А ведь Галилей – величайший авторитет в этой области. И он, выходит, всю жизнь считал, что Земля движется «по природе своей»!
Такой исход дела не мог устроить ни Урбана, ни Святую Службу. Бессмысленно было допрашивать Галилея с пристрастием, вынуждать к признанию, уличать во лжи. Если истина оборачивается против церкви, то какой инквизитор позволит нотарию заносить ее в протокол?
Винченцо Макулано видел, что процесс Галилея, едва начавшись, оказался в тупике 1204 .
1203
Вообще, отечественная литература последних 60 лет не богата монографиями, посвященными жизни Галилея и, соответственно, истории
Но каковы бы ни были просчеты указанных авторов, их изложение кажется вершиной академической учености, строгости, глубины и эрудированности на фоне того, что о процессе 1633 года (и вообще о Галилее) говорят и пишут в современных российских СМИ и на отечественных интернет-сайтах. Так, например, на сайте общества «Мемориал» (Иркутское отделение) можно прочитать, что Галилей «был обвинен в безбожии и отлучен от церкви», а потому «принужден был жить на своей вилле Арчетри близ Флоренции, где и умер» и только в 1992 году папа Иоанн Павел II «принес извинения ученому». Если бы Галилей был отлучен от церкви за безбожие, он вряд ли бы доживал свой век на вилле близ Флоренции.
Другой характерный пример – рассказ о Галилее доктора исторических наук, профессора РГГУ Н.И. Басовской (специалиста по английской средневековой истории!). Приведу (с комментариями) лишь самые колоритные фрагменты из этого dialogo:
«Н. Басовская – …О Галилее написано много. И все-таки в мнении народном инквизиционный процесс вытеснил все. А между тем он, например, завещал похоронить его в церкви Санта-Кроче рядом с Микеланджело. И воля его…
C. Венедиктов (так на сайте радиостанции. Правильно, полагаю, А. Венедиктов. Эту и иные подобные орфографические особенности транскрипта мы сохраним, хотя участники передачи в них, очевидно, не виноваты. – И.Д.) – Не похоронили?
Н.Б. – Через 100 лет после его смерти его воля была исполнена. Он так и лежит рядом с Микеланджело. И это тоже о чем-то говорит, потому что в его натуре, в его жизни было много разного, того, что не сводится к знаменитому “все-таки она вертится”».
Пока остановимся. Тот факт, что у г-жи Н.И. Басовской не все в порядке с логикой, я обсуждать не буду. Отмечу лишь фактологические неточности, связанные с Галилео и другими героями передачи. Галилей завещал похоронить себя в церкви Санта-Кроче не рядом с Микеланджело, а рядом со своим отцом и могилами предков (Galileo Galilei. Le opere… Vol. XIX. P. 522 – 524). Но в результате вмешательства церковных властей его сначала похоронили в той же церкви, но за ризницей, в малюсенькой комнате в Capella del Noviziato (далее, в «Эпилоге», я вернусь к этой истории). Идея соорудить мраморный саркофаг напротив гробницы Микеланджело (а не рядом с ней) принадлежала ученику Галилея Винченцо Вивиани и была реализована только в начале XVIII века, уже после смерти последнего (перезахоронение состоялось 12 марта 1737 года). Покончив с пространственными манипуляциями, собеседники перешли к временным:
«C.В. – Но если Вы уже начали говорить о его кончине, то он скончался ровно в тот день, в который родился Ньютон.
Н.Б. – Вообще, есть очень много поразительных…
C.В. – Такая передача – ровно в день и в год, когда родился Исаак Ньютон.
Н.Б. – Родился ровно через сто лет после смерти Микеланджело. То есть…
C.В. – То есть очень много всяких… мистика!
Н.Б. – У них там тесно было. Там было тесно от великих личностей. И поэтому они где-то пересекались, встречались, встречались хронологические совпадения».
