Усадьба леди Анны
Шрифт:
Разумеется, она вежливо спрашивала у подопечной, чего та желает, но вопросы эти были лишь пустой формальностью:
– - Донна Анна, сегодня Господь послал нам прекрасную погоду. Вы желаете прогуляться по аллеям, или же время прогулки мы проведем в ротонде?
Ротондой компаньонка называла монументальную круглую беседку из мрамора, где по периметру были расположены скамьи. Там полагалось чинно высиживать время прогулки, иногда, из вежливост говоря что-то типа:
– - Сколь хороша сегодня погода, сеньоры. Думаю, стоит вечером поблагодарить
Если же Анна выбирала прогулку по саду то, располагаясь в трех-четырех шагах друг за другом, дамы, попарно, медленно скользили по песчаным аллеям сада, разговаривая о том же самом. Сама Анна всегда шла в паре с донной Мариэттой, молчаливой и торжественной, как королевский фрегат. По бокам от женских пар шли слуги, неся над гуляющими что-то вроде прямоугольных балдахинов. Над фрейлинами – простые, парусиновые, над Анной и компаньонкой – из плотного атласа с отделкой яркими фестонами. При любом раскладе на кожу не попадало ни одного солнечного луча.
В таком случае кто-то из прислуги таскал с собой мешочек с зерном – полагалось кормить птиц, содержащихся в просторных клетках в самом конце аллеи. Пожилой павлин с ощипанным хвостом иногда орал на них мерзким голосом. Больше всего Анна жалела двух лебедей: большое корыто с мутной водой не могло заменить им свободы. Крылья лебедям подрезали. В остальных клетках, в тесноте, содержались разные мелкие птицы.
Еще в так называемом зверинце обитало несколько животных: три тонконогие косули, камышовый кот в ужасном состоянии, пиренейская серна, больше похожая на козу, и небольшой бурый медведь. Чуть в стороне от всех загон с волчьей стаей. Равнодушный ко всему самец и две волчицы. Животные иногда сильно выли по ночам. У зверей загоны и вольеры были чуть посвободнее, чем у лебедей.
Условия содержания у живности были отвратительные, но зверинец говорил о статусе хозяина. Донна Мариэтта наставительным тоном заявила однажды, что лучше он только у его королевского величества.
Анна чаще выбирала ротонду. И не потому, что ей нравилось сидеть и пялиться на своих дам, а потому, что жалела слуг: тащить такую тяжесть, как тканевые пологи на массивных деревянных рамах, держа на весу больше часа, издевательство над людьми.
День был расписан по минутам, и Анна затруднилась бы ответить, какую часть она ненавидит больше.
Утро теперь начиналось с одевания. Сам по себе процесс был ужасен и проходил в строгом распорядке. Командовала парадом донна Мариэтта:
– - Сорочку донне Анне! Донья Эстендара, не эту!
– - Корсет донне Анне! Туже, еще туже!
– - Донна Каранда, подайте фартингейл*…
– - Нижние юбки, донна Эстендара…
– - Платье… Стомак**…
И наконец-то звучало заключающее:
– - Бертина! Подайте мне горген***.
Воротник донна Мариэтта всегда одевала на Анну сама, никому не доверяя столь важное действо. Потом традиционный визит куафера с его париками и мастера красоты. Однажды вечером он пришел и сбрил Анне брови, как и собирался ранее.
Больше всего маркиза де Боргетто боялась, что до замужества ее успеют уморить этими безумными церемониями. Общий вес одежды зашкаливал. Точно больше десяти килограмм. В течение дня невозможно было прилечь и хоть немного передохнуть. Процесс
Молитвы в домашнем храме были еще терпимы, но еженедельные визиты в церковь казались просто наказанием: приходилось сидеть не шелохнувшись, а еще по окончании церемонии приходилось принимать так называемое «святое причастие» -- становиться на колени на плоскую подушку, открывать рот и глотать крошечную сухую лепешечку, запивая из золотой чашечки крепким вином.
Священник сам лично вкладывал это причастие во рты прихожан и давал глотнуть вина. Делалось это в порядке важности персоны. Первым шел дядюшка, потом его жена, и только потом – маркиза дель Боргетто. А уж затем из той же посудины поили всех, кто был ниже чином. Анну корежило от брезгливости – на чашечке зачастую были видны следы помады герцогини. А руки падре, хоть и благоухали ладаном и еще чем-то одеколоновым, вовсе не казались чистыми. Приходилось еще и целовать кольцо на пальце…
После богослужения в храме наступала череда томительного завтрака. Первые дни Анна выходила голодной. У нее не было навыка пользования приборами, еда иногда срывалась с вилки, и герцогиня Тересия ни разу не оставила такой косяк без внимания. Звучным голосом произносилось что-то вроде:
– - Пошли, Господи, мне терпения и милосердия, дабы не гневалась я на этот позор семьи. Не зря Всевышний отметил вашу внешность этим жабьим ртом, маркиза.
После завтрака -- прогулка по расписанию. Затем или визиты падре Мигелио, или приезд «знакомых» дам и кавалеров: пустословных, нудных, бессмысленных. За все время Анна не встретила ни одного приятного собеседника. Кроме того, молодые девицы, чьи матери тащили их на прием к герцогине, отличались каким-то особым ханжеством. Разговоры велись даже не о кавалерах, хотя Анна и подозревала, что эта тема единственная, которая их волнует. Темой бесед чаще всего были сплетни о королевском дворце.
Кто позволил себе лишнее на прошлом балу, сколько мгновений пробыла наедине с кавалером донна Эринда – теперь ее доброе имя погублено навеки! Ведь пару на прогулке не видели целых сорок два мгновения! Они скрылись за деревьями и там…! Произнести, что же именно произошло «там», ни одна из молодых девиц не решилась, но глазки их горели осуждением. Почти каждая находила нужным привести такой довод:
– - Донна Имакулада сама считала!
Эти сорок два мгновения просто добили Анну. Она почти перестала сопротивляться идиотизму жизни, просто плывя по течению и ожидая отъезда. Послушной куклой двигалась от моления к завтраку, от прогулки к приему в герцогском дворце. Равнодушной тенью согласно кивала на гадостные замечания тетушки.
И только внутри тлел огонек сопротивления: «Если там, в пресловутой Франкии, будет так же, просто сбегу. Не нужен мне этот паноптикум безумный. Я жить хочу!»
Единственное, что ее поддерживало, человеческие отношения с Бертиной. Перевести женщину в личные горничные оказалось совсем несложно. Личной прислуге должны платить из кошелька Анны, и донна Мариээтта просто предупредила маркизу о лишнем расходе. Тетушка же герцогиня, напротив, была довольна сохранению в собственном кошельке этих крох и даже несколько дней благосклонно молчала, не донимая маркизу.