Урал атакует
Шрифт:
— Хорошо, можешь не рассказывать, — шепотом согласилась Маша. — Главное, что ты вернулся.
— Да, наверно, это главное.
— Ты знаешь, с тех пор я думала о тебе… Нет, не с тех пор, а всегда…
— Я тоже все время думал о тебе, — сознался Костя.
На ее бескровном лице промелькнула едва уловимая улыбка.
— Как странно. Какие мы…
Маша опять закашлялась. Лицо ее исказилось. Но оно почему-то показалось Косте забавным, и он испугался этого чувства.
Тут в палату вошел доктор. Он осуждающе поглядел на Муконина. Тот опустил глаза.
— Коллега, нам пора! — сказал доктор в сторону Кости.
И это прозвучало неожиданно громко, как колокол церкви среди полуденной суеты города. Одна больная даже заворочалась, из-под одеяла появился морщинистый лоб в седых пепельных космах и моргнул черный глаз.
Костя взял теплую Машину руку и крепко сжал.
— Ну все, до завтра, — еле слышно произнес он.
Но Маша поняла и кивнула головой.
На следующий день после пробуждения Костя отказался от спиртного. Приняв кружку черного чая, он собрался и вышел из дома. По дороге в больницу Костя купил за немыслимую цену букет — две оранжевые и одна красная герберы (он вспомнил, как она говорила, что это ее любимые цветы). В придачу Костя взял фрукты, какие нашлись в магазине, — яблоки.
Но доктор встретил его с серьезным, скорее угрюмым лицом.
— Вряд ли сегодня что получится.
— А что такое? — Костя нахмурился.
— Вашей больной ночью стало значительно хуже.
— Она в сознании? — В груди у Кости похолодело.
— Да, но у нее частичная амнезия. Смутное ощущение реальности. Плюс одышка, тахикардия и… Я боюсь, что вот–вот начнется отек легких.
— Тогда я тем более должен ее видеть.
Доктор глубоко вздохнул.
— Даже не знаю, что с вами делать.
Костя было потянулся к кошельку, но врач сделал упреждающий жест рукой.
— Да что вы, в самом деле думаете, что я только из-за этого? Что ж я, не понимаю, что ли, черт возьми?! — Он вдруг вскипел, и Костя удивился, что он, с виду спокойный, может так поменяться.
— Надевайте халат! Пойдемте, — приказал доктор.
Маша действительно выглядела куда хуже, чем вчера. Глаза ее, некогда живые, озорные, полудетские — Костя хорошо запомнил их такими, — глаза ее стали стеклянными. Если накануне в них еще что-то теплилось, то теперь все затухло. Вырисовывающийся под кожей череп и бледный, чуть желтоватый цвет лица навели Костю на дурные мысли. В нем все упало, комната поплыла перед глазами.
Маша лежала запрокинув голову, тяжело дыша. Когда Костя сел над ней, ничего не изменилось. Но больная узнала его.
— Костик?.. Что со мной?.. Почему мне так плохо?
Она спросила, словно он и не уходил со вчерашнего дня. Будто был здесь. Всегда.
— Ты приболела. Но это пройдет. Скоро пройдет, — глотая застрявший комок, произнес Муконин.
— Мне трудно… дышать, — вполголоса пожаловалась девушка. — И голова раскалывается… Мне холодно,
Стоило ей подумать об этом, как легкая дрожь охватила все ее тело. Костя наложил руки и сжал прикрытые одеялом деревянные девичьи плечи.
— Все будет хорошо, слышишь? — Его голос дрогнул, и он сам удивился этому. — Скоро все будет хорошо, только потерпи немножко.
— Сколько? Сколько мне еще терпеть? — шепотом проговорила она.
— Совсем чуть–чуть.
В палату вошла медсестра, сухопарая женщина с седыми волосами, выбивающимися из-под белой форменной шапочки. На ее лице была печать мании ворчливости, характерная для многих уборщиц и некоторых медсестер. В руках у нее маячил шприц. Она выгнала Костю со стула, села сама и принялась протирать ваткой вену на дрожащей Машиной руке.
— Не бойтесь, это жаропонижающее, — веско сказала она, заметив попытку испугаться со стороны больной.
Медсестра поставила укол и сразу ушла. Костя снова сел на стул, у изголовья девушки.
— Костик, — позвала она, подняв веки.
И голос ее прозвучал словно из-под земли. Но в глазах появилось что-то живое, разумное. Маша вдруг просветлела, как будто на минуту к ней вернулись необычайная ясность и живость.
— Костик, я должна сказать тебе…
— Не волнуйся, тебе нужен покой. — Он взял ее почему-то холодную, как у покойника, руку.
— Нет, не перебивай меня… Потом будет поздно… Я должна сказать тебе… — Удушье снова охватило Машу. Ей требовались большие усилия, чтобы выдавать отрывистые фразы: — Там, тогда, помнишь?.. Мы встретились, и ты привел меня к себе… Мне было холодно и страшно… А ты дал мне тепло и защиту… Мне было грустно и одиноко… А ты развеял печаль и подарил частичку себя… Я не знала куда идти… А ты стал добрым спутником и указал путь… С того первого дня… Нет, вечера… Я полюбила тебя… Я и сейчас… Только ты так и не понял.
— Я знаю. — Косте захотелось заплакать, но все слезы высохли еще в детстве.
— Ничего ты не знаешь… Если бы случилось все по–другому… Помнишь, ты спрашивал? Если бы было все по–другому… Если бы мы встретились раньше. В ином мире. Неважно в каком…
Я бы все равно полюбила тебя… Потому что ты тот, кого я ждала… Ты был предназначен, понимаешь?.. Ты был один–единственный в этом безумном городе… Но ты был единственный в моей жизни… Ты был моим спасителем в этом страшном и чуждом городе… Но ты был моим принцем… И потом… Ты хотел пройти мимо… Но знай… Я всегда думала о тебе… До последней минуты…
— Я тоже всегда думал о тебе, — сказал Костя, но это прозвучало как-то глухо.
А Маша уже не могла ничего произнести. Она устала. Ее грудь судорожно вздымалась и опускалась, как будто легкие готовились разорваться.
Началась агония. Он понял это сразу. Он знал — так выглядит лишь предсмертная агония. Костя, не в силах смотреть на это, поднялся и вышел из палаты. Медсестра сидела за столиком, в десяти шагах. На ватных ногах он сделал эти десять шагов.
— Та больная, она умирает. Что вы ей вкололи?