Условия человеческого существования

Гамикава Дзюмпей

11

Купленное ими блюдо Митико повесила над столом Кадзи, на уровне глаз. Пока оно висит здесь, их счастье будет безмятежно -- так казалось Митико. Первые два-три дня пролетели как сон. Они были полны радости, но Митико все казалось ненастоящим. Было так, будто они только играли во взрослых. Проводив Кадзи и прибрав квартиру, она отправлялась в поселок за продуктами, а вернувшись домой, начинала возиться по хозяйству и не замечала, как наступал вечер. Митико легко и безболезненно втянулась в однообразный ритм жизни, который знаком всякой замужней женщине, приняла его и даже нашла интересным. "Вам, наверно, трудно с непривычки?" -- спрашивали соседки. Глядя на молодую женщину, от которой, казалось, исходил аромат юности, они с грустью вспоминали собственную молодость, и в их голосах звучали завистливые нотки. "Я очень плохая хозяйка,-- отвечала она.-- Все у меня что-нибудь не так получается". "Вот это-то и приятно,-- сказала жена Окидзимы.
– -Так скучно, когда уже все можешь делать, не думая... Постарайтесь, чтобы у вас этого никогда не было..." Однажды утром Кадзи предупредил, что, возможно, задержится на работе. - До вчерашнего дня я только знакомился с рудником,-- пояснил он.
– - Ходил, смотрел... Впечатление невеселое. Сегодня приступаю к проверке всего учета. Бухгалтерских книг вот столько!
– - Кадзи раздвинул руки.
– - Не очень хочется ставить свою печатку, когда не знаешь, что подписываешь. С этого дня Кадзи стал приходить поздно. Но Митико не скучала. Ей было кого ждать -- Кадзи приходил, и они дарили друг другу радостные улыбки и взгляды, полные нежности. Устал, наверно? Нет, только проголодался. Работа трудная? Не очень, конечно, но с непривычки... Да ну ее, эту работу, не будем о ней... Но я хочу знать. Пересмотрел заработную плату рабочих по категориям, сравнил оплату у разных подрядчиков, на разных участках; теперь надо установить нормы и расценки в зависимости от характера работы... И еще -- как им умудриться сохранить тело в чистоте. Ведь бани на руднике нет, нет одежды на смену. Что можно приготовить из жмыхов и репы?! Ну что тут интересного?.. Ты устал! Нет, я не устал, но мне хочется смотреть тебе в глаза, а не разговаривать... И тебе от этого легче?.. Да, потому что ты здесь, со мной... Правда?.. Правда! Они были счастливы и с каждым днем становились нужнее друг другу. Как-то жена Окидзимы позвала Митико с собой за покупками. - На маньчжурском руднике особенно надрываться нельзя,-- неожиданно заговорила она.
– - Работают здесь кули, поэтому все делается потихоньку и без спешки. Уж такой они народ -- порядок и организованность им не по вкусу. Посиживай себе да покуривай, а они пусть себе копают потихоньку, вот и будет руда... А начнешь здесь стараться, порядки наводить... - Простите, вы имеете в виду Кадзи? - Муж говорит, что ваш, конечно, правильно поступает, так и надо работать. Да-а... Только боюсь я, всем ли это по душе придется. Да вы не тревожьтесь. Муж-то горой стоит за вашего... -- Спасибо вам!
– - понурившись, ответила Митико. А вскоре по дороге с работы завернул и сам Окидзима. -- Ну, как устроились? -- спросил он.-- Жена говорит, вы с коксом замучились? Митико смущенно призналась, что после газовой плиты в городе ей действительно нелегко приходится с печью. -- Но я привыкну,-- улыбнулась она. Когда Окидзима неожиданно посерьезнел, Митико поняла, что он пришел говорить о Кадзи. Кадзи совсем заработался, старается повернуть все по-своему, сидит в конторе допоздна, а работы непочатый край. Окидзима посоветовал Митико попридержать его. -- А не то он у вас скоро выдохнется, -- сказал Окидзима. Вечером Митико рассказала об этом разговоре Кадзи. Он не придал ему особого значения. - Не беспокойся, -- сказал он.-- Я не больно силен с виду, но сколочен куда крепче, чем кажется тебе или Окидзиме. Так что работой меня не свалишь. - А я все-таки беспокоюсь. Ты работаешь больше всех, ты не знаешь отдыха. Вот все на тебя и злятся. Чего доброго, еще возненавидят. - Пустяки! Скоро все уладится. Кадзи привлек ее к себе. Они вдвоем. В домике, отведенном им, три комнаты. Им даже и не нужно столько комнат. Им страшно повезло. В мире бушевала война, а за этими стенами были только они вдвоем, наедине со своим счастьем. Любишь?.. А ты?.. Ты не жалеешь?.. А ты?.. Ты счастлива?.. А ты?.. И если бы вдруг в это мгновение перед ними предстал некий циник и спросил бы -- а можно ли верить словам, которые лепечут влюбленные, они ответили бы ему: "Уйди от нас, нам чужды твои сомнения!"

12

Горная дорога вилась вверх по лесистому склону. Ярко-зеленая листва источала под майским солнцем пьянящий аромат. От него захватывало дыхание. Далеко внизу, в долине, игрушечными кубиками выстроились красные бараки рабочих. Кадзи остановился и повернулся к Окидзиме: - Какая красота! Даже бараки отсюда выглядят красиво. - Да. И не видно отсюда, что внутри вши да мерзость. Так уж устроен белый свет -- издали все прекрасно. - Опять захотелось подразнить меня? - Нет. Просто хочу, чтобы тебя окончательно не ослепили твои иллюзии. Ты убежден, что стоит получше заплатить, и рабочие тотчас воспылают усердием к работе. Мысль, конечно, красивая. Как эти бараки отсюда. Кадзи повернулся и широким шагом пошел дальше. Окидзима едва поспевал за ним. -- Да не спеши ты так,-- взмолился он.-- И без того уже знаю, что у чернильной души из конторы ноги оказались крепче, чем у горняка. Кадзи замедлил шаг. -- Вот что, Кадзи, я обещал поддержать твой план насчет новой системы оплаты и слово свое сдержу! Очень рад, что ты добился одобрения начальства... Но не жди ты правильного отношения к своей затее от кули, не жди. Потому что сильно просчитаешься! Кадзи остановился. Окидзима опустился на придорожный камень. -- Слушай, я тебе как товарищу скажу, как другу. При существующих расценках на заработок за двадцать восемь дней рабочий сумеет с грехом пополам прокормиться. Так? Без разносолов, конечно,-- гаоляном там, соевыми жмыхами и прочими конскими кормами. По твоим расчетам, при прогрессивной системе оплаты он сможет заработать себе на пропитание на целый месяц за двадцать один рабочий день... Теперь: ты считаешь, что семидневный заработок он ежемесячно будет откладывать. Получается все вроде бы гладко: рабочие усердно трудятся, копят деньги и с каждым месяцем богатеют. Правильно? - Ну и что дальше? - А дальше то, что он заработает себе на прокорм за двадцать один день, а остальные дни... - Можешь не продолжать! -- оборвал его Кадзи.-- Он будет валяться, резаться в кости и все такое. Это я уже слышал от Окадзаки и Кавадзимы. Ты, оказывается, тоже на их стороне? -- В этом вопросе -- да. Ты просто не понимаешь, что такое маньчжурский шахтер. - Ну как же, все они испорченные и тому подобное... Окидзима рассмеялся. - Ты не огорчайся -- кое-чего ты все-таки добьешься. Кадзи не понял. - Потому что,-- объяснил Окидзима,-- ты более умный слуга капиталистов, чем все лакеи из правления. Ты так умело и хитро насадил наживку на крючок, что на нее так и повалит рыбья мелюзга. - Ну, это уж просто гадость!.. Кадзи резко повернулся и, не дожидаясь, пока Окидзима поднимется, пошел. Он шел и думал. Вот сейчас он проверит, в каких условиях работают артели, потом назначит им лучшую оплату... Или это тоже только наживка на крючок?.. Когда запыхавшийся Окидзима нагнал его, Кадзи укоризненно сказал: - Как ты не понимаешь, я просто хочу, чтобы рабочим жилось немного получше, чтобы с ними обращались как с людьми! - Я-то понимаю! -- насмешливо возразил Окидзима, как будто ему доставляло удовольствие дразнить Кадзи.--Ты мне лучше скажи, что у тебя будет сегодня на ужин? Пара аппетитных кусков поджаренного мяса? И салат, конечно? Лично мне жена подаст холодного пива. И будут причитать над нами: "Ах, бедные, как вы устали!" А вот твои любимчики рабочие за двадцать один день заработают ровно столько, чтобы набить себе брюхо гаоляном и жмыхами. На десерт у них будет соленая репа, господин Кадзи! Кадзи круто повернулся

