Ураган

Шпанов Николай Николаевич

Кто-то писал, будто идеи нельзя убить пулями. Чепуха! Идеи — это прежде всего люди! А людей можно уничтожить или заставить капитулировать и исповедовать идеи, какие нужны победителю.

***

Заложив руки за спину и, как всегда, твердо ступая, Хойхлер прошелся по залам дворца. Приостановился у столика с дощечкой, напоминающей о том, что здесь отрекся от престола Наполеон. А кто нанес императору последний удар при Ватерлоо, как не прусская пехота? Небось

душа Блюхера до сих пор лопается от гордости в раю! Но ей предстоит и совсем лопнуть от зависти, когда до небес донесется гул катаклизма, которым он, Хойхлер, в клочья разнесет этот мир слюнявых штафирок.

С перчатками, зажатыми в левой руке, чтобы иметь возможность правой принимать приветствия, Хойхлер вышел на площадь Сольферино. Утреннее солнце ударило в лицо. Он переменил очки на темные и втянул живот. Хотя, ей-же-ей, невозможно сохранить подлинно воинский вид в этой отвратительной робе, в которую пришлось влезть самому и переодеть войска. Попробуй-ка спрятать живот под этой кургузой кофтой!

Хойхлер любил двигаться. Здесь, в волшебных садах Фонтенбло, это удовольствие. Но сейчас у генерала не было времени на прогулку. Он сам сел за руль, чтобы не брать шофера, и направился по парижской дороге. Тот, с кем он хотел встретиться, прилетел в страну под чужим именем. Никто не должен был его видеть и тем более подозревать, что с ним встречается Хойхлер.

Углубившись в лес, проехав стрельбище и два-три перекрестка аллей, Хойхлер свернул направо по круговой дороге. Он еще с гитлеровских времен знал здесь каждый поворот. Круговая аллея привела к пересечению с дорогой на Мийи.

Хойхлер не верил никому. Он придерживался мнения, что чем выше ранг заговорщика, тем менее тот надежен. Этому его научил опыт. У этих господ в чинах всегда найдутся какие-нибудь «высшие» соображения, во имя которых они болтают и предают сообщников. Об этом ярко свидетельствовал опыт в деле «20 июля». Относительного доверия, полагал Хойхлер, заслуживают мелкие сошки, которых можно покупать за деньги и держать в повиновении страхом. А когда они не нужны, выкидывать на помойку, а то и просто уничтожать.

То, что он задумал, должно перевернуть вверх ногами все планы господ политиков и даже военных в вопросах войны и мира с коммунистическим Востоком. Мысль об этом осторожно, почти иносказательно, но достаточно ясно заброшена в его голову чрезвычайно высокостоящей особой. Не каким-нибудь кабинетным сановником и даже не кем-либо из правителей, а человеком без короны на голове, но с горою золота под задом.

В наиболее секретные дела, о которых не следовало знать его иностранным коллегам, Хойхлер не впутывал людей с положением. Мелкая сошка. Чем мельче, тем лучше! Такую и убирать легче, когда в ней минует надобность.

На пересечении аллей Хойхлер увидел знакомую фигуру.

Бывший оберштурмбаннфюрер Антон Шандепляц был коренастый, среднего роста крепыш, с рыжеватыми висками, ярко золотившимися из-под берета. Генерал Хойхлер был неплохим психологом. Он знал, что при внешней самоуверенности Шандепляц страдает от сознания

своего ничтожества. Мечта Антона — власть. Хоть какая-нибудь, но власть. Над кем угодно, но власть. Даже во времена оккупации Шандепляц самым подлым образом проявлял власть над беззащитными заложниками, вместе с тем мучился сознанием собственного бессилия.

На этот раз от бывшего штурмбаннфюрера требовалось одно: держать в руках несколько летчиков из ренегатов-иностранцев, избранных Хойхлером для выполнения секретной операции «Звезда». Это были наемники, прошедшие школу Африки, Вьетнама и Аравии. Антон должен был изолировать их от общения с окружающими. Хорошенько кормить и, главное, напоить перед операцией, чтобы они не раздумывали над приказом. Шандепляц и сам не знает подлинного смысла операции. Быть исполнительным, как машина, и молчаливым, как мертвец. «Пока не станет настоящим мертвецом. Одновременно с летчиками», — мог бы добавить к этому генерал Хойхлер.

Перед вылетом самолета на операцию «Звезда» с крыльев надо убрать опознавательные. За это отвечает Шандепляц. А чтобы он проникся еще и сознанием своей собственной власти над жизнью и смертью экипажа самолета, именно ему, Шандепляцу, поручается наблюдение за работой механика, который должен незаметно для экипажа заложить в самолет подрывной снаряд. Этот снаряд сработает в тот момент, когда бомбардир сбросит бомбу. Экипаж будет уничтожен: Хойхлер избавится от опасных свидетелей своего преступления.

— В ваших руках не только судьба важнейшей операции, а жизнь нескольких человек, которые ее проведут. — И тут Хойхлер с усмешкой добавил: — И подумайте: среди них граф. Настоящий граф! Кроме того, вы отвечаете за то, что этот мальчишка чех, механик, который соединит провода снаряда, будет сброшен в полете. Так же как тот журналист-поляк, которого я разрешил взять в полет. — Генерал внушительно повторил: — Вы отвечаете за всех людей. Своей головой! Понимаете: вашей головой, Шандепляц!

— О экселенц!..

Это означало, что, по мнению Антона, его собственная голова в безопасности.

— О экселенц!..

И Хойхлер даже за шорохом бегущего автомобиля услышал, как стукнули друг о друга почтительно сдвинутые каблуки бывшего штурмбаннфюрера. Кося злым глазом на спутника, Хойхлер спросил:

— Продолжаете общаться с летчиками?

— Как приказали, экселенц.

— А ваши отношения с Дежефи?

— Все, как приказано, экселенц.

Тут в голосе Хойхлера послышался нескрываемый скепсис, а может быть, и просто издевка:

— А что же думает граф?

— Все, как приказано… — начал было Антон, но тут же осекся. Под насмешливым взглядом Хойхлера, видимо, понял глупость этой формулы. Спохватившись, поспешно вынул из кармана ролик пленки. На вопросительный взгляд генерала ответил: — Смею полагать, тут вы найдете самые точные сведения о настроениях господина графа.

Хойхлер подкинул ролик на ладони, как бы на вес определяя ценность пленки, и молча опустил ее в карман. Ни благодарности, ни поощрения по адресу агента.