Уроки актерского мастерства
Шрифт:
IV
Впереди шел Валерка Ветер. Почти вплотную за ним шли Генка Щелкунчик и я, немного позади нас - Ромка Рукавица. Когда Фимка Таракан не лежал дома с синяками, он шел рядом с Ромкой Рукавицей. Впереди, с Валеркой Ветром, когда-то ходил Тот, Кто Умер.
Навстречу шел давнишний враг Гошка. За ним - еще пятеро. Его команда образовалась еще в те времена, когда заводилой был Васька Кот, и мы дрались шесть на шесть.
– Будем просить, чтобы двое ушли, - сказал Ромка Рукавица.
– Не будем просить, - ответил Валерка Ветер.
– Потребуем, чтобы ушли, - предложил я.
– Не уйдут, - возразил Генка Щелкунчик.
– Будем просить, - сказал Ромка Рукавица.
– Не будем, - ответил Валерка Ветер. Ромка Рукавица спросил:
– А как же Генка Щелкунчик?
– Будем просить, - не меняя интонации сказал Валерка Ветер.
– Вы с ума сошли!
– возмутился Генка Щелкунчик.
– Из-за меня хотите просить пощады у этих подонков!
– Не пощады, а справедливости, - сказал я.
– Пусть будет
В споре команда расслабилась, и это было неприятно. Решения так и не приняли. К счастью, Гошкины ребята вполне нас поняли, и двое из них развернулись и юркнули в подворотню. Остальные подошли вплотную и остановились.
– За что вы ударили Ефима?
– сурово спросил Валерка Ветер. Я улыбнулся. В том самом мультике рыцарь Валерки Ветра всегда пытался решить дело разговором, а не дракой.
– А чего?
– спросил Гошка.
– Он шел мимо, мы и решили: вас всех, что ли ждать?
– Но вас же было много, - Валерка Ветер болезненно поморщился, - а он один.
– А что, вас всех, что ли, ждать ?
– повторил Гошка, никогда не отличавшийся умом и разнообразием.
– Значит, будем драться, - мрачно решил Валерка Ветер. Зная, что пускать в ход положено только кулаки, мы уже успели одеть перчатки без пальцев, а Валерка Ветер, поглощенный разговором, только-только достал их из кармана. Воспользовавшись этим, стоявший слева чуть не сбил Валерку Ветра с ног. Вперед метнулся Генка Щелкунчик, синий гном, защищающий своего рыцаря. С криком налетел Ромка Рукавица. Мне все это чрезвычайно не понравилось. Валерка Ветер хоть и ходил впереди, но отнюдь не был сильным, а Ромка Рукавица вообще интеллигент по природе, пацифист, да и руки ему надо было беречь, он рисовал хорошо, а про Генку Щелкунчика и говорить нечего. Короче, мне всех было жалко, кроме себя самого, и я первым делом накинулся на самого Гошку, гада, сволочь, что же ты делаешь, падла, нападаешь на беззащитного, трус, Фимка Таракан всего-то метр пятьдесят, а ты на него, гад, да еще и не один, мразь, на вот тебе, подавись, тварь. Гошка обхватил лицо и повалился на асфальт, лежачего, понятно, не бьют, но вот у Валерки Ветра дела были совсем плохи. Я и его врага ударил по шее, тот что-то заорал про двое на одного, и я крикнул: "помоги Генке Щелкунчику", а сам стукнул его еще раз, руки не жалко, если я не смогу писать, напишет Ромка Рукавица. Вспомнив, я непроизвольно обернулся и увидел, как Ромка Рукавица колотит здоровенного парня и даже успел улыбнуться, пока мне не дали по голове, и вот тогда я озверел: на, получи, еще получи, сволочь, так тебе, за Фимку Таракана, получи, гад, вот тебе, а мне не больно, слышишь, не больно, крыса, вот тебе за нас за всех и за Того, Кто Умер. Дальше пришлось помочь Ромке Рукавице, и вроде бы все обошлось, но тут из подворотни вынырнули двое и кинулись на Валерку Ветра, а я тогда схватил Гошку, врезал ему и сказал: "А ну, забирай их, а то убью." Похоже, Гошка поверил, потому что тут же все разбежались, а мы остались относительно победившие, вот только у Валерки Ветра был серьезный кровоподтек на скуле, а я думал, что палец сломал, но потом обошлось. Ромка Рукавица порвал перчатки, и мы посмеялись над сочетанием перчаток и его прозвища, а Генка Щелкунчик предложил отдать ему пару Того, Кто Умер. Ромка Рукавица невесело улыбнулся узким ртом и, конечно, согласился. Потом мы отвели Валерку Ветра с его кровоподтеком домой, а сами, норовя одобрительно похлопать друг друга по плечу, пошли проведать Фимку Таракана.