к Окидзиме. - Ой, кажется, меня сейчас будут бить!
– - шутливо крикнул Окидзима. - Ты обещал мне помогать? - Да брось ты ерепениться! Так тебя и на три месяца не хватит. - Нет, ты скажи, что ты предлагаешь. - Предлагаешь! -- передразнил Окидзима.-- Нет, дорогой, мне самому любопытно узнать, как ты собираешься примирить подобные противоречия. - Какие противоречия? Не вижу ничего унизительного для человека ни в гаоляне, ни в соевых жмыхах. Ты хорошо знаешь, что годового пайка муки и проса им не хватает и на десять дней. Окидзима закурил сигарету, словно не слушал Кадзи, но тут же бросил ее. - Я обещал тебе свою поддержку только потому, что твоя позиция относительно правильна. Запомни -- относительно! Когда я служил переводчиком в карательном отряде, меня время от времени заставляли участвовать в экзекуциях. Истребляли "антияпонский элемент" -- китайцев. Впрочем, не важно, заставляли или нет... Так вот слушай, как это делается: хватают человека, избивают до полусмерти, затем засыпают землей и трамбуют ногами. А жену и детей заставляют смотреть. Под конец детям велят топтать своего отца. Из-под земли раздается глухой треск. Ты думаешь, ребенок когда-нибудь забудет это? Нет, не забудет! И мою образину тоже не забудет. Ну а теперь предположим, что я бы этого не сделал, а кинулся спасать несчастную жертву. Где были бы сейчас мои собственные кости?
– - Окидзима вскинул на Кадзи глаза, взгляд его был страшен.
– - Скотина!
– - раздельно проговорил он.-- По сравнению со мной ты просто счастливчик! В разгар войны ты еще имеешь право думать, что с человеком надо обращаться как с человеком... Ну ладно, пойдем. Вон штольня уже близко. В большой комнате отдела рабочей силы -- тридцать столов, выстроенных рядами, на манер школьных парт,-- стояла тишина. Закончив расчеты, которые ему поручил сделать Кадзи, старший клерк Фуруя сунул их в папку и бросил на стол Кадзи. Стол был завален грудами старых конторских книг и бумаг, тех самых, на материале которых Кадзи строил свои смелые "дилетантские" выводы и дерзкие планы. Фуруя уставился на пустой стул своего нового начальника. Глаза у старшего клерка были невыразительные и сонливые, лишь временами загоравшиеся недобрым огоньком. Этой весной ему наконец удалось выхлопотать должность, которую он сейчас занимает. В общей сложности для этого потребовалось десять лет безупречной службы. Окончив гимназию и отслужив в армии, он поступил в фирму на грошовый оклад, потом его сделали младшим клерком... Сколько лет ему понадобится, чтобы добиться жалованья, какое получает Кадзи? А тот тем временем тоже будет лезть в гору. Все говорят, что в будущем году Кадзи станет начальником отдела. Всего четыре года назад человек окончил университет -- и уже начальник отдела. А Фуруя лучшие годы сгноил здесь, в глуши, и все зря. Если бы не принесло сюда этого мальчишку, ему самому, может быть, удалось бы сесть за этот стол. Поговаривают, что Кадзи имеет броню. И все потому, что сумел с ученым видом нацарапать четыре иероглифа: "организация использования рабочей силы". А что он в этом понимает? Человек, не имеющий никакого опыта в использовании рабочей силы, занимается ее организацией... Просто глупость какая-то! А он, Фуруя, в любую минуту может угодить в солдаты... Правда, эти десять лет, проведенные в горах, принесли ему немалый доходец. Что верно, то верно... Служба на руднике имеет свои преимущества. Стрелки на стенных часах приближались к двенадцати. Распахнув обе створки застекленных дверей, в комнату вошел мужчина лет сорока, с коротко подстриженными усиками и бегающим взглядом. -- А, сто шестьдесят четвертый,-- приветствовал его Фуруя. Подрядчик сто шестьдесят четвертой артели Усида вопросительно показал на стул Кадзи. -- Ушел на рудник. Вернется не скоро. Усида, один из немногих японцев-подрядчиков на руднике, с облегчением вздохнул. Притянул к себе стул, уселся. -- Вот, узнал от Окадзаки, будто ваше начальство собирается ликвидировать подряды... Это правда? Фуруя молча вытащил из ящика стола Кадзи папку и бросил ее Усиде. На обложке было написано: "План мероприятий по ликвидации системы подрядов". План был подписан Кадзи, завизирован директором рудника и утвержден самим начальником отдела горнорудных предприятий. - Что он хочет, сразу всех под метлу? - Не думаю. Фуруя многозначительно улыбнулся. Усида знал Фуруя много лет. Когда тот вот так улыбается, спрашивать бесполезно. -- И правильно, -- сказал подрядчик.-- Нельзя этого делать -- всех под метлу. Рудник станет. - Не беспокойся, он не такой дурак, -- тихо сказал Фуруя и снова замолчал, покосившись на конторщика-китайца, сидевшего в дальнем углу. Чен хорошо знал японский. Он с первых же дней стал верным помощником Кадзи. Тот ему благоволил. Усида подождал, потом вынул из кармана портсигар, раскрыл его и положил на колени Фуруи. На сигаретах лежала бумажка в десять иен, сложенная пополам... Фуруя взял деньги и положил в карман, сохраняя бесстрастное выражение лица. - Японские подряды тоже разгонит?
