Усама
Шрифт:
Здесь-то она и нашла его, вчерашняя девчушка, уселась рядом с ним на сиденье (юбка поползла высоко по бедрам, она оправила ее привычным движением руки), тряхнула головой, отправляя волосы назад, и посмотрела на него, не улыбаясь и не разговаривая, но компанейски.
– Тебе не стоит пить в одиночку, – произнесла она. Джо не ответил. – Никому из нас не стоит.
Он посмотрел на нее сбоку. Широкие миндалевидные глаза ответили ему ровным взглядом. Пальцами она изобразила призыв бармену. Тот тут же подошел, заменил стакан Джо, не тратя слов, и поставил стакан с порцией виски перед девчушкой. Не
Девчушка не упускала Джо из виду. Глаза ее походили на экраны, интересно, подумалось ему, что она на них показывает? Девчушка спросила:
– Ты откуда?
Джо отвел взгляд. Вид стакана оказался приятен. Джо сделал глоточек, потом другой. Он уже выпил несколько раз, кочуя из бара в бар в поисках бледного толстяка (на гриб похожего, как сказал ему бармен день и несколько баров тому назад), охочего до промышляющих девах. Ему попались несколько мужчин, подходящих под описание, но ни один из них не оказался Пападопулусом. Почувствовав тягостность ожидания сидевшей рядом девчушки, он повернулся и нехотя протянул:
– То там, то сям.
– То там, то сям, – уныло повторила она.
– Повсюду, – сказал он.
– Повсюду, – повторила она ему в тон. Своей рукой схватила его руку на стойке, ее длинные коричневые пальцы были сильны в хватке. Джо повернулся к ней лицом. И подумал, а не носит ли крашеная блондинка парик. У девчушки были очень полные губы. Они казались мягкими, зато взгляд ее был тверд.
– Все откуда-то приходят, – заметила она.
Он отвернулся от нее, стал смотреть в сторону на качающиеся пьяные пары и на пьяниц-одиночек, горбившихся над баром. Свет свечей мерцал в невидимом, нечувствительном дуновении ветра. Потом он заговорил – очень тихо, едва шевеля губами, заговорил, не обращаясь ни к кому, кроме пустоты этого сжатого мира, и походило на то, будто он и сам не ведал, что заговорил:
– Тогда откуда же мы приходим? – Джо повернулся к ней, но она больше на него не смотрела. Тоже отвела взгляд в сторону. – И куда уходим?
Она плакала. Отвернулась от него, стакан ее опустел. Руки она убрала, отгораживаясь от него: они были ширмами, скрывавшими ее.
Они не разговаривали. Когда она убрала руки, то косметика на лице потекла, но она, похоже, не замечала этого, или ей было без разницы.
– Ты потому его разыскиваешь? – заговорила она. – Думаешь, он сумеет повести тебя? Куда? Вперед или… взад?
Джо не понимал, о чем она, и не отвечал, зато предложил ей сигарету, она приняла, он прикурил ей, а заодно и себе, подал бармену знак: действия между ними свелись к ритуалу, чему-то утвердившемуся, к наработанному шаблону. С ритуалом было удобно.
– Мне нужно найти Пападопулуса, – сказал он и добавил, не сводя с нее глаз: – Папу До.
– Я его не видела, – уныло долетел ответ.
– Не видела, – согласился Джо. – Я его тоже не видел. Но ты ведь должна знать, где он обитает? Прогуливалась когда-нибудь отсюда до его дома?
Была у него некоторая надежда, что он произносит слова, но девчушка лишь с усталым видом поводила головой.
– Не знаю я, где он живет, – говорила она. – Когда у него деньги на девку имелись, он далеко не уходил. Есть же дешевые комнаты. Я не знаю, где он живет.
– Сказала
Девчушка опять повела головой. Когда она посмотрела на него, он почувствовал себя в ловушке: уйти он не мог. Большие карие глаза обследовали его, безо всяких чувств обнажали его до донышка, заглядывали вовнутрь: так врач доискивается до значимых признаков смертельной болезни.
– Нет, – сказала она. – С чего бы это? Он нам никакого зла никогда не делал. И он осторожен, Джо. Он бережется. Жизнь – не пустяковый роман, Джо, и смерть тоже.
Она встала, залпом выпила, запрокинув голову: последняя выпивка, – поставила стакан на стойку и пошла прочь, а он смотрел ей вслед, и это тоже уже стало ритуалом, еще одним шаблоном, какому надо было следовать, согласованный и уютный. Им обоим хотелось уюта, не секса ради или даже не ради выпивки, а ради разумности, любой разумности, отсутствие которой все обращало лишь в пустые ритуалы. И дверь закрылась за нею, и пары танцевали, отыскивая тепло в телах друг друга, и играл медленно записанный джаз, и дым от сигареты Джо вырисовывал в воздухе похожие на Бен-Лазар замки, серые и нереальные, а сам он думал: «Я имени своего ей никогда не называл».
В парк Монсо
На следующее утро Джо вновь занял пост на почте, только на этот раз он не высматривал мужчину. Он лишь следил за почтовым ящиком. Джо был туристом. Он покупал почтовые марки. Он вовлек служащего почты в долгий разговор о марках и отправлениях первого гашения, он отбирал и менял почтовые открытки, ужасно говоря по-французски, упрямо говорил на языке, разговаривая с местным народом, когда же понимал, что его никак не могут понять, принимался говорить громко и медленно по-английски, писал длинные послания неведомым друзьям, писал им на открытках, перегибаясь через стойку и уверяя всех и каждого, как, по его мнению, прекрасен этот город, короче, сделался занудой того рода, кто радуется, что все вокруг понимают: он пробудет на этом месте целый день.
Всем, кого это трогало, повезло, что мальчишка заявился всего через час и пятнадцать минут после открытия почты.
Джо едва не пропустил его. У мальчишки были каштановые волосы и смуглая кожа, он был низкорослым и прошел незамеченным через толпу взрослых, явившихся проверить свою почту. С собой у него была небольшая коричневая сумка с лямкой, висевшая у него на плече. Джо едва обратил на него внимание: маленькая, неприметная фигурка миновала просторный зал ожидания, направляясь в конец одного ряда абонентских ящиков…
Вот оно.
Всего на минуту в руках мальчишки оказалась почта. Конверты. Небольшая посылочка. Пара одностраничных рекламок. А потом все они исчезли в небольшой коричневой сумке, и мальчишка направился к выходу. Его никто не мог бы заметить.
И – к облегчению служащих отделения La Poste на проспекте Осман – вызывающий раздражение турист с плохим французским языком и парижскими манерами вдруг утратил интерес к экспозиции алжирских марок времен до независимости, на какие он шумно обращал внимание в течение четверти часа, бросил лишь краткое «merci» и наконец-то и довольно неожиданно покинул помещение.