Уровень опасности

Симонов Игорь Львович

– Как папа хотел?

– Точно. Точно как он хотел.

Вот так солгать – и чтобы рука не дрогнула, и голос не дрогнул, и смотреть потом сестре в глаза, и повторить все то же матери, и не один раз, – мог уже другой Алексей, переступивший черту. И переступить ее помог Ахмед. И еще Ахмед говорил:

– Есть много человеческих историй, они все разные и все похожи, потому что это истории того, как человек встал во весь рост и шагнул навстречу смерти и навстречу бессмертию. Я знал парня. Мы познакомились в Бейруте. Он был в моем отряде. Двадцать два года – индонезиец с острова Бали. Слышал про такой?

– Слышал.

– Был там?

– Нет.

– И я не был. Говорят, красивый очень. Так вот мой

парень подростком ходил по пляжу, который относился к какому-то богатому отелю, и там было флажками огорожено, куда нельзя заходить, потому что это территория отеля. И там были охранники с собаками, чтобы местные не ходили, но мой парень все равно ходил, и охранники знали его, но он говорил: «Этот океан для всех. Бог создал океан для всех, почему я не могу плавать в океане, который Бог создал для всех?» И они говорили ему: хорошо, в океане плавай, но пляж не для всех. И тогда он садился на мокрый песок там, где волны теряют свою силу, и сидел на корточках. Охранники привыкли к нему и уже не трогали. Его друзья играли за флажками в футбол, а он приходил на этот пляж и сидел на песке, каждый раз расширяя свое пространство. Он никому не мешал, просто сидел на песке, пока однажды какой-то английской паре не понравилось, что он сидит на песке там, где играют их дети. Может быть, это были не англичане, он не знал точно. Мужчина пожаловался охране, и охранники взяли его под руки и потащили за флажки. Он сопротивлялся и отбивался. Они тащили его молча, чтобы не бить на глазах у отдыхающих. Он закричал этой паре: “Are you happy now?” [8] Они отвернулись. Охранники оттащили его подальше и избили. Может, они и не хотели его бить, но у них была работа – охранять отдыхающих, и они не хотели ее потерять. Он больше не вернулся на этот пляж. Он не испугался, он просто понял, что этот этап борьбы закончился. Он стал искать людей, которые помогут ему отыскать свой путь.

8

Ну что, довольны теперь? (англ.)

– И он, конечно же, принял ислам?

– Да.

– И так нашел истинный путь?

– Да, вера помогла ему найти истинный путь.

– Ты знаешь, Ахмед, твоя история не убедила меня. Если бы я платил деньги за дорогой отель, я тоже хотел бы, чтобы никто не мешал моим детям играть на пляже. Потому что сегодня вы скажете: Бог создал один океан для всех, один пляж для всех, и одежда для всех, рестораны тоже для всех, и квартиры для всех. Это уже было. Пытались поделить – ничего не вышло. Все равно потом у одних скапливается, а другим – ничего. И так было всегда, и так будет всегда. Я не сторонник равенства, я сторонник неравенства.

– Да, ты прав. Но как всегда у одних было много, а у других ничего, так и всегда будут люди, которые захотят это изменить. Ты за неравенство, в котором у тебя есть, что терять. Если твой сын, чтобы заработать, будет на заправке мыть машины, тебе такое неравенство понравится?

– Не знаю, – ответил Алексей. – Я так понимаю, что не будет у меня сына. А если вдруг и будет, то я об этом не узнаю. – И понял, что именно это и хотел услышать от него Ахмед. И он это сказал. И не сжалось сердце от жалости к себе. Может быть, это был гипноз?