Давайте разберемся, кто когда родился и умер. Галилео Галилей, согласно В. Вивиани, который вместе с Э. Торричелли был свидетелем последних дней и минут жизни учителя, скончался 8 января 1641 года по григорианскому календарю. Если же считать начало года с 1 января, как сейчас принято, то тогда 8 января 1642 года, эта дата приводится в большинстве современных биографий тосканского ученого. (В первой половине XVII века Новый год отмечали 1 января только во Франции (с 1564 года) и в Шотландии (с 1600 года), тогда как во многих других странах Западной Европы, включая Англию, год начинался с 25 марта (Благовещение). Только в 1752 году, то есть с введением григорианского календаря, британцы стали праздновать Новый год 1 января.)
Исаак Ньютон родился 25 декабря 1642 года, или, по григорианскому календарю, который тогда был принят во многих странах на Континенте, 4 января 1643 года (опять-таки, если считать начало года с 1 января).
Таким образом, выражая даты в одной и той же календарной системе (скажем, по григорианскому календарю и считая начало года 1 января), никак не получается, что Галилей умер «ровно в день и в год, когда родился Исаак Ньютон». Скажу больше, когда умер Галилей, будущий папа Ньютона еще даже не сделал предложение его будущей маме Анне Эйскоу (H. Ayscough; 1623 – 1679), которая вышла замуж в апреле 1642 года. Ее муж, Исаак Ньютон Старший, умер в октябре того же года до рождения сына. Если уж г-же Басовской так хотелось, чтобы если не в день, то по крайней мере в год смерти Галилея родился кто-то из знаменитых, ей бы надо было сослаться, скажем, на османского султана Мехмеда IV (появился на свет 2 января 1642 года по григорианскому календарю). Но Мехмед как-то не в тему, лучше бы Ньютон. Понимаю. Микеланджело же скончался в 1564 году, и ровно через сто лет после его смерти никто из упомянутых в передаче героев родиться не мог. Действительно – мистика!
Далее г-жа Басовская попутно делает любопытное замечание о Копернике: «Коперник где-то там в глуши, в Польше, решился это сказать (речь идет о гелиоцентризме. – И.Д.), получив книгу («De revolutionibus». – И.Д.), умер от горя. Потому что к ней некто, так и не выясненный, сделал предисловие, что это не книга об устройстве мира, это оригинальная игра ума! Когда Коперник это прочел, он тут же умер. И это где-то в глуши, в Польше. А тут, в Италии, в центре тогдашней интеллектуальной и духовной жизни, человек пришел к этому же выводу».
Во-первых, давно, еще в начале XVII веке, выяснили (заслуга принадлежит И. Кеплеру), что предисловие (Ad lectorem) написано видным протестантским теологом Андреасом Осиандером, непосредственно занимавшимся изданием книги в Нюрнберге (по всей вероятности, с ведома Коперника), и последние 400 лет это ни для кого, кроме г-жи Басовской, секретом не является. Во-вторых, Коперник умер от инсульта, а не от того, что прочитал чужое предисловие к собственной книге. Когда «De revolutionibus» был отпечатан в конце марта 1543 года, Коперник находился уже в таком состоянии, что ему было не до книги, даже если ему действительно поднесли экземпляр. Это только на некоторых живописных полотнах изображено, как умирающий Коперник, уютно устроившись на кровати, с неподдельным интересом листает собственный опус. Кроме того, есть основания полагать, что текст Осиандера был заранее согласован с Коперником. И последний отрывок из познавательной передачи:
«Н. Басовская – …Что он там (в «Dialogo». – И.Д.) сказал? В сущности. Ну, это разговор трех людей, хотя странно называется при этом “диалогом” – мне вот не очень это понятно, это вроде разговор на двоих. Но третий – самый колоритный, это такой простейший, sеmpliccio по-итальянски. Вообще, Галилей пишет по-итальянски, внес вклад в развитие итальянского языка, хотя прекрасно может писать и по-латыни – свободно владеет. Участвовал, между прочим – его интерес к литературе, – в попытках восстановить топографию Дантова ада. То есть такой разностороннейший человек. И вот эти трое разговаривают об устройстве мира. Выводы каковы из их разговора? Наука не может опираться на цитаты, как было тысячу лет. Нужен опыт: и наблюдение за звездным небом, и бросаемые шары, и качающееся это кадило… Нужны приборы – и он готов их изготавливать. У него, как мы сказали бы по-простецки, руки чешутся. Кроме того, эти трое анализируют птолемеевскую и коперниковскую систему устройства мироздания, не говоря окончательно, какая лучше. Но самый простодушный, “семпличчио” (вообще-то Симпличио, но не будем подозревать г-жу Басовскую в том, что она не листала труд Галилея. – И.Д.), все время вскрикивает: “Ой, неужели это так! Ах, как интересно!” Он глуповат. И как только книгу издали и начинают распространять первые экземпляры по Риму, недруги, конечно, недруги Галилея пустили слух, что в этом образе простака выведен сам римский папа Урбан VIII – неглупый человек, не чужой Галилею (вон до чего у них там, «в центре тогдашней интеллектуальной и духовной жизни», дошло! – И.Д.), бывший кардинал Барберини…».
