Ушкуйник
Шрифт:
Москва была Руси необходима, как консолидирующая сила, чтоб княжества меж собой не перегрызлись насмерть. Вот Иван Калита добился права собирать ясак вместо монгольских баскаков – это было хорошо или плохо? Повернула тогда Москва ход отечественной истории в лучшее русло или просто подменила собой Орду: был Каракорум, а стала Белокаменная? Но вообще подобные процессы свойственны той эпохе. Например, во Франции в это же время Людовик XI одолевает феодальную Лигу общественного блага и строит примерно такую же, как на Руси, абсолютную монархию. В Японии то время названо Сэнкоку дзидай – Эпохой воюющих провинций и там всё закончилось установлением сёгуната Токугавы. Так что это тенденция.
– Ладно тогда, понял, что вы хотели сказать. Но как-то это слишком, мне кажется, насыщенно получается – обычный читатель от всех этих Свидригайл, Бектутов и тарасин заскучает и книжку, наверное, закроет.
– Так это же черновик ещё, план, можно сказать. Понятно, что на десяти страницах событий трёх столетий смотрятся несколько концентрированно, но когда это всё раскинется на много глав в большом романе…
– Вы только не обижайтесь, но вот когда раскинется, тогда и смотреть будем. Но я бы очень хотел, чтоб этот роман увидел свет, потому что тема интересная и важная. По крайней мере для тех, кто в Кирове на Вятке сейчас живёт. Чтоб знали, что у нас тут не только лес воруют и майонез вкусный делают. Что у нас за спиной – история. Может, даже с большой буквы.
II.
«Родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас – благочестие, Рим заражало буйство, а нас – кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас – начальники».
М. Е. Салтыков-Щедрин
22.04.202…
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили углем и бензином, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, – весна была весною даже и в городе.
Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами больничного крыльца. Изначально здание строили как заводской дом отдыха, но четверть века назад помещения отдали медицинской академии, как поликлинику для опытов. Медики навели порядок и стали успешно лечить людей, страдающих ногами, причём пациентов брали не только из своего, но и из соседних регионов – дело было поставлено добротно. Но объективная реальность внесла коррективы и флебологию перепрофилировали под госпиталь. Временно. Именно поэтому на втором этаже в восьмой палате лежали два пациента. Одного, келейно дружелюбного, звали Анатолий Васильевич, а обладателя глухого баритона звали Максим Брусин. Анатолий Васильевич был сухощавым мужчиной неопределенного предпенсионного возраста с внимательными глазами. Максим Брусин был дюжим верзилой, почти богатырём, чуть старше тридцати с грустными глазами.
– Вот вы говорите ушкуйники, козаки… Я слушал и завидовал – перед ними весь мир лежал, жизнь била ключом и было где развернуться богатырскому плечу! То монголы, то вогулы, то татары, то ливонцы! А сейчас, если до того дойдёт, не война, а кино – одни дроны на радиоуправлении и высокоточные ракеты баллистические: сиди, на экран смотри да кнопки нажимай.
– Но ведь и сейчас случаются военные конфликты,
– Нет, конечно, бывают, но они… Кхм… Узкоспециальные, локальные и совсем не священные. – Максим как будто пожевал, покатал из угла в угол какую-то мысль. – Сейчас войны бывают либо в интересах бонз, находящихся далеко от конфликта, либо по воле психопатов, которым эго жмёт.
– Понимаю… Это вроде конфликта гражданской войны в Руанде. Там жили тутси и хуту, которые были представителями одного этноса, говорили на одном языке, верили в одного бога и испокон веку жили в одной стране – гранью между ними лежала только самоидентификация. И в один ужасный день хуту решили поубивать тутси. И поубивали. Кто в итоге погрел руки у этого огня, кто доволен остался? Европейские капиталисты? Местные шизофреники? Ни те, ни другие?
Максим насупился и злобно усмехнулся:
– В такой костёр лично я ни за что не буду хворост подбрасывать. В наше время уже нету противостояний наций за жизненные пространства, а есть конкретные люди со своими конкретными интересами, которые просто не умеют договариваться, так что… – Максим сокрушённо вздохнул. – Да уж на то пошло, у ушкуйников в каждом лесу волки, рыси и росомахи всякие, кабаны, медведи – коль неймётся, так бери рогатину и вперёд! А сейчас можно жизнь прожить и зайца только на картинке увидеть.
Было видно, что Анатолий Васильевич хотел что-то возразить, но промолчал. Максим продолжал:
– Земли опять же неизведанные! За Урал ушёл – и иди на Восток ещё тысячи километров! По Волге спустился – там ночь арабская, а по Оби поднялся – Калевала полноценная. И, главное, в путь можно было простому человеку отправиться – любой конюх или плотник не будет в лихой ватаге лишним! – глаза Максима увлажнились и щёки зардели, но он опомнился и сник. – А теперь сначала выучись в двух институтах, а потом летай на вертолёте в море Лаптевых изучать необитаемый остров размером с футбольное поле. И современник этого не поймёт – зачем, почему… Тоже какая-то спецоперация. Не то, Афанасий Никитин через семь морей в Индию.
– Или слободской купец Ксенофонт Анфилатов, который с Америкой торговал в 1806-ом году. Ещё до того, как с этой страной дипломатические отношения были установлены, – Анатолий Васильевич призывно поднял открытую правую ладонь и вскинул брови.
– Ничего себе! Наш, вятский? Не знал…
– Да, наш. Тогда железных дорог на Руси не было: из Вятки до Москвы добраться было целым приключением, а Анфилатов корабли рожью-льном грузил и в Бостон отправлял.
– Да… Это почти как сейчас на Марс улететь!
– Ну да, что-то в этом роде, – историк улыбнулся. – По крайней мере, в тогдашней Вятке американцев было едва ли больше, чем сегодня – марсианцев.
– Да… тогда мир был какой-то прекрасный и яростный, а теперь всё скучковалось: всё вроде вместе, но при этом врозь… Мне потому в зоне работать и нравилось… Нет, нравилось – тут словно неправильное. Мне казалось, что это важно – охранять нормальный мир от жуликов, бандитов и другого отребья человеческого. А что сейчас мне делать? До пенсии баранку крутить?
– Знаете, один очень хороший писатель когда-то сказал, что признак незрелости человека – то, что он хочет за правое дело благородно умереть, а признак зрелости – то, что он хочет ради правого дела смиренно жить.
– Так в том и штука, что у меня такого дела теперь нет!
– Найдётся. Просто в данный, текущий момент не подвернулось, – Анатолий Васильевич хлопнул себя ладонью по колену. – Конечно, мир сейчас не такой, чтобы Ермаком собрать дружину и – на Кучума! На самом деле мир всё такой же прекрасный и яростный. В нём есть за что бороться.