V
Я вспомнил это потому, что даже в драке - особенно в драке - мы успевали жить второй жизнью, жизнью наших персонажей, мы воплощались в них и в самих себя, даже не замечая этого. Весной, когда закончился сериал, мы ощутили необходимость искать себе новое прибежище. Не то, чтобы нам было плохо в школе, на улице, в фотокружке или дома, просто та, другая жизнь была для нас чем-то вроде берлоги, где медведь может пережить зиму. Объявление в газете выбило нас из колеи. Мы все собрались тем самым утром у Ромки Рукавицы, покинув цветастые страны своих снов ради того, чтобы усесться на полу, образовать круг или пятиугольник и слушать, как Валерка Ветер читает (а Ромка Рукавица улыбается, потому что уже все знает): "Киностудия объявляет набор мальчиков и девочек в возрасте от 13 до 16 лет для участия в съемках художественного фильма. Ждем вас по четным числам с 10 до 19 часов. Наш адрес: Планерский бульвар, д. б0, телефон и так далее..."
Минут пять мы молчали. Ромка Рукавица победно улыбался.
– Я думаю, что это обман, - сообщил Фимка Таракан, ставший недоверчивым после недавнего нападения Гошкиных ребят.
– Почему обман?
– У Генки Щелкунчика сделался такой вид, будто оазис в пустыне в сотый раз оказался миражом. Я пожалел его и сказал:
– Все равно надо проверить.
– Конечно!
– крикнул Валерка Ветер, и Ромка Рукавица тоже сказал:
– Обязательно!
– А если это чепуха ?
– страдальчески спросил Фимка Таракан.
– Чепуха не чепуха, только кто нас туда возьмет? Есть среди нас таланты?
– сказал я.
– Да ну тебя, - ответил Фимка Таракан, постепенно становясь на сторону энтузиастов. Я еще немного поспорил с ними, чтобы окончательно закрепить его в этом положении, а остальные тем временем договаривались и передоговаривались с целью пойти поскорее, но и не пропустить
Я всегда завидовал, что у него такой отец. Этот человек служил в МВД, был генералом, командовал внутренними войсками; уже тогда его имя звучало с экранов, а теперь он занимался внутренней политикой и вдобавок оказался неплохим писателем. Отец Ромки Рукавицы был удивительным человеком. Со временем его фамилия стала настолько известной, что Ромка Рукавица даже стеснялся. Благодаря этому и возникли когда-то наши прозвища, но теперь уже нам казалось, что так было всегда.
Так вот, его отец одержал телефонную победу и предложил нам появиться на киностудию через день и обратиться в 416 комнату непосредственно к режиссеру Павлу Приозерскому. За эти два дня я дошел до того, что, забывшись, вслух разговаривал с этим воображаемым Приозерским, пожимал ему руку, спорил с ним, убеждал, один раз даже катался с ним на бежевых "Жигулях". Генка Щелкунчик стал просто невменяемым, и Люська взволнованно сказала, что пойдет с нами, чтобы непременно увидеть, кто же такой Павел Приозерский. Имя это она произнесла с надрывом и подвыванием, и мы сразу поняли, что так говорит Генка Щелкунчик, и искренне пожалели Люську. Фимка Таракан вмиг выздоровел. Ромка Рукавица как всегда стыдился, что нам помог его отец, ну, а Валерка Ветер выглядел так, словно он вот-вот свалится с ног от счастья.