– - спросил Усида, уже настойчивее. - Хочет понравиться маньчжурам,-- пожал плечами Фуруя. - Да не ходи ты вокруг да около, говори прямо! Фуруя еле заметно улыбнулся. Сколько там бумажек, интересно? Две или три? На ощупь как будто три... А может, и две -- старые, растрепанные... Ну ладно, тоже неплохо -- как-никак, четверть месячного жалованья! - Нацелился на сто шестьдесят четвертую, сто третью и пятьдесят восьмую, -- сообщил он наконец, соображая, за сколько этот ловкач Усида перепродаст новость Кобаяси с пятьдесят восьмой и Канэде со сто третьей. - Вот скотина. Чего же это он с меня-то начал?
– - Усида обиженно надул губы. Фуруя криво усмехнулся. - Подряд крупный, артель большая, производительность, прямо скажем, неважная, а подрядчик загребает денежки немалые. - Уж не ты ли ему внушил все это? Фуруя показал, что в таком тоне продолжать разговор не намерен. -- Проверил выработку и оплату работ по всем подрядам за последние два года, -- показал он головой на груды книг, высившиеся на столе Кадзи.
– - Считает быстро, проклятый, и уж не ошибется! В чем, в чем, а в счетоводстве силен!.. Хотел я тебе дельце одно предложить. Усида наклонил ухо к Фуруя, но в этот момент мальчишка-рассыльный, мешая японские и китайские слова, завопил на всю комнату, что к ним идет "красавица". Открылась дверь, и в комнату вошла застенчиво улыбающаяся Митико. Стройная, тоненькая, в красном свитере, она как будто принесла с собой в эту унылую контору с бетонным полом и грубо побеленными стенами свежий весенний ветер. - А где... - Вы хотите видеть господина Кадзи?
– - спросил Фуруя, сменив сонное выражение лица на любезную улыбку. - Да, я принесла ему обед... Фуруя строго посмотрел на рассыльного. Тот, запинаясь, объяснил, что господин Кадзи пошел на рудник и не велел его беспокоить. - Вы не скажете, он скоро вернется?
– - спросила Митико. - Затрудняюсь ответить. Когда господин Кадзи работает, он не замечает ни времени, ни окружающих. Все было так, как говорила жена Окидзимы, -- Кадзи уже потерял симпатии сослуживцев. Плечи Митико дрогнули. Она хотела что-нибудь сказать, но смогла лишь вежливо улыбнуться. Сидевший неподалеку верзила с усиками поднялся со стула. Кажется, собирается представиться ей. Митико растерялась. Она терпеть не могла усов. Усы казались ей свидетельством высокомерия, легкомыслия, тщеславного кокетства -- всех мужских недостатков. Но, может, ради Кадзи ей следует быть приветливее? -- Эй, Чен, ты в главную контору пойдешь? Отнеси заодно обед, оставь в проходной рудника, -- крикнул Фуруя. Чен подлетел к Митико и взял у нее из рук посуду с обедом. Митико вышла вместе с ним. Фуруя смотрел ей вслед и невольно сравнивал Митико со своей женой. Разве та не такая же женщина? Разве она не мечтает об успехах своего мужа, как эта о карьере Кадзи?.. Но ей никогда не дотянуться до этой Митико, как и ему не догнать Кадзи... А все оттого, что одни кончают университеты, а другим это не по карману. - Ты мне хотел рассказать о чем-то интересном,-- напомнил Усида, пощипывая усики и подвигаясь к Фуруе поближе. - Что делать-то будешь, если разгонят твою артель? - Что-о? Не допущу! Лоза золотые ягоды родит, да чтобы я дал ее срубить!.. - План утверждали -- тебя не спрашивали и теперь спрашивать не станут, -- безжалостно заявил Фуруя. - Ладно, выкладывай, что задумал. -- Говорят: лоза вянет -- ягодам не пропадать,-- загадочно сказал Фуруя.
– - Ягоды-то, мол, нечего на земле оставлять... Усида понял. - А не рискованно? У Окидзимы нюх острый. - Опасно, конечно. В два счета вышвырнут, если что... - Ну, ты уж постарайся, а? - Подумаю...
– - И, сонно поглядывая из-под полуприкрытых век, Фуруя заговорил о том, что в любой день может получить красную повестку и что ему надо позаботиться о семье... Усида понял. Он был доволен ходом разговора. Если говорить по-военному, он, так сказать, закрепился на плацдарме для контратаки под самым носом у противника. -- Ты не думай, я понимаю,-- сказал он,-- тебе этот выскочка тоже насолил. Должность-то из-под рук увел! А один ты против него что? -- Сколько дашь с головы?
– - напрямик спросил Фуруя. Усида помедлил и показал три пальца. Это означало, что он даст по три иены комиссионных за каждого рабочего. Фуруя хмуро улыбнулся: - Здорово считаешь. Погонишь на соседний рудник -- получишь по пятнадцать с носа. - Что ты! Столько не сдерешь... Потом придется ведь еще одного "мастера" брать со стороны, которого в округе мало знают. Ему тоже надо будет дать по две, не меньше. Устремив взгляд в окно, Фуруя размышлял. По три иены с головы. Если перетянуть с Лаохулина пятьсот человек, получится полторы тысячи. Его жалованье за полтора года! Усида встал. -- Пойдем, спрыснем? Фуруя разложил на столе бумаги, будто вышел на минутку, и последовал за Усидой.

