Ураган соблазнов

Крэсуэлл Жасмин

— У тебя были светло-каштановые волосы… Теперь ты блондин. Другая форма носа, овал лица. Уши прижаты, а я помню, они были чуть оттопырены. Я уверен…

Дуглас презрительно усмехнулся.

— Чудеса пластической хирургии! Мне даже ноги на семь сантиметров вытянули…

Он замкнулся в себе.

— Что случилось с тобой во Вьетнаме? Скажи Бога ради, как с тобой все это случилось?

— Какого черта ты мне задаешь такие идиотские вопросы? Правительство Соединенных Штатов убило моего отца. Они посылали сотни тысяч таких же сосунков,

как я, умирать за тридевять земель в страну, которую генералы с трудом находили на карте. Какого же лешего ты спрашиваешь меня, что случилось?

— Да, это была идиотская война, и американские парни гибли ни за что, но те, кто выжили, вернулись, и каждый по-своему старался приспособиться к мирной жизни. Да, наш отец умер, но он был скорее всего виновен, ты сам это утверждал. Он знал, чем рискует. При чем здесь правительство?

Дуглас глянул на Эндрю с яростью.

— Я еще до Вьетнама знал, еще до смерти отца, что есть другая система ценностей, более справедливая, чем здесь, в Штатах. Ты думаешь, в Вашингтоне не знали, что мы там творили во Вьетнаме? А я это видел своими глазами. Сожженные напалмом деревни со всеми жителями, ямы с кучами трупов, вырезанные человеческие органы. Убитых вьетнамцев считали по отрезанным ушам и платили за это деньги!

— И ты нашел лучшую систему в Советском Союзе? — Эндрю даже вскочил со стула. — В стране, где миллионы людей были расстреляны и погибли в лагерях. И эту справедливую систему коммунисты хотели распространить на весь мир!

Дуглас был мрачен, руки у него нервно подрагивали.

— Сталинизм был ошибкой, отступлением от идеалов революции. Я верил, что социализм принесет освобождение народам.

— Большинство русских вряд ли с тобой согласятся.

— Откуда тебе знать, что думают русские, ты их не знаешь и не понимаешь. Для вас это всегда была только "империя зла". А я жил среди них, они стали мне близки.

— Тогда возвращайся в Россию и голосуй за коммунистов. — Эндрю в бешенстве отвернулся от брата, он не мог его видеть таким.

— Я не смогу вернуться, — услышал он глухой голос Дугласа. — Меня отправляют в Вашингтон, там выжмут как губку в Лэнгли.

— Разве тебя не вышлют из страны? — Эндрю в удивлении повернулся к нему снова.

— Теперь вряд ли. Меня признали американским гражданином.

— Как ФБР удалось тебя так быстро раскусить?

— Проще, чем я мог предполагать. Ввели в компьютер мои данные, запросили архив Пентагона. И идентифицировали — по зубам, группе крови, другим характеристикам… Все это сейчас не важно… Ты — юрист. Что меня ждет? Электрический стул?

— Дезертирство, шпионаж, по крайней мере два убийства, подлог, финансовые махинации. Полный джентльменский набор! Это в лучшем случае — пожизненное заключение. В России срок дают по наиболее тяжкому преступлению, а у нас сроки суммируются за все, вместе взятое. Не думаю, что присяжные найдут в твоей жизни смягчающие обстоятельства… В худшем случае…

— Я сам выбрал этот

путь и не боюсь смерти. Мне приходится умирать уже не в первый раз. Жаль, что мне не удалось довести до конца то, к чему меня столько лет готовили.

Да, это не был тот Дуглас, которого Эндрю знал. Перед ним сидел совершенно чужой человек. Зомби. Убийца. Зашоренный до идиотизма.

— Плевать мне на твои сожаления! Я думаю, как мать все это перенесет. Два посаженных за решетку предателя — слишком много для нее, она этого не вынесет. Мне с таким отцом и братом тоже мало что светит…

— Я хотел, чтобы жизнь сложилась иначе для нас обоих, — неожиданно сказал Дуглас.

— Ты сделал все, чтобы этого не случилось.

Дуглас печально покачал головой.

— Жизнь не дает нам выбора. Даже американцы начинают понимать, что свобода — это только иллюзия.

Эндрю старался не поддаваться подступившей слабости.

— Я любил тебя, Дуглас. И гордился тобой. И мать тебя любила. Чего тебе не хватало? Неужели русские заменили тебе семью?

— Не приходи на суд и мать не пускай, — снова резко заговорил Дуглас. — Для нее я умер. Давно умер. Я не хочу вас никого видеть, мне нужно быть сильным.

— И ты ни о чем не жалеешь?

— Поздно жалеть, уже ничего нельзя исправить.

— А мне тебя жаль — того, который погиб во Вьетнаме. И хочется плакать, как в детстве, хотя я не сентиментальный человек. И детство прошло. Прощай. — И Эндрю, не оборачиваясь, быстро вышел из камеры.

Его брат Дуглас умер. Во Вьетнаме. Григорий Иванович Сотников не мог его заменить.

…Дождь лил, не переставая, с тех пор, как они покинули отель в Оксфорде. Туман и стена ливня затрудняли езду, и Эндрю пришлось дважды останавливать машину, сверяясь с картой. Но когда они приехали в Ричмонд, облака немного рассеялись.

— Типичная английская весенняя распутица. Ноэль пыталась сориентироваться, выглядывая в окно, где они находятся.

— Не преувеличивай, два последних дня в Оксфорде были солнечные. И в дожде есть своя прелесть, мир обновляется. Посмотри, какая свежая зелень. Своеобразный климат дополняет необычный английский пейзаж.

— Слякоть и сырость! Фу! Каталина так страдала от нее, спустившись с корабля на английскую землю.

Эндрю удивленно обернулся.

— Ты долгое время не вспоминала о ней.

— Просто не говорила об этом. Я часто вспоминаю ее, когда Кэтти рядом.

Эндрю подъехал к парку, окружающему Хэмптон-корт.

— У тебя есть последний шанс отказаться от этой экскурсии. Ты действительно уверена, что хочешь этого?

— Уверена. — Место вызывало у нее большой интерес, они проезжали по аллее, усаженной гигантскими старыми дубами. — А тебе здесь нравится?

— Очень красивое место, но я беспокоюсь за тебя… О'кей, если ты этого хочешь. — Они въехали в массивные железные ворота дворца. — Как там Кэтти? Она выдержит такую прогулку?