Урусут
Шрифт:
– Стоять! – властно крикнул Туглай, подняв руку и сделав шаг вперед. – Теперь это мой раб! Я запрещаю его убивать!
Бойцы забрюзжали, но опустили руки. Сотник внимательно разглядывал урусута. Взгляды встретились. Тот выдернул клинок из трупа Юлдаша и повел им из стороны в сторону, знаком приглашая на бой. Ну, смельчак!
С перекошенным лицом подлетел коротышка Раиль.
– У него сабля моего брата! – утробно зарычал он. – Обезглавленное тело Сабира лежит во дворе ближайшего дома! Это не человек, это джинн! Может быть, воплощение самого Иблиса! Дай мне убить его!
Воины одобрительно загудели.
– Разреши прирезать волчонка! В него вселился шайтан – дети так не сражаются! Если заберем его с собой – у нас будут несчастья! Давай убьем неверного!
Горячность новообращенных последователей Махаммада всегда раздражала Туглая. Бывших мамаевских подданных, конечно, не выгонишь из Орды, еще хан Узбек насадил в улусе Джучи ислам, и теперь на левом берегу Итиля проповедников больше, чем воинов – вот и замутили разум боевому соратнику. Ты веришь в Аллаха, а не в чистое небо, мать-землю, добрую душу «кут» и злую «орэк» – ну и на здоровье! Тебе, что, мешают?
– Я тоже «неверный», – сказал он.
– Это другое! Ты монгол, язычник! Ты еще можешь ступить на праведный путь! А он – христианин!
– Раиль, – спокойно ответил сотник, – я не веду богословские споры. Не мое право судить, кто грешен, а кто праведен. Но мои предки веровали в Тэнгер, а я уважаю своих предков.
– А я, что, не уважаю своих предков?!
– Я не об этом. Я о том, что мне все равно, христианин этот мальчишка, или мачинец. Но ты храбро сражался со мной в битве у Сейхуна, у Хаджитархана твой щит остановил пущенную в мою спину стрелу джэте – я не могу запретить тебе отомстить за смерть родственника. Однако, если ты не сможешь его сразить, – тут он повернулся к все прибывавшим и прибывавшим воинам, – больше никто не посмеет попытаться убить урусута!
– Да, да! – послышалось с разных сторон. – Давай, Раиль! Прирежь шакаленка!
Туглай встретился глазами с подростком, улыбнулся и показал ему рукой, раз, другой – отойди в сторону, освободи место для поединка. Тот понял. С трех сторон света стояли шеренги ожидающих развлечения воинов, и только с четвертой урусута защищал забор.
Коротышка Раиль, бившийся в сотне бок о бок с арактырцем уже три года, имел хорошее для воина качество – отсутствие трусости. Но эта храбрость была храбростью больной бешенством лисицы, которая могла кинуться и на буйвола, не заботясь о том, чтобы не оказаться насаженной на его рога. Два удара не нужны там, где достаточно одного, в схватке главное – обезопасить свою жизнь и только потом постараться забрать чужую. Петушиные прыжки или медвежьи замахи – вещи непрактичные. Опешивший от напора монгола юнец только отбивался и даже отступил к забору, но постепенно что-то начал понимать – его сабля сначала со звоном скользнула по шлему врага, а затем оставила заметную вмятину на панцире. Изумленный Раиль отскочил назад, толпа охнула.
Туглаю понравилось, что подросток держит оружие перед собой, подняв рукоять чуть выше точек возможного соприкосновения клинков – не хочет, чтобы сабля противника, соскользнув вниз, отрезала ему пальцы. Умный мальчишка! И кто научил? Не тот ли беловолосый бааутур? Да, точно – одни и те же приемы, тот же стиль!
Но урусут устал – если монгол резал смердов и спящих дружинников, то юный боец уже разложил на земле несколько бывалых воинов.
Подбадриваемый друзьями, Раиль кинулся в новую атаку – теперь его план почти сработал – парнишка уклонился недостаточно резко, и наточенное лезвие вспороло ему щеку – сотник увидел кровь и белые зубы сквозь образовавшуюся рану. Зрители обрадовано заревели, их старый товарищ бросился добивать юного наглеца, прижал к забору, занес руку для, казалось, последнего, колющего удара и вдруг остановился, как вкопанный, опустив руки, полностью закрыв своим телом мальчишку. Пока другие недоумевали, Туглай сразу понял, в чем дело. Ай да волчонок!
С головы Раиля сполз шишак и повис на бармице – толпа выдохнула. Из макушки торчал окровавленный кончик Сабировской сабли. Мальчуган выполнил единственно возможный в его положении удар – снизу вверх. Острие вошло под подбородок и проткнуло мозг нападавшего насквозь.
«Деньги! – радовался юз-баши. – Хорошие деньги!»
Пот застилал глаза, рот наполнила кровь, дрожащие от напряжения пальцы судорожно сжимали черен сабли.
«Почему они молчат? – думал Олежка. – Почему не кидаются толпой убивать? Или не пускают стрелы?»
Он вытащил клинок, и труп коротышки грохнулся в пыль. Ноги в черных ичигах согнулись в коленях, руки раскинулись в стороны, застывший взгляд удивленно рассматривал безоблачное небо.
Главный бесермен непонятно чему радовался – он широко улыбался, а круглое лицо радужно цвело. Плотницкий сын пытался глядеть ему в глаза с ножевым разрезом прямо, но не выдержал и опустил взгляд, который упал на ноги погибшего ордынца. Тут в голове пронеслась догадка: бывший противник – левша, значит, засапожник у него в левом ичиге, как раз под Олежкиной рукой!
Он присел, стащил с мертвяка правый сапог и натянул себе на ногу. Бесермены показывали на него друг другу пальцами, верещали и хохотали. Только один, с чеканом, проорал что-то злое, но его быстро заткнули. Юный ратник взялся за второй сапог, но тащить на себя не стал, только просунул руку за голенище, нащупал рукоятку – есть! Он резко выпрямился и из последних оставшихся сил без замаха метнул нож прямо в улыбающуюся харю напротив.
Но засапожник подвел Олега – его клинок был по-восточному изогнут, о чем пацан заранее помыслить не мог, и кинжал просвистел в пальце от левого виска главаря, глухо ткнувшись в защитную стену засеки у того за спиной.
Ордынец побледнел, выхватил одну из сабель, древоделя, в свою очередь, поднял свое, влажное от крови, оружие, но бесермен вдруг пальцем показал на его ноги – одну босую, другую – обутую в сапог, и принялся хохотать. Подручные захрюкали за ним. Но веселились недолго.
Сурово сдвинув брови и оскалив пасть, начальник рявкнул:
– Алыб барын!
Олег сделал шаг вперед, но тут на его плечи, прижав руки к туловищу, упал аркан, а ноги туго оплел ременной кнут с тяжелым завершением. Кнут дернули на себя, и он повалился наземь. Главарь подошел ближе, поставил ему ногу в сверкающем хромовом ичиге на шею и принялся душить, сквозь зубы бросая бесерменские проклятья. Когда у плотницкого сына уже начали закатываться глаза, татарин снял ногу, отвернулся и вновь пролаял какой-то приказ.