Уровень
Шрифт:
Поток льющейся сверху воды то ослабевал, то усиливался. В те редкие минуты, когда он полностью иссякал, пещера погружалась в тишину. Только слышно было, как назойливо толкается вода в мусорные бока крохотного острова.
Среди гнили, ветоши, человеческих останков, разлагающихся пластиковых отбросов, среди обнаженных штырей арматуры, на которые, казалось, нанизан весь мусор, стараясь держаться подальше от воды, сидел Ариец. Смертельно усталый, опустошенный. Сидел, тупо разглядывая пятно света, застывшее на водной глади. Чудилось, что луч не скользил по воде, а наоборот — пытался пробиться оттуда, с глубины.
Сон легко перетекал в вечный — Ариец убедился в том, насколько опасно даже кратковременное забытье. Островок был шатким, неустойчивым. Как мертвец многолетней выдержки — от него отваливались сгнившие куски и тонули в озере. Быстро, словно в глубине их, привязанных, кто-то дергал за веревку.
Скоро не спасла и боль в плече, притупленная действием обезболивающего. С полчаса назад Ариец забылся и не заметил, как съехал вниз. Вдруг погас луч света. Нахлынул мрак, мгновенно вытолкнув из глубины тень из забытого, а может надуманного кошмара. Из воды бесшумно появилась похожая на крокодилью пасть и нацелилась на беззащитную ногу. Диггер дернулся, проворно забрался выше, не переставал удивляться: откуда во сне такая прыть?
Тупая, безглазая, усеянная наростами морда не шевелилась. Двинулась вправо, наводя на человека огромные ноздри. До диггера с опозданием дошло, что сон, если он и был, давно кончился.
Существо подтянулось на остров, выставив вперед трехпалую лапу, заскрежетало когтями по железу и сорвалось в воду. Вспенились пузыри и водная гладь успокоилась.
Ариец не стал начинать стрельбу. Неизвестно, сколько собратьев этого "симпатяги" скрывала глубина. Вполне возможно, им ничего не стоило растащить хрупкий островок на запчасти. И до сих пор основательно заняться мусорной свалкой им не позволяла либо лень, либо сытый желудок.
Чтобы придти в себя, Ариец вынул диодный фонарь и направил его вглубь огромной, с футбольное поле, пещеры. Всюду темная даль, пойманная в силки каменными сводами. Пристанище, которому суждено стать могилой. И сцена готова к тому, чтобы внимать последним, наверняка лишенным смысла словам. И… череп бедного Йорика белеет, пялясь на диггера давно высохшими глазами.
У смерти богатая фантазия. Все могло бы кончиться пару часов назад — Ариец уложился бы в пару минут, когда захлебываясь в черной мути, летел вниз. Но смерть решила записать его в любимчики, растянуть удовольствие, наблюдая за тем, как постепенно он превратится в ходячий труп, сутками напролет балансируя на краю гибели.
Ариец усмехнулся в угоду собственным мыслям. Вот такого занятного зрелища он пообещать не мог. В воротнике куртки, зашитая, ждала своего часа ампула с цианистым калием.
Из любой ситуации можно найти выход — сказка для детей школьного возраста. По крайней мере, так считал Ариец. Отвратительней всего, что выход имелся. Метрах в семи — восьми от острова из воды торчал валун. Осклизлый, в бархате плесени, расщепленный надвое ветвистой трещиной. Что было за ним, диггер не видел, но дальше, у стены начиналось что-то похожее на тропу. Петляла между камнями, пряталась тропа. Неизвестно, куда выводила, но была…
— Сука, — то ли затянувшейся
Без ложной бравады — страха не было. Была мучительная, совершенная усталость, от которой виделось только одно избавление.
Ариец отогнал мысли о скорой смерти. У него никогда не возникало желания выключить фонарь. В темноте ему начинало казаться, что опасность обступает его со всех сторон. Сейчас ему вдруг захотелось не видеть стен, бездонной черноты озера. И камня, недоступно торчащего из воды.
Где-то, в одном из коллекторов, плавало в темноте тело правильного мальчика Бармалея. Появился из ниоткуда, в буквальном смысле свалился как снег на голову, и сгинул, обретя одну из самых глубоких могил.
Где-то, утопая в алых вспышках лежала мертвая девочка. На обнаженной груди, испачканной кровью, блестели капли льда. Та борьба, которая предстояла Арийцу, для нее была уже закончена. Тайну, гнавшую ее по бесконечным артериям коллекторов, девочка унесла с собой. По большому счету, Арийцу было плевать, что носила она в душе. Он принял ее сразу — со шрамом на запястье, странными зрачками и уверенностью в собственной исключительности. Только продолжал водить себя за нос, прикрываясь тем, что раз взялся за гуж…
Ни одна из тех девчонок, с кем пришлось иметь дело Арийцу, не выразила желания разделить его подземную жизнь. Да и не больно-то ему хотелось делиться!
Бывают вещи, которыми хочется поделиться со всеми, а бывают такие, которые держишь при себе, вдалеке от любопытных глаз. Имеет ли смысл делиться мясом с вегетарианцем? В силу определенных причин, которые давно стали смыслом его жизни, он не способен оценить вкуса блюда, пусть даже приготовленного по экзотическому рецепту.
Подземка стала для Арийца венцом, самой драгоценной маркой в коллекции какого-нибудь филателиста. Ее, как недоступный "святой Грааль" — марочку с изображением Франклина, следовало показывать только своим же братьям, коллекционерам.
Только близкие знали, чем стал мир подземелья для Арийца. Насколько пустой ему представлялась обычная жизнь, без погружений на глубину. Он и работу выбрал со свободным графиком — трое суток через трое. Стоило провести несколько дней дома, как возникало зудящее под ложечкой чувство неполноценности бытия. Как притягивали взор ребристые спины канализационных люков, за которыми виделось не брезгливо сморщенное в непонимающей улыбке "дерьмо", а другой мир, уводящий в иные пространства. Как волнующе звучала гулкость подземных переходов под улицами и как разочаровывал свет в конце туннеля.
Пальцем, крутящимся у виска "только для идиотов", представлялось диггерство девочкам, которые делили с Арийцем постель и удовольствие. Для него же, на поверхности давно не осталось ничего высокого: улетела в космос надежда, утонула в океане вера, сгорела в жерле вулкана любовь. Люди, живущие на земле, только делали вид, что все это живет, дышит и трепещет.
Подземному миру дела нет до чужой игры. И талантливую он не собирался встречать аплодисментами так же, как бесталанную — гнилыми помидорами. Андеграунд плевал на тебя и на твои ценности, так что ты смело мог оставаться самим собой. И если в твоей душе выживали принципы, то оставались ясными, без примесей, как чистой воды алмаз.