13

Штольня, заложенная на склоне горы, ближе к вершине, зияла разверстым устьем, не уступавшим по размеру железнодорожному туннелю. Здесь была главная выработка рудника, служившая теперь и откаточным коридором. Глубоко вгрызаясь в толщу горы, штольня разветвлялась на штреки, где шла добыча руды. Сразу же за проходной тело охватывала прохлада. Из глубокого мрака, где нитками бус мерцали ряды лампочек, время от времени доносились глухие взрывы и прерывистое стрекотанье отбойных молотков. У входа в штольню Кадзи и Окидзима столкнулись с Окадзаки. Он остановился и, похлопывая плетью по крагам, приветствовал их. - О, вдвоем изволили пожаловать! Инспекция? Благодарное занятие. Кстати, Окидзима, что это вы мне наделали с утренней сменой? Где люди? - Я попросил господина Окидзиму перебросить часть рабочих на несколько дней на второй участок,-- ответил Кадзи.
– - Там придется форсировать работы. -- Ах, так. А нам, значит, не к спеху? Ну что же, вы мне облегчаете задачу. Выходит, с меня и спрос меньше. Прямо хоть рассыпайся перед вами в благодарностях... Вот что, господин Окидзима! Попрошу все-таки присылать сюда положенное число рабочих. Перед директором отвечать придется мне, а не вам! -- Ладно, пришлю,-- улыбнулся Окидзима и не без ехидства добавил: -- Но только если почтенный господин Окадзаки проследит, чтобы пайки рабочих больше не пропадали. Пайки, доставляемые для раздачи на месте работы, часто пропадали вместе с тележкой, на которой их привозили. Окадзаки терпеть не мог, когда ему напоминали об этом. А тут ему показалось, что эти двое намекают, будто и он не без греха, сам замешан в этих грязных делишках. -- Прошу иметь в виду, что я получаю почти столько же жалованья, сколько и ты.-- Окадзаки сверкнул белками и надменно вскинул свою багровую мясистую физиономию.-- И не хочу получать его даром! Вора я непременно изловлю. Смотрите только, как бы у вас не получилось, как в той сказке: ловили вора, а поймали братца родного! Окадзаки, в ярости хлестнув плеткой по крагам, проводил Кадзи ненавидящим взглядом. Он был убежден в своей незаменимости, в непререкаемости своего авторитета и искренне считал себя первым человеком не только на участке, но и на всем руднике. Что он подчинен начальнику участка -- это только проформа. Начальник участка командует машинами, а людьми управляет он, Окадзаки. Не будь его, тут бы все пошло прахом. Так думал Окадзаки. Впрочем, в этом была некоторая доля правды. Они молча обошли еще несколько забоев. После беседы с Окадзаки говорить ни о чем не хотелось. - Не пора ли нам на свет божий?
– - пробормотал Окидзима, убедившись, что Кадзи собирается обследовать каждый закоулок. - Подожди, заглянем уж и сюда, -- предложил Кадзи и, цепляясь за ветхие стойки крепления, свернул в узкую выработку. - Чего ходить, не понимаю! Сколько ни ходи, все штреки одинаковые,-- ворчал Окидзима.
– - Незачем туда лазить, все ясно и без того: с расширением штрека проходчики запоздали, поэтому тормозится откатка, а крепь тут старая, того гляди, рухнет. Вот и все. Больше тебе и знать не полагается -- ты не инженер!
– - бормотал он, пробираясь вслед за Кадзи. Что делать? Как наладить работу? Кадзи остановился у пустой вагонетки. Трех дней оказалось достаточно, чтобы получить одобрение начальства, а вот порядок навести -- тут и за три месяца не управишься. Может быть, совсем закрыть опасные выработки? Все равно от них проку мало... Или наоборот -- нагнать рабочих во все опасные забои, платить побольше, и будут работать... Наверно, от него ждут именно этого... Он толкнул вагонетку. Сердито скрипнув колесами, она дрогнула, но тут же остановилась. И снова нависла тишина. Ни стука кайла, ни треска отбойного молотка. Тихо, как в заброшенной шахте. Редкие холодные капли падали за воротник, вызывая дрожь, или звонко плюхались в темные лужи под ногами. И снова воцарялась бездонная тишина подземелья. Вдруг до них донеслась грубая брань. Отражаясь от тяжелых пластов, раскаты человеческого голоса пронеслись по темному штреку. И вслед за ними еще один звук, резкий, как удар кайлом о скалу. Они заглянули в поперечную выработку. Освещенная тусклым светом керосинового фонаря, высилась фигура надзирателя. У его ног валялся рабочий. Штрек в ширину человеческих плеч казался непомерно высоким. Верхний левый угол зловеще висел отделившейся от пласта глыбой. Казалось, она вот-вот рухнет. Там, где свет фонаря рассеивался в подступавшем мраке, стояли еще трое рабочих, тупо глядя на своего товарища, лежавшего перед ними. Когда глаза привыкли к темноте, Кадзи разглядел в глубине, под фонарем, висевшим на стойке, еще несколько человек. В грязной одежде, сливавшейся с буро-черными пластами руды, они были почти невидимы. Надзиратель, пнув ногой рабочего, пытавшегося встать, принялся за остальных. Он кричал, что не позволит себя дурачить, и раздавал налево и направо профессионально точные удары. -- Что тут у вас случилось?
– - окликнул его Окидзима. Надзиратель замер, обернулся и, узнав Окидзиму, молча кивнул ему. - Да вот бездельничают скоты, не хотят работать -- и все тут!
– - И он, развернувшись, ударил еще одного. - От побоев они лучше работать не станут,-- сказал Кадзи.-- А вот выработка от этого может понизиться, так что я попрошу вас прекратить расправу. Только сейчас надзиратель увидел Кадзи. Он подошел к нему вплотную, приблизив лицо так, что почти касался Кадзи носом. -- А-а, вы тот новенький из отдела рабочей силы?.. У меня имеются указания господина Окадзаки. Вам, может, это и не понравится, но вы мне не начальник, вот что я скажу! И зря лезете со своими замечаниями в наши производственные дела. Кадзи почти услышал, как за его спиной ухмыльнулся Окидзима. Давай, давай, Кадзи! Выпутывайся сам. Любопытно, как это у тебя получится. - Ну что ж, резонное требование,-- сдержанно ответил Кадзи.
– - Не буду лезть в ваши производственные дела. Но поднимать руку на рабочих я не позволяю! - Вон чего захотел!
– - переходя на "ты", заорал надзиратель.
– - Ну это мы еще посмотрим! У нас тут свой подход... Раздув ноздри и выпятив грудь, он угрожающе подался к Кадзи. "Ты, начальничек новоявленный, забыл, что у нас здесь не белый свет, а преисподняя? Со своими вольными привычками сюда лучше не суйся!" -- говорил его взбешенный взгляд. Кадзи не шелохнулся. "Центр тяжести перенес на правую ногу,-- отметил он про себя. -- Значит, левша. Ну да, ведь рабочих он бил левой... Окадзаки, конечно, уже проинструктировал его: приехал, мол, новичок, в нашем деле ничего не смыслит, гони его подальше..." -- Что у вас за подход -- не знаю и знать не хочу! Но если вы будете избивать рабочих, мы просто не станем их к вам направлять. Кадзи самому понравился этот твердый ответ, и он улыбнулся. Надзиратель стиснул кулаки. "Петух бойцовый",-- подумал Кадзи и опять улыбнулся, но тут же сообразил, что и сам он, наверно, выглядит не лучше. И тут неожиданно выступил Окидзима. Громовым голосом он обрушился на рабочих. Он говорил на китайском. -- Не хотите -- можете не работать! С завтрашнего дня можете не выходить. Валяйтесь себе целый день, режьтесь в кости, бездельничайте! Но когда другие сядут жрать, будете сосать лапу! А в рудник возвращаться и не думайте. Пока я здесь, ноги вашей тут больше не будет! Фигуры неловко зашевелились, но никто не сказал ни слова. Надзиратель постепенно успокоился. Он первым отвел взгляд, скрещенный, как шпага, со взглядом Кадзи, шумно сплюнул и исчез в чернильной темноте штрека. Рабочие неторопливо взялись за инструмент. У выхода из штольни Окидзима остановился. - А ты, право, комик, Кадзи! - Что во мне смешного?
– - вспыхнул Кадзи. - Я таких только на сцене видел. В проходной они прошли мимо Окадзаки. Он проводил их взглядом и ничего не сказал, хотя рядом с ним на столе стоял судок с обедом и запиской: "Для господина Кадзи из отдела рабочей силы". Шел четвертый час дня. Солнце клонилось к западу, но палило немилосердно. От нагретой листвы в воздухе стоял дурманящий аромат. -- Кто я такой?
– - заговорил Кадзи, покосившись на Окидзиму.
– - Во всяком случае, не надсмотрщик над заключенными. Я "счастливчик", помышляющий об обращении с себе подобными как с людьми. А счастливчики всегда наживают себе врагов, с этим ничего не поделаешь. Комедия это или трагедия -- я спорить не стану, мне все равно. Окидзима ничего не ответил, только в уголках его губ задрожала снисходительная улыбка.

