Ураган свершений
Шрифт:
— Я не собираюсь цепляться за жизнь! Не хочу трусливо трястись, латая раны и вливая чужую кровь. Ты ведь знаешь, братец, я никогда не боялась смерти.
Зериона поднялась на ноги, и едва удержала равновесие. И так бледное лицо стало совершенное белым, но все попытки помочь, поддержать, были отброшены одним гневным жестом.
— Я восстала против Гильдии, и создала свою собственную! Я сражалась против огненных мастеров и честно получила свой пояс мастера! Я летала, как птица, и метала молнии, достигла всего, о чём мечтала, и даже того, о чём не смела мечтать!
Жестокий приступ кашля прервал
— И даже моя последняя мечта исполнилась… Я бросила вызов наставнику! Я сражалась с Восом. На равных! В полную силу, в ярком небе над замком! Без сомнений и без пощады! И победила… Подло, поставив под удар всё, что ему дорого. И приняла его ответный удар… Я не жалею! На несколько биений сердца, совсем недолго, я была сильнейшей! Величайшей в этом мире. И больше ничего мне не надо…
Следующий приступ был ещё более жестоким, Синорусу казалось, что это он содрогается от страшного кашля и ощущает всю терзающую боль, это его лёгкие разрываются на куски. Но странное оцепенение мешало ему хоть как-то вмешаться, попытаться сделать хоть что-нибудь. Такой сестру он ещё не видел — величественной, бесстрашной, исполненной неподдельного достоинства. Убийственно красивой. И не смел разорвать это смертельное очарование.
— Оказывается, мне не нужна была власть. Ни над Фаргоном, ни над людьми. Только над одним человеком, над наставником. И пусть я не смогла победить его, как женщина, я сумела кое-что, как маг. И больше не могу его ненавидеть. Ведь Вос дал мне силу и подарил небо.
Медленно, как во сне, женщина опустилась на кровать, раскинув руки и глядя вверх. Присутствующие разом бросились было к ней, но были остановлены слабеющим голосом.
— И я не буду умирать, цепляясь за каждую каплю крови…
Аура умирающей вдруг пришла в движение, медленно и мучительно разворачиваясь, образуя знакомую всем структуру крыльев.
— Что она творит, ведь любое усилие сейчас… — Синорус безнадёжно махнул рукой, не в силах закончить фразу.
— Может, надо перевернуть, она же кровью захлебнётся! — Неуверенно протянул кто-то из учеников.
— Я в небо упаду, чистое, даже больно глазам
и никого надо мною, как птица, и только
я одна, я лечу, я стремлюсь к небесам,
и поют мои крылья…
Голос Зерионы затих.
Синорус сел прямо на пол, там, где стоял, и закрыл глаза ладонями, не в силах смотреть, как медленно рассеивается её аура. И было невыносимо мучительно думать, что она так и не смогла закончить последнюю фразу. И он уже никогда не сможет записать последние, неуклюжие и трогательные стихи сестры. Никому не интересные, ломкие строки, которыми она делилась только с ним.
Тишина. Благословенная тишина, лучший друг учёного, поэта или просто человека, не привыкшего делиться своей бедой. Лишь шаги редкого посетителя можно было услышать в замковых подвалах. Здесь, ниже кладовых и темниц, редко бывали люди. Суеверные слуги предпочитали не забредать к "корням камня", а для господ здесь не было ничего интересного.
Синорус шёл очень осторожно, хотя пол здесь, как и везде, был в достаточной мере ровным, лишь чуть шероховатым, чтобы не спотыкаться и не скользить.
Маг вспоминал. Хорошее и плохое. Совместное ученичество, в Гильдии и у Воса, совместные проказы и планы на будущее, редкие, но болезненные ссоры. Острая, нестерпимая боль сменилась какой-то глухой тоской и странным онемением, как будто жестоко вырвали кусок души.
Он плохо помнил то, что происходило сразу после смерти Зерионы. Вроде бы, кто-то из её идиотов предложил отомстить за госпожу, а он обвинил их самих. В том, что не отговорили, не подсказали, не предупредили его или не отказались участвовать во всём этом.
Карвид молчал, меченый огрызался, а оставшиеся двое только и могли, что скулить, да вымаливать прощение. Безвольные куклы, утратившие вместе с кукловодом всю свою решительность и достоинство. И он испытал настоящее разочарование, когда осиротевшая четвёрка по его приказу убралась из замка. Может, он и погорячился, но в тот момент Синорус не думал, что в таком состоянии вряд ли справится со всеми недоучками разом.
А потом он сидел у затихшей сестры, и не мог пошевелиться, как будто тоже умер, и только говорил. Просил прощения, обвинял, оправдывался. Пожалуй, в тот момент, как никогда, он был близок к сумасшествию, и если бы не появились служанки с их здоровой практичностью, вполне мог бы тронуться. Но его тормошили, заставили поесть, спрашивали — во что следует обрядить госпожу, как подготовить обряд и где лучше похоронить. И он достаточно оттаял, чтобы вспомнить это место, и отказаться от похорон по традициям кочевников.
Этот склеп, между прочим, обнаружила Зериона. Неугомонная сестра ещё в самом начале обучения вбила себе в голову, что у Кванно где-то мог храниться целый клад артефактов, и со свойственной ей бесцеремонностью потащила брата с собой в подвалы, как только раздобыла пару факелов…
Синорусу пришлось повозиться, чтобы открыть каменную мембрану, при том, что на руках было тело сестры, завёрнутое в дорогую ткань немыслимой белизны. Не хотелось пачкать пылью её посмертные покровы.
В глубокой усыпальнице было немного обитателей, да и тех можно было принять за статуи. Здесь были лишь те, с кем Кванно не мог расстаться, и обратил в камень посмертно, чтобы изредка приходить в гости к дорогим людям. Лида, жена Кванно. Риун Хеш, отец Диша, храбрый воин и мудрый правитель. Несколько молодых лиму, верные друзья Сидена, погибшие вместе с ним в кровавом и бессмысленном мятеже. Достойные люди, интересные судьбы. Сестре не зазорно оказаться в такой компании.
Правда, Синорус не мог, в отличие от Кванно, уберечь родного человека от тлена, обратив в камень, на ум пришло чуть изменённое заклинание "кокон", способное только замедлить и облагородить процесс.
Маг аккуратно уложил тело на длинную каменную скамью, на которой, должно быть, сиживал старый маг, и в очередной раз поразился непривычному, романтично — мечтательному выражению лица Зерионы. Резь в глазах стала нестерпимой, а затем всё как будто смазалось. Синорус провёл рукой по лицу, и только ощутив влагу, вдруг понял, что это слёзы. А ему казалось, что в Гильдии их отучили плакать навсегда.