И вот под этим гипнозом через два месяца после первого разговора с Ахмедом, он уехал в Москву. А до этого отвез мать и сестру в Чехию, где в небольшом городке недалеко от австрийской границы был на их имя куплен домик и в местном филиале «Райффайзен-банка» был открыт счет. Матери тяжело было без языка, и тоска по дому ее поедала, но, видно, пришло теперь время сына с дочерью, а они все говорили, что надо так пожить немного, нажиться,

а там и вернуться можно. «Поскорее бы, – говорила мать, – сколько там подруг и друзей, хоть и поубавилось их порядком после ареста и смерти мужа, а тут все чужое…»

«Да, чужое, даже и не напоминает о доме ничего. – Ну что же вы так про дом-то, ведь сколько всего хорошего было. – Было, но больше не будет. – И откуда это все, и на какие деньги, и почему Чехия? Мы ведь в Праге бывали с отцом, красивый город. – Ну и отлично, вот и съездишь в Прагу. – А папы-то больше нету с нами, вы уж его не забывайте, он вас так любил, на все для вас был готов»…

Вот так каждая мелочь, каждое слово, по другому поводу сказанное, наполняло копилку его ненависти: и то, что «папы больше нету с нами, он вас так любил», и случайно увиденное по телевизору выступление мордастого прокурорского начальника про то, как он с коррупцией борется, – никогда не любил новости по телевизору, раньше и не смотрел их или не замечал – все вранье, вранье от первого до последнего слова. «Геббельсовская пропаганда, – говорил Ахмед, – все с ног на голову переворачивают». И на всякий случай объяснял, что такое «геббельсовская пропаганда». «Звучит как бесовская», – сказал Алексей. – Такая и есть».

Он ловил себя на мысли, что происходящее с ним много раз видано в разных фильмах, в основном фантастических. Все зомбированные, одному удается проснуться, оглянуться и увидеть все другими глазами. В фильмах смелый герой обычно пробуждал и остальных жителей матрицы, острова или города будущего, и все вместе они свергали тиранию проклятых машин, недобросовестных ученых, помешанных миллиардеров.

– Не надейся, – говорил Ахмед. – Борьба будет долгой, и она только началась. Ты не увидишь победы, и я не увижу победы. Не надейся на чудо.

– Скажи мне, Ахмед, с кем воюем-то? Вот ты с кем воюешь? Со всем миром? Со всеми богатыми, со всеми неверными? Чего ради люди гибнут? Чего вы хотите? Чтобы Америка под воду ушла, а в России мусульманина президентом выбрали? Объясни мне… ты же говорил, что через пятнадцать лет в Америке будет черный президент, так, может просто подождать, чего людей-то убивать?

– Мы воюем потому, что пепел стучит в сердце. Пепел всех умерших от голода в Африке, от СПИДа, который никто не лечит, палестинских детей, погибших под израильскими бомбами, и чеченских детей, погибших под русскими. Всех честных людей, как твой отец, которых погубила эта система. С этой системой мы воюем. С системой, единственная цель которой – обогащение, ради которого по всему миру она проливает человеческую кровь. У нее нет другого смысла, кроме денег, еще денег и еще денег.

И приходили в голову мысли, которые раньше и места бы там не нашли. А отец был частью этой системы? Спокойно, без эмоций можно ответить? Нет. Ответ – нет. Никогда бы отец не пошел против своих принципов ради денег. Он и хотел продать все и уехать, потому что не хотел жить в этой системе… Чушь. Ведь давал же взятки, все эти годы наверняка заносил откаты и жал руку, и эта рука хлопала его по плечу: «Надежный ты мужик, Игорь Васильевич…» И уехать хотел, потому что понимал, что за жопу возьмут. Так что же? В чем же разница, кто рассудит?

– Есть разница, – говорил Ахмед. – Разница в том, делает ли человек сознательное зло или нет. От его лишнего миллиона другие люди умирают, заболевают, куска хлеба лишаются? Если да – виноват.

– Да, но откуда президент, который корпорацию возглавляет, например фармацевтическую, знает, что при испытании лекарств дети мрут? Может, ему рассказывают, что все наоборот, а он играет себе в гольф да бумаги подписывает, и получается, что ему лишний миллион людей уже не предъявишь?

– Не получается. Потому что он не сразу корпорацию возглавил, а длинный путь прошел и на пути этом много повидал и знает, что почем…