14

Митико стояла в прихожей у груды свертков. Все это принесли трое мужчин и, как она ни отказывалась принять, оставили. Один из них -- тот, с усиками, которого она встретила тогда в отделе Кадзи. Он без умолку говорил, угодливо улыбался, расточал приторные и косноязычные любезности ей и Кадзи, нагло шарил глазами по ее фигуре. Как приехал Кадзи, говорил он, рабочие стали лучше работать. Благодаря Кадзи и у них, подрядчиков, работа пошла гладко. Есть, конечно, кое-какие мелочи, которые, может, не нравятся господину Кадзи, но все же они просят его "не покидать их и руководить ими как следует..." Митико слушала, ежилась под бесцеремонными взглядами и ждала, когда они наконец уберутся. Они принесли большой пакет сахара, две трехлитровые бутыли саке, мешок муки и три куска полотна. В пакет с сахаром они сунули пухлый конверт. "От Усиды, Кобаяси и Канэды" -- было написано на нем. Она осторожно открыла конверт и тут же положила назад. Там было пять новеньких ассигнаций по сто иен. Она испугалась, хотя механически подсчитала, что это больше четырехмесячного оклада Кадзи; даже с надбавкой за работу на производстве все равно больше трехмесячной получки. А для бывшей машинистки Митико это был целый капитал! Но что скажет Кадзи? Он вспылит: "Зачем приняла?" Она действительно виновата. Могла бы выпроводить их. Пусть даже сахар по нынешним временам драгоценность. Кадзи так любит сладкое, а из этого сахара и муки можно приготовить уйму вкусных вещей. Полотно теперь тоже редкость. Ведь придет время, когда оно понадобится... А на бутыль с саке будут с вожделением смотреть все сотрудники отдела, когда она и Кадзи пригласят их на новоселье. Вопрос только в том, как на все это посмотрит сам Кадзи... Вечером Митико пошла встречать Кадзи. С маленькой улочки, соединявшей разбросанные по роще домики японского персонала, сквозь деревья просматривались светло-кремовая стена и красная крыша их дома, и это зрелище неизменно наполняло душу Митико счастливой гордостью. Кругом росли акации. Как чудесно они пахнут! И как чудесна жизнь вообще! Как счастлива она, Митико. Она любит эту узенькую улочку, любит свой дом, эту необычную жизнь в горах. И если сейчас, в эту минуту, ей чего-то не хватает, так только одного -- Кадзи, чтобы он был рядом, и чтобы она могла пойти с ним по этой улочке навстречу косым лучам, пробивающимся сквозь деревья, и выйти на открытый склон, откуда видно, как садится за гору огромное багровое солнце... По утрам Кадзи трудно разбудить: сколько его ни тряси, сколько ни целуй, он не хочет просыпаться и бормочет: "Еще пять минут", "еще три минуты..." Затем он вскакивает, на ходу проглатывает завтрак и мчится на рудник, словно ее, Митико, не существует, а возвращается, когда роща уже тонет в ночном мраке... Но все равно она счастлива. Она готова ждать. Ждать каждый день. Ждать сколько угодно. Он пошел на эту работу ради того, чтобы они были вместе, и она будет ждать. По улочке от рудника потянулись служащие. Митико поспешила домой и принялась готовить ужин. На душе стало неспокойно. Ей надо было сию же минуту сказать Кадзи что-то очень важное, хоть она и не знала, что именно. Она понимала, что ее гнетет; это, конечно, подношения, эти свертки в передней, которые она осмелилась принять. Один за другим мимо окон проходили соседи. А Кадзи все не было. Лучи заходящего солнца роняли на землю сквозь ветви акаций последние яркие блики. Сумерки здесь, в горах, поднимались с земли, как легкий туман, неверный, бледно-сиреневый, а потом все вдруг тонуло в густой тьме. С тревожным криком пролетела запоздалая птица. В рощу прокрадывалась ночь. С каждой минутой сгущается мрак и наконец становится таким плотным, что поглощает все -- и силуэты деревьев и тени прохожих... Сладкая грусть овладевает Митико в эти мгновения. Ей и больно и радостно ждать, считать эти минуты, часы ожидания. Трепетно сжимается грудь. Это душа рвется куда-то далеко, за своей мечтой из серых будней... Митико направилась вниз, к конторе рудника. Вот сейчас покажется Кадзи. Она подбежит к нему и обнимет. И Кадзи забудет, как он устал, а Митико -- как грустила и ждала его. Она пристально вглядывалась в темную дорогу и так добрела до самой конторы. В помещении отдела рабочей силы горел свет. В огромной комнате сидели Кадзи и Чен. Остальные давно ушли. -- Иди домой, Чен,-- предложил Кадзи.-- Дома тебя, наверно, заждались. Отщелкав на счетах очередную выкладку, Чен улыбнулся: -- Э-э, матушка только рада сверхурочной работе -- получка будет больше. Поденная ставка у Чена была полторы иены, хотя работал он лучше, чем японцы, которым платили две с половиной. Пожалуй, даже лучше самого Кадзи, у которого только основной оклад был сто двадцать иен. Почерк, во всяком случае, у Чена был красивее, а в работе на счетах с ним никто не мог сравниться. Если бы лозунг "сотрудничества пяти наций", провозглашенный при создании Маньчжоу-Го, получил настолько широкое толкование, что его можно было трактовать как "равенство наций", да еще при равной оплате за равный труд, Кадзи, вероятно, охотно поменял бы местами Фурую с Ченом. - Без сверхурочной работы не прожить? - Никак. На паек ничего не дают, кроме гаоляна и жмыхов. А потом, матушка копит деньги -- хочет перед смертью съездить на родину в Шаньдун в хорошем платье. Чен застенчиво улыбнулся, аккуратно сложил папки с бумагами и положил их на стол Кадзи. - Еще будет что-нибудь? - На сегодня хватит. Иди домой, пожалуйста. Меня не жди. Чен начал убирать со стола. -- А почему матушка так стремится на родину? Чен пожал плечами. - Когда покойный отец приехал сюда из Шаньдуна, мать примчалась за ним. Ее старшая сестра будто бы очень рассердилась: зачем ей нужен нищий жених? Но покойный отец, когда матушка приехала к нему, послал в Шаньдун выкуп за нее -- пять иен. Правда, муж старшей сестры требовал пятьдесят, но у отца не было таких денег, и он послал только пять... Тогда из Шаньдуна в Маньчжурию народ валом валил, вот и отец поехал. Все-таки молодец, хоть пять иен сумел послать, правда? - И давно вы здесь? - Давно. Отец на этом руднике и погиб. Пока он был жив, матушка все бранила его, кричала, что мужчине, который не может прокормить семью, нечего коптить небо. А когда он умер, заболела. С тех пор никак не поправится... Это со всеми женщинами так бывает? Кадзи пожал плечами. - Матушка мечтает приехать домой в хорошей одежде и рассказать, будто отец разбогател в Маньчжурии, а я стал важным чиновником и выстроил себе огромный дом, --продолжал Чен. Он поклонился и уже у дверей спросил: -- Передать вашей супруге, что вы задержитесь? - Нет, я сейчас тоже пойду. Чен ушел. Кадзи провел рукой по вспотевшему лбу, по щекам. Под рукой зашуршала небритая борода. Он подумал: вот он сидит и правит судьбами десяти тысяч таких, как отец Чена. Может, этим десяти тысячам даже еще хуже, чем было отцу этого паренька. Многие ли из них способны выложить пять иен, чтобы купить себе жену? Он сейчас пойдет к своей Митико. "Ну-ка, что тебе сегодня подадут на ужин?" -- всплыла перед глазами ехидная физиономия Окидзимы. Да, кусок или даже два куска жареного мяса. И овощной салат... Окидзима сидит дома и пьет пиво. Кадзи представил себе, как жена Окидзимы наливает ему пиво. А Чен хлебает со своей матерью похлебку из соевых жмыхов и жует соленую репу... Нет, Кадзи не покупал Митико за пять иен. Он не платил ничего. Он предложил ей вексель -- многообещающее будущее супруги молодого служащего огромной фирмы, а в придачу премию -- любовь... Отец Чена этого сделать не мог. Чен, вероятно, тоже не сможет до тех пор, пока он под властью японцев... Но ведь война еще не кончилась, ведь может случиться, что как раз у сыновей Кадзи не окажется и пяти иен. Будет ли Чен тогда думать о нем так, как сейчас думает Кадзи? Он погасил свет и вышел из конторы. Луна заливала ясным и прозрачным сиянием пустую площадь. Не успел он сделать и нескольких шагов, как от столба отделилась тень и метнулась к нему. В лицо пахнуло знакомыми духами. -- Ты меня испугала!
