Уроки верховой езды
Шрифт:
Ясно, Мутти использует пастбища по очереди. Это меня не удивляет. В чем-то она не менее педантична, чем папа.
Еще через несколько минут я снова стою перед бывшим денником Гарри, только его присутствия больше не ощущаю. На сей раз я должным образом знакомлюсь с белым жеребцом, почесываю и поглаживаю его морду. Я прихожу к выводу, что это вправду очень красивое и славное существо. За моей спиной слышится топот сапог. Потом шаги останавливаются.
— Вам помочь? — произносит мужской голос с французским акцентом.
—
Второй раз за десять минут я, называя себя, использовала девичью фамилию. Похоже, я все больше себя с ней ассоциирую.
— A-а, знаменитая Аннемари, — говорит стоящий передо мною мужчина, и я ощетиниваюсь. — Жан Клод де Солнье, — в свой черед представляется он, берет мою руку и подносит к губам.
Я чуть не вздрагиваю от неожиданности, а он продолжает:
— Вижу, вы уже познакомились с Бержероном.
Отступив, он упирается одной рукой в стену, а другую кладет на бедро. Эта поза заставляет меня обратить внимание на его ноги, необычайно мощные и мускулистые. Он одет в облегающие бриджи, так что на бедрах просматривается рельеф выпуклых мышц. Меня охватывает смущение, и я отвожу взгляд.
— Он славный, — говорю я, оглядываясь на андалузца.
Бержерон поворачивается в деннике и обращает в мою сторону круп. Я смеюсь.
— И очень явно показывает, что он думает обо мне. Это частный конь или один из наших?
— Не угадали. Это мой мальчик, — с нескрываемой гордостью объясняет Жан Клод. — Я привез с собой двух. Бержерона и Темпест, я просто не мог с ними расстаться. Остальные были школьные лошади, и я оставил их у моего прежнего партнера. В смысле, продал.
— Красавец, — говорю я. — Вы его и правда не выпускаете?
— Нет, выпускаю, конечно, — говорит он. — Каждый вечер, после ужина, когда всех остальных лошадей уже завели. А не то как бы через заборы прыгать не начал, стремясь к хорошеньким барышням…
Он подходит вплотную к деннику.
— Так ведь, Бу-Бу? Нет, парень, никаких гулянок! Только плановые бракосочетания!
— А второй где? — спрашиваю я.
— На другой стороне. Только Темпест — это не он, а она, и ее уже выпустили порезвиться. Вы с ней потом познакомитесь. А когда привезут вашу лошадку?
— Мою… лошадку? — переспрашиваю я, запинаясь.
— Разве у вас нет лошади?
— Я больше не езжу…
Он смотрит на меня с нескрываемым удивлением.
— У меня было очень травматичное падение, — говорю я, пристально наблюдая за выражением его лица. — Много лет назад…
Он, кажется, не в курсе.
На мой взгляд, родители неправильно поступают, рассказывая людям о моих былых заслугах — «знаменитая Аннемари» и всякое такое, — но не упоминая о том несчастном случае. Это, как ни крути, ключевой эпизод моей биографии.
— Мне очень жаль, — произносит он. — Надо полагать, скверное
И прежде чем я успеваю возразить, он уходит прочь по проходу. Какое-то время я смотрю ему вслед. Широкая спина, тонкая талия…
Вернувшись в дом, я подключаю компьютер к Сети. Мне пришло еще несколько писем от Роджера, судя по темам — все более неотложных. Еще одно «мыло» — от моей адвокатши, и я открываю его первым.
Она приложила очередной вариант бумаг о расторжении брака. Мне не хочется их изучать, и я посылаю ей краткий ответ — дескать, я в Нью-Гэмпшире, очень занята, все просмотрю позже. Подумав, я посылаю вдогонку еще письмо — с просьбой не сообщать Роджеру, где я. После чего помечаю на компьютере все его письма — и стираю их.
Уже почти одиннадцать. Еве давно полагалось бы проснуться. Я прохожу по коридору и стучусь к ней. Ответа нет, но это меня не удивляет. Как большинство подростков, Ева иерихонскую трубу способна проспать.
Я стучу снова, потом просто вхожу. Постель дочери пуста. И конечно, не прибрана.
Я иду к лестнице. Я успеваю одолеть треть ступенек, когда снизу раздается крик Мутти:
— Постой, постой, не спускайся!
Я останавливаюсь. Там, внизу, работает какой-то механизм: доносится шум моторчика, что-то лязгает и щелкает. Из моей головы разом испаряются все мысли, и я поспешно отступаю обратно. Я не знаю и знать не хочу, что там происходит. Судя по звукам, задействована направляющая на потолке…
— Ладно, ладно, я тут подожду, — кричу я, очень стараясь не увидеть лишнего. — Скажи только, Еву кто-нибудь видел? А то ее в комнате нет…
— Не знаю, — слышится в ответ. — Может, она в конюшню пошла?
Раз уж я застряла тут, наверху, я беру полотенце и отправляюсь в ванную.
Открыв дверь, я обнаруживаю Еву мокнущей в ванне. От неожиданности я отшатываюсь. На ней наушники, глаза закрыты, голова откинута.
Я не видела ее нагишом лет примерно с десяти, так что сейчас слегка потрясена. Боже, у моей дочери, оказывается, совсем взрослое женское тело, только груди крепкие и до невозможности твердые. Потом я замечаю татуировку над грудью. Единорога величиной примерно в дюйм.
— Господи, Ева, что ты наделала?
Ее ресницы взлетают, на лице — изумление и испуг. Она вскакивает на ноги, расплескивая воду.
Я делаю шаг вперед и хватаю ее за руку. Она вырывается и, не удержав равновесия, бухается обратно. Я отворачиваюсь — еще чуть-чуть, и я могла бы ударить ее. Я и не помню, когда последний раз была до такой степени вне себя.
— И о чем ты только думаешь! Дурочка малолетняя!
Я срываюсь на визг и все-таки поворачиваюсь к ней лицом. Она выбралась из ванны и заворачивается в полотенце.