Урок относительности
Шрифт:
Огнев отвернулся, чтобы не видеть конца. Но когда он снова обернулся, Топ ещё жил. Огнев заставил себя наклониться. В неподвижных глазах пса чёрной волной вставала смерть. Взгляд остекленел, он шёл оттуда, откуда уже не ждут ответа, Огнев невольно тронул свой шлем движением, каким на Земле в таких случаях обнажают голову.
— Морские
Педантизм Серегина даже не возмутил Огнева. “Прости меня, Топ. Мы по доброй воле пришли сюда, где даже жизнь поражает смертью. Ибо знали зачем. Тебе же Марс не был нужен, тебе было трудней. Прости”.
И он, уже не колеблясь, навёл пистолет.
— Подожди, — остановил его Серегин. — Опыт надо довести до конца.
— Это жестоко.
— Это необходимо. Ради науки. А он… он все равно ничего уже не чувствует.
Глаза Топа закрылись. Только лёгкая дрожь ещё выдавала жизнь.
— Нет, это жестоко, слишком жестоко!
Крик хозяина как будто разбудил Топа. По мышцам ног прошли сокращения, глаза открылись, пёс поднял голову, попытался встать.
Серегин и Огнев попятились.
Топ уже стоял на подкашивающихся ногах. Бока проваливались при каждом выдохе, но он дышал, дышал все более шумно и радостно, марсианским воздухом.
— Что это? — прошептал Огнев.
Топ шагнул к нему, но чуть не упал. Серегин подхватил его на руки. Пёс благодарно лизнул стекло шлема.
Так они стояли долго и глядели на чудо — живого Топа. Со страхом, что чудо вдруг кончится, что юлова Топа бессильно упадёт и надежда, ошеломляющая, нежданная надежда, угаснет. Но Топ жил и даже удивлённо повизгивал: почему так необычно молчат люди?
— Да-а… — проронил, наконец, Огнев, — да-а…
Он неловко потоптался. По-прежнему ничего не понимая, он смятенно
— Яд, — вдруг отчётливо сказал Серегин, в упор глядя на Топа. — Яд, которого не было и нет. Нигде. Есть лишь узколобые метафизики. Мы.
— Как? — Огневу показалось, что он ослышался.
— Ты же биолог, тебе видней. — Серегин уже не скрывал иронии. — Эретриум — яд, и марсианский воздух — тоже яд. Но минус на минус даёт плюс не только в математике.
— Да, конечно, — машинально согласился Огнев. — Ага! — У него мелькнула догадка. — Уж не хочешь ли ты сказать…
— Вот именно. Человека можно убить поваренной солью и спасти ядом змеи. Абсолюта нет в природе, он есть только в наших умах.
— Но это общеизвестно! Яд, который можно нейтрализовать ядом же…
— Ах, общеизвестно! Тогда почему раньше мы… Растерянный взгляд Огнева оборвал его на полуслове.
Огнев озирался, словно видел Марс впервые. Песок был сер, даль уныла, солнце светило тускло, все было обычным, неживым, но ослепительный рассвет прозрения уже стирал марсианские тени. Ничего не изменилось, кроме представления людей об окружающем, и изменилось все. Так чувствует себя слепой, когда к нему приходит зрение.
— Топ! — закричал Огнев. — Иди сюда, сукин ты сын!
Пёс с готовностью подпрыгнул, Огнев подхватил его и закружил на руках. Он танцевал, бережно обходя синюшные вздутия эретриума, которые теперь казались ему прекрасней роз, ибо в них был эликсир, могущий приобщить людей к жизни Марса. Где яд, там и противоядие, где горе, там и радость, где незнание, там и открытие — это так же верно для Марса, как и для Земли, потому что диалектика властвует всюду.