– - Кадзи крепко обнял жену. Они медленно шли к дому. И Кадзи неожиданно для себя опросил, что у них сегодня на ужин. - Угадай! - ...Жареное мясо и салат? - Нет, керри. А тебе хотелось жареного мяса? - Да нет, это я просто так. Я очень люблю керри. - Я могу приготовить мясо. - Нет, я не к тому,-- сказал он, припоминая выражение лица Окидзимы.
– - Я просто подумал, могут ли люди, у которых на ужин жареное мясо и всякие салаты, сочувствовать тем, у кого нет ничего, кроме соленой репы. Одни говорят -- сочувствовать можно и нужно, а другие возражают: такое сочувствие все равно что ломаный грош, на который ничего не купишь. Митико промолчала. -- Н-не знаю...-- неуверенно сказала она чуть погодя.
– Но отдавать другим свой ужин я бы тоже не стала. Кадзи кивнул. Да, пожалуй, правда. Ведь Окидзима пьет свое пиво, не думая ни о чем. А Кадзи хоть и думает, но с аппетитом ест свое жаркое. И все же неверно, что не стоит думать о тех, у кого нет жаркого, если у тебя оно есть. Окидзима неправ. -- Не смей думать, слышишь!
– - повелительно шепнула ему Митико.-- Ты уже вышел из своей конторы, ты мой! Теплый, сладостный ночной воздух овевал их, когда они поднимались по горной дороге. Запах молодой листвы кружил голову. Кадзи овладело неудержимое, жадное желание. -- Ты чувствуешь, какой здесь аромат? Прильнув к нему, Митико запрокинула голову, как бы желая подставить лицо лунному сиянию, и опустилась на траву, увлекая его за собой... ...Уже у дома она вспомнила, что не рассказала Кадзи о дневных гостях. Пятьсот иен, сахар, мука, полотно... Кадзи молча слушал. Митико искоса поглядывала на него: в свете луны лицо его казалось бледным и гневным. - Ты сердишься? - А ты собираешься принять все это?
– - резко спросил Кадзи. - Вовсе нет.-- Митико покачала головой. Ей самой ничего не нужно. Ей хотелось доставить удовольствие Кадзи. Она рада любой мелочи, которая украшает их жизнь. А больше ей ничего не нужно.
– - Хочешь, я завтра отнесу все обратно? - Не надо, я сам верну. Завтра придется вызвать всех троих. Наглецы! За кого они его принимают? Урвали по лишней иене со своих рабочих и мечтают подкупить его, развязать себе руки! Чтобы он не мешал им выжимать соки из этих горемык. Мука и сахар взяты, конечно, из продовольственного склада. Они в сговоре с Мацудой. Мацуда ведает рабочими пайками. На каждого рабочего отпускаются жалкие крохи, но для десяти тысяч набирается не так уж мало. Украсть мешок муки и килограмм-другой сахара для них сущий пустяк. Они хотят подкупить его продуктами, отнятыми у голодных!.. Все, все краденое! Саке -- со склада какой-нибудь воинской части, полотно -- из скудных норм, отпущенных на всю округу. Ох, за какого же дурака они его принимают! Кадзи взглянул на Митико. -- Прости меня,-- тихо сказала Митико. Кадзи молча прижал ее руку к себе. У калитки Кадзи остановился. Митико подняла голову, лежавшую на его плече. В двух шагах от них, слабо освещенный светом фонаря, стоял коренастый мужчина. Он двинулся к ним. Кадзи узнал Окадзаки. - Еще только с работы? Я тоже,-- сказал тот, косясь на Митико. Хлыст шелкнул по кожаным крагам. - Что-нибудь срочное?
– - сухо спросил Кадзи. - Да, вроде того. Хочу тебя кое о чем спросить. Мне передали, будто тебе не понравилось поведение моих помощников, и ты грозился не давать нам рабочих. Это правда? Кадзи не отвечал. -- Ну так как же? -- хлыст снова свистнул по крагам.
– - Грозился? Мне грозил? Митико вздрогнула. Если он замахнется на Кадзи, она заслонит мужа грудью. - Вам хочется услышать об этом именно сейчас? - А как же, даром я, что ли, тащился сюда. Это служебное дело, господин Окадзаки, лучше отложить его до завтра. Митико понравилось, как говорил Кадзи -- спокойно, мужественно. Окадзаки насмешливо улыбнулся и снова покосился на Митико. Аппетитная бабенка! Этот молокосос слоняется всюду со своей зазнобой. А у него, Окадзаки, в молодые годы руки были в мозолях -- он работал как вол. И этому белоручке рано разговаривать с ним как с равным! -- До завтра! Понимаю, хочешь уклониться от ответа! Еще бы, кому приятно показывать свою слабость перед молодой супругой... -- В чем она проявилась, моя слабость? - Тогда отвечай, как подобает мужчине. -- Ты чего тут разорался!
– - с внезапной яростью крикнул Кадзи и, повернувшись к Митико, кивнул на дверь.
– - Иди домой! Митико метнулась к дому. Она остановилась у дверей и прижала руки к трепещущей от волнения груди. Позвать кого-нибудь? -- подумала она, но в широких плечах мужа, видневшихся над калиткой, чувствовалась такая уверенность, что она успокоилась. Не спуская глаз с Окадзаки, Кадзи прикидывал, куда бить. Торс у Окадзаки как скала, но ноги казались не особенно устойчивыми. Если набросится -- подножка и удар слева, решил Кадзи. А что дальше? Завтра разразится скандал. Директор, конечно, будет защищать Окадзаки... И все же у Кадзи чесались руки: в этом громиле для него воплотились все надзиратели в шахте со злобными физиономиями человеконенавистников, и бывший ефрейтор Ониси из исследовательского отдела, и... - Я сделал вашему помощнику замечание,-- спокойно заговорил Кадзи, -- он нагрубил мне. Я здесь новый человек, но оскорблять себя не позволю! Согласитесь, нельзя контролировать использование рабочей силы, если не имеешь права призвать к порядку надзирателя. - Попросись по совместительству, хлебни нашего. - Ну что ж, если вы подадите в отставку, я, пожалуй, соглашусь. Окадзаки свирепо хлестнул по крагам. -- Расхрабрился ты не в меру. Послушай меня, не пожалеешь. Тебе не хуже моего известно, как нажимают сейчас на добычу руды. Ну что тут особенного, если рабочий получит раз-другой по морде? Ведь самое главное -- побольше руды добыть, чтобы войне помочь, так или не так? Хочу узнать твое мнение: что важнее, руда или рабочие? А? Окадзаки торжествующе вращал белками. Он был уверен, что припер противника к стене. Кадзи оглянулся на Митико. Она замерла у двери. -- Я вообще не позволяю себе так рассуждать,-- сухо ответил Кадзи.
– - Не допускаю несуразного противопоставления человека руде. Берегите человека -- и руды будет больше. Почему эта простая истина не приходит вам в голову, не могу понять. Окадзаки колотил хлыстом по крагам. Словно только это и помогало ему подавить в себе желание обить Кадзи с ног. - Скоро поймешь. Только предупреждаю, Окадзаки -- мужик крепкий, сшит, как говорится, на совесть. Вкручивай, что хочешь, я не умею по-вашему: ах, ох, так точно, покорно благодарю! Нет уж, не выйдет! Не стану я слушать твои ученые рассуждения. Не знаю, у кого ты их там нахватался. У меня свои взгляды. Двадцать лет я до них доходил, в самом нутре сидят, и менять их не собираюсь. И дальше буду делать по-своему, а не как вашему брату хочется! Запомни! -- Хорошо, запомню. Задумчивое лицо Кадзи в лунном свете казалось синеватым. - Запомню,-- повторил он.-- Но тоже буду поступать по-своему! - Так-таки будешь?
– - Окадзаки взял хлыст в обе руки и, поднеся к лицу Кадзи, согнул его, как лук. Митико уже хотела рвануться и бежать на помощь. - И перед директором подтвердишь?
– - услышала она. - Если угодно -- пожалуйста. - Ладно. Окадзаки повернулся и широким шагом пошел прочь. Послышался резкий свист хлыста и треск падавших под его ударами веток. Еще долго стучали его тяжелые шаги. Затем они стихли, и на улице снова воцарилась тишина. Митико подбежала и положила дрожащие руки на грудь Кадзи. - Ну? - Двадцать лет доходил, подумаешь! Двадцатилетний опыт зверства и насилия! А я затем сюда и приехал, чтобы поломать весь этот опыт! - Отвратительный тип! - Ничего! Я своего добьюсь! Кадзи произнес это, стиснув кулаки, словно клятву. Хотя сам не понимал, чего именно он собирается добиваться.

