Усадьба-призрак (сборник)
Шрифт:
— Я не знаю… — промолвила девушка. — Григорий Ильич говорил, что все обойдется… — Она снова закрыла лицо ладонями.
— Вот, вот, поплачьте теперь. — Батюшка произнесэто таким добродушным голосом, каким желают здоровья самым дорогим людям. — А каков же провор этот Григорий Ильич! Это надо додуматься! Не побрезговал улечься мордой в варенье, чтобы только своего не упустить! А вернее — чужого. Вот вы говорите, Оля, что он вас любит. Но мыслимое ли это дело — так жестоко обойтись с матерью своей возлюбленной!
Батюшка немного помолчал, чтобы дать девушке получше прочувствовать свою вину, и наконец сказал:
— Ну, будет уже бессердечному попу мучить дитя! Вижу, раскаяние ваше, Оля, вполне искреннее. Получайте же свою мамочку живую и невредимую. Здесь, здесь она, в доме, совершенно здоровенькая. И благодарите Господа, что все еще вышло так счастливо. Вы и вправду едва не погубили матушку…
Он оглянулся на Артамонова, пристав сделал знак Гу-зееву, и городовой бегом помчался за Капитолиной Матвеевной. А через минуту дочка и мамаша, заключив друг друга в объятия, проливали слезы радости и умиления.
— Ну, вот и ладно все вышло, — подвел итог пристав, полюбовавшись прежде на картину семейного
счастья. — Ух! Однако же, и время! — Он щелкнул крышечкой часов. — Все! Всем желаю здравствовать! — И он подался было к двери.
— Но, Николай Пантелеймонович, — удивился отец Александр, — а что же этот мошенник?.. Неужели он так и останется безнаказанным?
— Увы. Воздать ему не в наших силах. Для этого нужно, по крайней мере, чтобы он добровольно и при свидетелях признался в том, что мы сейчас услышали.
Как, по-вашему, признается он? Вот то-то… Он скажет, что все это злонамеренный наговор на него. Ну, например, в отместку за неразделенную любовь мадемуазель Карамышовой. Мне такое известно…
— Какая несправедливость! — воскликнул священник.
— Ну, батюшка, вы-то, как православный пастырь, больше других должны полагаться в этаких случаях на высший суд. — Артамонов поднял глаза к небу. — Авось там ему зачтется.
— Как православный пастырь, я вам истинно говорю: высший суд вперед нам зачтет в вину то, что попускаем злу! Ибо сами через это зло творим! — Впервые за этот вечер в голосе батюшки зазвучали по-настоящему сердитые нотки. — И поделом будет нам.
— В любом случае, отец, у меня теперь управы на него нету. Нечего и говорить… — И пристав, в который раз, страдальчески оглянулся на дверь.
— Подождите, подождите, Николай Пантелеймонович, — взмолился отец Александр. — А если я попы таюсь устроить так, чтобы он признался в своем проступке, здесь же, при мне и при вас, — вы сможете тогда взыскать с него?
— Ну что же вам неймется все… — сказал совсем раздосадованный пристав. — Ну извольте, если сумеете…
— Во всяком случае, попробую. Есть
— Да, известно, — кивнула Ольга. — Он сказал давеча, что после этого переночует здесь неподалеку, на Пятницкой, в четырнадцатом номере. Там у него друг живет. Тоже студент. Его фамилия Левенконь.
— Левенконь… — повторил отец Александр. — А как фамилия вашего Григория Ильича?
— Валовик его фамилия, ирода! — сказала, будто пожаловалась, Капитолина Матвеевна.
— Хорошо! Давайте теперь перейдем к делу. Пожалуйста, — обратился отец Александр к Гузееву, — ступайте в Пятницкую, в четырнадцатый номер, и приведите сюда этого Валовика. Капитолина Матвеевна, будьте добреньки, сходите ко мне и позовите мою Зину. Она, верно, спит. Да пусть уж поднимется — и скорее сюда. А вас, Ольга Алексеевна, я попрошу сейчас написать одну записку. Садитесь, я вам продиктую.
Глубокой ночью, когда уже в Замоскворечье запели первые петухи, к дому купчихи Карамышовой подкатила коляска. Из нее вышли двое.
— Ай нехорошая, господин студент, — укоризненно покачал головой Фарид, так и не двинувшийся за все это время со своего поста при калитке, — ай нехорошая.
— Дурак, — прошептал Валовик, не взглянув на дворника.
Сопровождаемый полицейским, Валовик поднялся по темной лестнице на второй этаж и небрежно толкнул дверь в свою комнату…
Валовик не зажал себе обеими руками рот, как это сделала его ученица. А напрасно. Потому что увиденное в комнате исторгло у студента настоящий вскрик, малодушный и позорный, что, естественно, сильно повредило его мужской доблести в глазах присутствующих.
В красном углу, на крюке для лампады, в петле висела удавленница. Рассыпавшиеся волосы скрывали ее лицо. Но знакомое платье на ней не оставляло Вало-вику сомнений: это была его ученица. Под ногами у нее валялся откинутый, видимо, стул. Кроме полицейского чина, в комнате находился православный священник. Совершенно опешившему Валовику даже не пришло в голову подумать, что бы это значило — почему здесь находится поп?
— Смелее, господин студен г, — подбодрил его Артамонов. — Не смущайтесь.
— За полгода вашего жительства у Капитолины Матвеевны, — перешел пристав к делу, — вы ни разу не ночевали где-нибудь, кроме этого дома. Почему вы сего дня изменили своему правилу?
— Я ночую где мне вздумается! — взвизгнул Валовик. Он еще не пришел в чувство от увиденного.
— Да ночуйте хоть на тротуаре. Но почему к вашему приятелю Левенконю, на Пятницкую, вы избрали такой мудреный путь: через соседский двор? Может быть, расскажете?