2. Киностудия
VI
Еще в первый раз я удивился, что Планерский бульвар оказался по сути не бульваром, а пустырем. Если в начале его еще стояли два-три дома, то дальше простиралась бескрайняя степь с кое-какими редкими зданиями и бездорожьем. По импровизированной улице не ходил транспорт, так что мы, все шестеро, вышли на середину. До дома номер 60 было еще идти и идти. Мы шли в таком порядке: слева направо - Фимка Таракан, я, Генка Щелкунчик, Люська в отрадном синем платье из-под пальто, Валерка Ветер и Ромка Рукавица. Ромка Рукавица любил ходить с краю или последним. Взглянув на его лицо, каждому становилось ясно, что он сочиняет стихи. У Ромки Рукавицы были опечаленные глаза настоящего поэта, только вот лицо его не дотягивало до Байрона: узкое, почти треугольное, густые и мягкие темные брови, стрижка, которая, несмотря на старания матери, оставалась модной и аккуратной первые десять минут. Ромка Рукавица сосредоточенно глядел под ноги и молчал. Так мы вышагивали по улице, вшестером, вдоль непонятных зданий, вдоль пустых промежутков, деревьев, тяжелых от апрельских почек. И, конечно, с нами шел Тот, Кто Умер. Тогда мы были счастливы, как в том мультике; вернее сходство было одно: мы не сомневались, что все закончится хорошо. Я видел, как неуверенный ветер треплет шарф моего друга Генки Щелкунчика, и как Люська поправляет его свободной рукой, а ту, другую, так боится разжать и потерять Генку Щелкунчика хотя бы на минуту. Я слышал, как Фимка Таракан пытается докричаться через всю шеренгу до Ромки Рукавицы, и как Ромка Рукавица идет, смотрит в небо, спотыкается, и ему совсем не до того. Фимка Таракан переключился тогда на Валерку Ветра, и мы продолжали вышагивать по Планерскому бульвару в направлении дома номер 60.
Огромное здание киностудии, металлическое, прямоугольное, на этот раз оказалось поприветливее. Тому же вахтеру мы хором, но нестройно, отрапортовали: "В 416-ю к Приозерскому", особенно старалась Люська. Вахтер ошеломленно пропустил нас к заветной двери и сказал: "По коридору направо, потом по лестнице, второй этаж, напротив." Желающих кроме нас не было, коридоры пустовали, обычные, холодные, канцелярские коридоры предвыходного дня - пятницы. На шикарной деревянной двери под номером 416 висела табличка "Режиссеры" - фамилия Приозерского тоже значилась тут. Нас поглотила элегантная внутренность первой комнаты - круглый стол, мягкие кресла и секретарша, раздавшая анкеты. Мои пальцы пульсировали, сжимая авторучку. Когда мы едва-едва закончили писать, секретарша сказала: "Разделитесь по трое". Я сразу же сказал, что пойду с Генкой Щелкунчиком и Люськой, будто ждал этого момента. Генка Щелкунчик кивнул, а Люська улыбнулась, мучимая хрупким апрельским насморком. Ее щеки немного блестели от крема. Мы пошли первыми. В кабинете я растерялся настолько, что готов был выбежать оттуда. Это была одна из самых трудных моих минут, меня всегда затрудняли моменты, когда необходимо было выбирать. Дело в том, что в кабинете находились двое мужчин, и один из них был невозможно похож на того, кто мне снился все эти ночи. Даже слова приходили те же. Этот Павел Приозерский моих сновидений был высоким, кудрявым, еще молодым, одетым в клетчатую рубашку и безрукавку, даже очки были на месте, даже цвет глаз, увеличенных стеклами, совпадал. Он стоял, а вот второй, сидевший за столом, был невысоким, каким-то плюгавым и, сразу видно, занудным. Он бы не задумываясь начал говорить с нами, как с детьми. Я внезапно вспотел. Я понял: если Приозерским окажется не тот, я никогда не буду сниматься здесь. Это было право автора - ведь я придумал Приозерского раньше, чем он увидел меня.