15

Окадзаки притих. Он рассчитывал первым окриком или даже грозным взглядом подмять под себя этого новичка. Не вышло. Тот оказался довольно упрямым пустомелей. Впрочем, зачем обманывать себя понапрасну -- пустомеля не задел бы его так за живое. Вся беда в том, что это хитрая лиса, да еще пользующаяся покровительством большого начальства. И уже совсем сразил Окадзаки слушок, поползший по руднику: "Этот новенький отбрил папашу Окадзаки!" Началось с того, что Митико рассказала жене Окидзимы о своем испуге и возмущении по поводу ночной встречи у их дома. Та -- своей соседке, соседка -- тоже "в общих чертах" -- кому-то еще. Новость распространилась по всему поселку, потеряв в пути сходство с тем, что действительно произошло, и теперь уже говорили, что Окадзаки еле ноги унес от этого новенького из отдела рабочей силы. В таком изложении новость дошла до жены Окадзаки, под стать мужу энергичной и языкастой особы. - Что, получил от молокососа?
– - услышал Окадзаки в тот же вечер, едва переступив порог дома.
– - Отбрили тебя, а ты и не чешешься? Эх, ты! Так тебя и за мужика перестанут считать! Кто теперь тебя бояться-то станет? -- продолжала она, оторвав грудь от губ ребенка и убирая ее. Окадзаки молчал, только на лбу вздулась синяя жила.
– - Такого еще не было, чтобы за твоей спиной хихикали!.. - Да умолкни ты наконец!
– - прикрикнул Окадзаки.
– - Я еще никому не уступал, не беспокойся! У меня свое на уме. - На уме!
– - передразнила жена.
– - А мне что теперь прикажете -- перед его женой глаза опускать, кланяться? -- Лицо у жены было мясистое, смуглое, губы накрашены ярко, но неумело, помада размазалась вокруг рта. - Да тише вы там!
– - крикнула она в детскую, где трое старших мальчишек играли в войну. - Эй, ты будешь "Б-29", -- неслось оттуда с облаком пыли от перевернутых циновок. -- Лети сюда, говорят тебе! А я -- истребитель "Хаябуса". Иду на таран! У-у-у! Послышался грохот. "Б-29" стукнулся о буфет. Раздался звон разбитой посуды и вслед за этим рев. - Сообщение главной ставки! Сбит один вражеский самолет! - Тише вы там!
– - крикнула мать. Младенец на руках вздрогнул, сморщился и заплакал: -- Чего ты орешь! Видишь, что наделала? - Если молчать, они весь дом разнесут! - Оставь, пускай играют! Теперь там выли "пикирующие бомбардировщики". Окадзаки взял у жены ребенка и принялся его укачивать. Он поднимал и опускал младенца, произнося нежные слова голосом, больше приспособленным для усмирения лошадей. Это были, пожалуй, единственные мирные минуты в жестокой и грубой жизни Окадзаки. -- Смотри-ка, -- захохотал он, -- только возьму в руки -- он сразу смеется!.. Он играл с ребенком, а сам не мог ни на минуту забыть Кадзи.
– - Не привык я эдак, по-тихому воевать, -- сокрушался он.

16

Усида, Кобаяси и Канэда вошли в контору, кланяясь и угодливо улыбаясь. Но не прошло и пяти минут, как у всех троих вытянулись лица. -- Да что же это? Почему аннулируются только наши подряды? -- растерянно спросил Усида. Окидзима не вмешивался. Он стоял поодаль, скрестив руки и прислонившись к окну. Фуруя сидел за своим столом с выражением совершенного безразличия на сонном лице. - Плохо работаете, -- сухо ответил Кадзи. -- Обираете своих шахтеров. Как это у вас получается: мы выдаем вам на каждого рабочего иену и семьдесят пять сен, а рабочий и одной иены не получает! - Да вы что, шутите, господин Кадзи? Кто это столько берет? Если бы мы так зарабатывали -- давно бы уже себе амбары для добра понастроили, -- запротестовал Усида. - Так ты вместо амбара содержанке дом построил, -- бросил Окидзима. На продолговатом лице подрядчика пятьдесят восьмой артели Кобаяси появилось угрожающее выражение. - Сколько мы платим рабочим -- это дело нашего уговора с ними. Фирма не имеет права вмешиваться. - Мы платим рабочим, а не вам, -- резко сказал Кадзи, -- платим сполна, а получаем максимум пятьдесят процентов нормы. А все потому, что наши деньги до них не доходят. Рабочие и не хотят работать бесплатно. Выходит, мы тратим деньги фирмы впустую. - А рудничный контролер Окадзаки доволен нашими артелями, -- огрызнулся багровый от ярости Канэда. - Да, я знаю. Сто третья артель умеет работать. Когда выходит на работу, -- добавил Кадзи. -- К сожалению, гораздо чаще она просто