Если бы г-жа Басовская заглянула в словарь, то она (возможно, с удивлением) узнала бы, что диалог – это беседа двух или нескольких людей и греческое означает не «два» («два» по-гречески – или ), но «через», «посредством» (например, – руками) и т.д. Но самое главное – если бы «эти трое» анализировали Птолемееву и коперниканскую систему мира, «не говоря окончательно, какая лучше», а «Семпличчио» бы при этом все время вскрикивал: «Ой, неужели это так! Ах, как интересно!», никакого процесса не было бы. Галилея в том и обвиняли, что он вовсе не стоял на нейтральной позиции, позиции «над схваткой». Все симпатии автора – на стороне Сальвиати. Но и Симпличио вовсе не деревенский дурачок, он собеседник, который высказывает по-своему последовательную позицию, что и создает напряжение в развитии беседы. Диалог Симпличио и Сальвиати – это напряженный диалог двух мировоззрений, двух культур, двух взглядов на проблему «что значит знать?», а не застольный треп восторженного придурка и великого мыслителя. См. также: Дмитриев И.С. А все-таки они пишут…
1204
Штекли А.Э. Галилей… С. 313 – 314.
Таким образом, если верить А.Э. Штекли, дело было так: Галилей, величайший авторитет в астрономии, убежденный в правоте коперниканского учения, проигнорировал, несмотря на болезни и старость, церковное осуждение этого учения, но публичное признание этого печального факта не могло устроить ни Священную канцелярию, ни Урбана VIII, ее главу. Однако самое ужасное во всей этой ситуации, как она трактуется А.Э. Штекли, что ничего с этим Галилеем не поделать – только начнешь его допрашивать, как из него тут же лезет истина, немедленно оборачивающаяся против матери католической церкви. Причем такая истина, которую и в протокол-то не занесешь. Своими правдивыми показаниями он позорит суд. Именно поэтому, по мысли А.Э. Штекли, процесс зашел в тупик, едва начавшись. Получается, опять-таки по А.Э. Штекли, что и Урбан, и инквизиция истину-то знали (духовный пастырь Галилея, если воспользоваться выражением Е.А. Евтушенко, «был Галилея не глупее, // Он знал, что вертится Земля»), но, видимо, то была истина для служебного пользования, а Галилей ее разгласил. За это коварного старца отдали под трибунал (поскольку нужного количества полония-210 в Ватикане к тому времени накопить еще не успели), и теперь генеральный комиссар не знал, что с ним делать. Правда не нужна была никому, ни Галилею, ни его судьям, поэтому зловредный старикашка сидит на допросе и нагло врет. Но чуть далее А.Э. Штекли отмечает (кстати, вполне справедливо), что «упорное нежелание Галилея признавать вину возмущало» кардиналов-инквизиторов 1205 . Непонятно, однако, что ж это они так осерчали, если истина их не устраивала? Видимо, они считали, что Галилей не так лгал. Поэтому-то Макулано пришлось в приватной беседе, без протокола, разъяснить тосканскому злодею, как именно следует лгать на допросе в спецслужбе (ватиканской, разумеется). И это не мое извращенное понимание версии А.Э. Штекли. Последний, детально описывая разговор фра Винченцо с синьором Галилеем (о чем, напоминаю, не сохранилось никаких документальных свидетельств), так и пишет:
1205
Там же. С. 314.