Уроки дыхания

Тайлер Энн

– Если она хочет, чтобы я нес гроб, так я одет неправильно, – сказал Айра.

– Одет ты как надо.

– Костюм-то на мне не черный, – напомнил он.

– Так у тебя и нет черного.

– На мне темно-синий.

– Сойдет и темно-синий.

– И вообще обман получится.

Мэгги повернулась к нему.

– Я же не был с ним так уж близок, – сказал Айра.

Мэгги потянулась к рулю, положила свою ладонь на ладонь мужа.

– Не думай об этом, – попросила она. – Наверняка ей хочется лишь одного: чтобы мы посидели в церкви.

Он скорбно улыбнулся. Вернее, просто дернул щекой.

Как странно

он относится к смерти! Даже пустяковых болезней не выносит. Когда ей удаляли аппендикс, он нашел причину не навещать ее в больнице, заявил, что простужен и боится ее заразить. А всякий раз, как заболевал кто-нибудь из детей, делал вид, будто ничего не случилось. Говорил, что у нее воображение разыгралось. От любого намека на то, что жить вечно ему не придется, – например, когда он вынужден был заниматься страховкой, – лицо его каменело, он становился упрямым и обидчивым. А вот Мэгги боялась жить вечно – может быть, из-за того, что ей приходилось видеть в доме престарелых.

Но если она умрет первой, Айра, скорее всего, тоже притворится, будто ничего не случилось. Станет по-прежнему заниматься своим делом и, как всегда, насвистывать.

Интересно – что именно?

Они пересекали Саскуэханну, справа тянулась в небо викторианского вида плотина Коновинго. Мэгги снова опустила стекло, высунулась из машины. Она слышала далекий шум падающей воды, почти дышала ею, впивала водяную пыль, поднимающуюся, словно дым, из-под моста.

– Знаешь, кто мне сейчас пришел в голову, – сказал, повысив голос, Айра. – Та женщина-художница… как же ее зовут-то? Она нынче утром должна была кучу своих картин в мастерскую принести.

Мэгги снова подняла стекло. И спросила:

– Разве ты не включил автоответчик?

– А толку-то от него? Она уже договорилась со мной, что придет.

– Может, нам остановиться где-нибудь, позвонить ей?

– У меня нет с собой ее номера, – сказал Айра. И добавил: – Можно, пожалуй, позвонить Дэйзи, попросить, чтобы она это сделала.

– Дэйзи уже должна быть на работе.

– Черт.

В сознании Мэгги вплыл образ Дэйзи, худощавой, хорошенькой, смуглой, как отец, с тонкими, как у матери, запястьями и щиколотками.

– Боже ты мой, – вздохнула Мэгги. – Ее последний день дома, а мы его пропускаем.

– Так она же все равно не дома, ты сама только что сказала.

– Сейчас не дома, а попозже придет.

– Еще насмотришься на нее завтра. Вдоволь.

Завтра они должны были везти Дэйзи в колледж – начинался первый год ее учебы и жизни вне дома. Айра сказал:

– Целый день просидишь с ней в машине, тебя еще тошнить от нее начнет.

– Нет! От Дэйзи меня тошнить не может!

– Ты мне это завтра расскажешь.

– Слушай, у меня идея, – сказала Мэгги. – Давай улизнем с приема.

– С какого приема?

– Ну как это называется, когда после похорон все идут в чей-то дом?

– Я бы с удовольствием, – согласился Айра.

– Так мы сможем пораньше попасть домой, даже если заглянем к Фионе.

– Господи боже, Мэгги, ты все еще цепляешься за эту чушь?

– Если похороны закончатся, ну, скажем, к полудню, и мы поедем оттуда в Картуил…

Айра резко взял вправо, машина, кренясь, понеслась по гравию. На миг Мэгги подумала, что у него случился припадок раздражения. (Ей часто казалось, что она вот-вот подберется к самым крайним пределам

его терпения.) Но нет, он остановился у заправочной станции, старомодного здания, обшитого белой вагонкой, – двое мужчин в комбинезонах сидели перед ним на скамье.

– Карта, – коротко бросил Айра, вылезая из машины.

Мэгги, опустив стекло, сказала ему в спину:

– Посмотри, нет ли там торгового автомата, ладно? Я бы что-нибудь съела.

Он помахал ей, не оборачиваясь, и направился к скамье.

Теперь, когда машина стояла, через крышу внутрь, точно растаявшее масло, стекало тепло. Мэгги чувствовала, как нагревается ее голова, и представляла, что волосы у нее на макушке меняют цвет, становясь из каштановых какими-то металлическими, не то бронзовыми, не то медными. Пальцы правой руки вяло свисали из окошка.

Если ей удастся затащить Айру к Фионе, остальное будет несложно. В конце концов, он же не какой-нибудь бесчувственный чурбан. Он качал этого ребенка на колене. Отвечал на младенческое голубиное воркование Лерой – в тех же уважительных тонах, в каких разговаривал с собственными детьми, когда те были маленькими. «Да, верно. И не говори. Ну, когда ты упомянула об этом, я вспомнил, что слышал нечто похожее». Так оно и шло, пока Мэгги – всегда такая легковерная – не спрашивала: «Что? Что она тебе сказала?» И тогда он бросал на нее насмешливый, недоуменный взгляд, и малышка, как иногда казалось Мэгги, смотрела точно так же.

Нет, он не бесчувственный, вот увидит Лерой и сразу вспомнит, как они были близки. Просто люди нуждаются в напоминаниях, только и всего. Жизнь сейчас такая, что все легко забывается. И Фиона, должно быть, забыла, как была влюблена в самом начале, как таскалась повсюду за Джесси и его рок-группой. А может, нарочно выбросила это из головы, она ведь не более бесчувственная, чем Айра. Мэгги же видела, как вытянулось ее лицо, когда они приехали на первый день рождения Лерой, а Джесси с ними не оказалось. Сейчас Фионой руководит гордость, уязвленная гордость. «Но ты помнишь? – спросила бы ее Мэгги. – Помнишь те первые дни, когда вы старались все время быть вместе? Помнишь, как ходили повсюду, держа ладони в задних карманах джинсов друг друга?» В те времена это казалось Мэгги чуть вульгарным, а теперь, как вспомнит – слезы на глаза наворачиваются.

Ох, какой это был до ужаса грустный день – из тех, когда понимаешь, что со временем все от всех отдаляются; вот и она сообразила, что уже больше года не писала Серине и даже голоса ее не слышала, пока та не позвонила ночью, рыдая так, что половины слов было не разобрать. И сейчас (ветерок протекал между пальцами Мэгги, как теплая вода) она почувствовала, что ей невмочь сносить пресловутое течение времени. «Серина, – захотелось ей сказать, – ты только подумай, как редко мы вспоминаем все те обещания, какие давали себе насчет того, чего никогда, никогда не станем делать, повзрослев. Мы обещали, что не будем семенить, ходя босиком. Обещали, что не будем валяться на пляже и загорать, вместо того чтобы плавать, и не будем плавать, задирая подбородки повыше, чтобы вода не испортила нам прически. Обещали, что не станем мыть тарелки сразу после ужина, потому что это занятие отвлечет нас от наших мужей, ты помнишь? Давно ты в последний раз оставляла тарелки до утра, чтобы побыть с Максом? И давно ли Макс перестал замечать, что ты не делаешь этого?»