Уроки жизни
Шрифт:
— Эх, Борис, Борис. Неисправимый человек. Нет, Таисия, никаких подтасовок не будет. У Буравина шансы велики, и тендер будет честным.
— Меня это волнует, потому что от материального положения моего бывшего мужа зависит и материальное положение нас с Катей, — объяснила Таисия.
Но Кирилл обнял ее и сказал:
— Отныне это моя забота. Я, как ты понимаешь, человек не бедный.
Теперь у Буряка была исключительная возможность разобраться с Марукиным на полную катушку.
— Ну что, Юрий Аркадьевич, как будем теперь общаться?
— Ладно, Григорий Тимофеевич. Разговоры о порядочности в формат допроса не входят, — буркнул Марукин.
— Хорошо. Пойдем по форме, — следователь открыл папку и приготовил ручку, чтобы записывать, — начнем с финала твоей карьеры, гражданин Марукин! Итак, что ты можешь сказать по поводу нападения на Андрея Владимировича Москвина в ночь с семнадцатого на восемнадцатое июня?
— Ни черта не скажу без адвоката, — процедил Марукин.
— Ах, вот как. Вот какой тебе формат разговора нужен! А ты не забыл, какими способами сам выбивал признания у задержанных? — угрожающе подошел вплотную Буряк.
Марукин отмахнулся:
— Не пугай. Устал я уже пугаться. Все.
— Тогда не ломайся, говори! — повысил голос следователь.
Марукин устало посмотрел на него:
— Что, что ты хочешь услышать?
— Все! Можно не играть в вопросы-ответы, можешь рассказать все сам в произвольном порядке. Но сам, сам! О том, как помогал Родю, когда тот был здесь, в камере, как скрывал от меня сообщников, как ударил Москвина, как обвел вокруг пальца Родя, как хранил здесь, — Буряк показал на сейф, — вот здесь, здесь — золотые монеты из сундука смотрителя маяка!
— Сундука-маяка. Ты в гневе — просто поэт, — усмехнулся Марукин.
— Не копируй чужие фразы, Марукин.
— Свои на ум не приходят, — признался тот.
— В письме, которое ты сам, между прочим, принес, все написано достаточно подробно. Подробно, ясно, убедительно. Нет никаких сомнений в том, что именно ты организовал побег!
— А вот и нет. Побег смотрителя маяка организовал не я, — заявил Марукин.
Следователь удивился:
— А кто же, по-твоему?
— Константин Самойлов.
— Не утруждайте себя, гражданин Марукин, — скептически смерил его взглядом следователь, — вам не удастся оклеветать Константина Самойлова. Один раз вы попытались уже сделать это. Но не вышло. И собственноручно изготовленный протокол — тому доказательство.
Следователь показал Марукину бумаги. Тот замялся:
— Я… я был заложником опасного преступника. Я… был под давлением.
— Неизвестно, кто из вас со смотрителем опаснее, — нахмурился следователь, — ничего, для такой камбалы, как ты, давление — прекрасная нагрузка. Итак, если ты приведешь меня на место, где скрывается Родь, ты значительно облегчишь работу следствия. Конечно; в любом случае, тебе придется отвечать по всей строгости закона. Но помощь следствию приветствуется судом, как ты знаешь.
— Нет, нет…
Следователь тут же ухватился за его слова:
— Где — там?
— Не знаю, не помню, — сник Марукин, — я требую психиатрической экспертизы, потому что длительное время подвергался давлению опасного преступника и находился в состоянии измененного сознания.
— О чем ты бубнишь? Измененное сознание? Для измененного сознания ты слишком ясно мыслишь! Уведите его! — крикнул следователь охране. — Я с этим гражданином договорю чуть позже. А сейчас надо съездить в больницу.
Марукина отвели в камеру, он оглядел серые стены и поморщился. Охранник около двери обернулся:
— Ну что, Юрий Аркадьевич! Не нравится новая квартирка?
— Да пошел ты! — огрызнулся тот.
— Но-но-но! Не очень-то характер показывай! Не в том ты теперь положении, чтобы хамить работнику правоохранительных органов.
Это была чистая правда. Положение у Марукина было, действительно, не таким.
Зинаиде очень понравилось лечиться у Захаровны. Понравились лечебные травы и капельки. Да и чаевницы они были обе. Как-то, сидя за чаем, Зинаида предложила:
— А хочешь, я тебе фотографию своей Машеньки покажу?
— Конечно, хочу, — кивнула Захаровна. Зинаида нашла свою сумочку, порылась в ней и принесла фотографию:
— Вот. Правда, красавица?
— Красавица. Внучка твоя? — спросила Захаровна, рассматривая фотографию Маши.
Зинаида замялась:
— Внучка… не совсем. Не то чтобы внучка…
— Неужели дочка?
— Приемная она. Неродная, — решила признаться Зинаида и показала глазами на фотографии на стенах. — У тебя-то, я посмотрю, тоже все неродные?
Они мне как родные. А я им… — Захаровна задумалась, пытаясь найти нужные слова. — Знаешь, Зина, если первого учителя люди еще помнят, то первого человека, который им родиться помог, никто и не знает. Сначала — цветы, благодарности, потом они уходят в большую жизнь, а я даже не знаю, как выглядят мои детки. Я же их крошечными всех вижу.
— Это точно, — согласилась Зинаида. — Даже как-то несправедливо. Не грусти. Все равно — это самая благородная профессия — акушерка. А насчет учителя — тоже не все помнят. Я вот учительницей всю жизнь проработала, а вспоминают обо мне бывшие ученики, только когда их отпрысков надо к экзаменам подготовить. Чаще всего…
В кухню вошел Сан Саныч, и Зинаида смолкла. Сан Саныч почувствовал, что разговор между женщинами шел очень интимный:
— Вижу, бабоньки, я вам помешал.
— Да что ты, мил человек! Садись вот, чаю попьем! — сказала Захаровна, наливая ему в чашку чай. Сан Саныч сел, отхлебнул и поморщился:
— Что это?
— Бодун-трава. От тоски и печали. Я же вижу, тоскуешь ты, — заглянула ему в глаза Захаровна.
— Тоскую. По дому, — согласился Сан Саныч.
— И по морю, правда? — добавила Зинаида.