отсиживается в бараках. Проверка показала, что численность рабочих в вашей артели -- сплошное надувательство. - Но рудничный контролер Окадзаки... - Я не рудничный контролер Окадзаки, а служащий отдела рабочей силы!
– - Кадзи швырнул на стол толстую конторскую книгу.
– - Вы что, думаете, я дрыхну за этим столом? Окидзима улыбнулся. Канэда подался вперед, приняв положение для удара головой -- излюбленный прием корейской борьбы. Усида тайком подмигивал Фуруя, но тот укрылся папкой, делая вид, что все это его не касается. - А казармы нашей артели видели? И питание дрянное. Значит, не одни мы виноваты, -- глядя исподлобья, отбивался Кобаяси. - Правильно. Никуда не годные казармы. И тесные -- сто семьдесят в длину, шестьдесят сантиметров в ширину на человека. Все знаю. И одни соевые жмыхи на паек. Но знаете ли вы, что в нашем деле самое страшное?
– - Кадзи поочередно оглядел подрядчиков, которые отвечали ему недобрыми взорами: болтай, мальчишка, тебе легко нас кусать, за тобой компания, громадина, с ней не сладишь...
– - Самое страшное -- это вы, подрядчики! Я обещал рабочим улучшить питание -- не сразу, постепенно, но улучшить. И в казармах наведу порядок. За один день я всего сделать не могу, но обещание свое сдержу. Только никакие мои старания не помогут, пока между нами и рабочими будете стоять вы...
– - Кадзи метнул на подрядчиков взгляд, полный ненависти.
– - Вы отправляетесь куда-нибудь в Шаньхайгуань, набираете там обездоленных бродяг, выдаете им вперед ничтожные гроши, а потом до самой смерти сосете из них кровь. Вы даете им пять иен, еще пять иен платите за проезд, гоните их пешком, где выгодно, а с фирмы получаете по двадцать иен за каждого завербованного! Это еще куда ни шло -- у компании капиталов хватит! Но ведь вы за эти несчастные пять иен, выданные авансом, закабаляете человека на всю жизнь, сдираете с него пятьсот, тысячу иен, тянете из него жилы, пока не загоните в гроб! Вы держите надсмотрщиков, избивающих до полусмерти тех, кто пытается бежать. А куда им бежать? Сбегут от одного -- попадут в лапы к другому, иначе ведь работы не получишь... А у вас порядки везде одинаковые. Немудрено, что люди впадают в отчаяние и опускают руки. Вот как вы работаете, подрядчики, все равно -- китайцы, корейцы или японцы. Японцы, пожалуй, самые жестокие из вас. До поры до времени мы терпели, закрывали глаза на все безобразия, потому что Окидзима был здесь один, руки у него не доходили до вас. Но больше мы этого не допустим, ясно? -- Не допустим? Да кто ты такой?
– - взорвался Канэда.
– - Мелкий служащий фирмы и ничего больше! Не допустим! Что ты можешь нам сделать?.. Окидзима двинул ботинком по ножке стула, на котором сидел Канэда. -- Будешь при мне грозиться, -- гаркнул он, -- всыплю! И улыбнулся. Канэда поморгал глазами и сник. - Так или иначе, рабов и рабовладельцев на этом руднике больше не будет, -- подытожил Кадзи. -- Подряды ваши аннулируются, артели распускаются, рабочие передаются в прямое подчинение администрации рудника. - То есть как передаются? А кто оплатит наши убытки?
– - подал голос Кобаяси. "Этот мальчишка разыгрывает тут из себя святого, -- негодовал он. -- Делает доброе лицо, а того не видит, что компания только и держится благодаря подрядам. Руда потому только и идет, что из рабочих соки выжимают. Выходит, что компания и подрядчики -- одного поля ягода! Ну а если компания задумала пенки снимать -- не выйдет! Не дадим!" - Вы думаете, мы поплачем-поплачем, да и успокоимся? Не-ет, не ждите! - Да какие у вас убытки? -- усмехнулся Кадзи.
– - Впрочем, поскольку компания забирает у вас рабочих, мы можем возместить вам деньги, выданные вами авансом при вербовке рабочих. В ближайшие дни прошу подать счета в контору. Заниматься махинациями не рекомендую. Я не слепой, вы имели возможность убедиться. Подрядчики переглянулись. Фуруя с безучастным видом вышел из комнаты. Усида проводил его взглядом до самых дверей. - Господин Окидзима, -- умоляюще проговорил он, - заступись хоть ты, пожалуйста. Ведь старые знакомые... - Да, знакомые старые. Плесень на мне завелась от этого знакомства. Но вот, спасибо, Кадзи появился, пемзой оттер. Все содрал без пощады, даже шкура саднит. Подрядчики снова переглянулись и почти одновременно поднялись. -- Видно, не угадали мы сегодня, не ко времени пришли. До свиданья, господа, как-нибудь в другой раз заглянем. Усида подобострастно поклонился, и все пошли к двери. Кадзи окликнул Усиду и протянул ему конверт. Усида хотел было что-то сказать, но Канэда, злобно оскалившись, выхватил конверт из рук Кадзи. -- Продукты и полотно отправлены вам на квартиру, -- сказал Кадзи. Подрядчики поспешили уйти. Отерев с лица пот, Кадзи неторопливо размял сигарету и закурил. С дымом от первой затяжки у него вырвался вздох. Странно, что-то уж больно быстро они отступили... Конечно, они не уступят. Они будут искать лазейку. Не поторопился ли он?.. Вообще если разобраться, все это -- попытка уничтожить определенную систему эксплуатации не с помощью силы, созревшей в недрах этой системы, а под воздействием извне, силой власти, приказом... Знает ли история революций хоть один случай, когда такой способ имел успех? От сигареты стало горько во рту. И на душе -- от неудовлетворенности. Он служащий компании, и от него ожидают не философствования и исторического мышления, а конкретных решений и немедленных практических результатов. Хочешь не хочешь, а придется попробовать. - А если бухгалтерия откажется выплатить подрядчикам?
– - заговорил Окидзима. -- Ведь не жить тебе тогда, подкараулят, будь уверен. Либо прирежут, либо угодишь под взрыв в забое. На твои похороны они не поскупятся... - Я уже подумал об этом. Если будет заминка с выплатой, постараюсь провести эту сумму как расходы по новому набору рабочих. Конечно, это тоже жульничество, но... Окидзима осклабился. - Сам заделаешься подрядчиком? Любопытное будет зрелище. - Да, получается так. Окидзима прав. Теперь эта роль выпадает ему: наседать на рабочих, брать их за глотку, лупить, выжимать из них пот. - Я знаю, ты обо всем уже подумал -- такая уж у тебя натура. А вот пришло ли тебе в голову, что эти подлецы могут с поклоном получить компенсацию, а потом сманят рабочих?! Что тогда? Кадзи поморщился. - Ну... тогда мне останется надеяться только на две вещи: во-первых, на твою бдительность -- ты насквозь видишь подрядчиков и рабочих и уж глаз с них спускать не будешь... - Э-э, нет! Ты мне, пожалуйста, не подкидывай лишнюю работу, хватит той, что навалили, -- запротестовал Окидзима, сердито сверкая глазами. Кадзи не понял, в шутку он это или всерьез.
– - Тебя прислали, чтобы разгрузить меня, а получается вроде наоборот. Но Кадзи продолжал, уставившись куда-то в пространство: -- ...А во-вторых, я хочу верить, что в той же мере, в какой я считаю рабочих людьми, они сами начнут относиться к себе как к людям, что они не позволят торговать собой, не дадут выжимать из себя последние соки... В другое время Окидзима реагировал бы на подобные речи насмешливой улыбкой. Но сейчас он подавил усмешку, и на лице его появилось какое-то странное выражение. - А ты и вправду гуманист. Да еще и сентиментальный впридачу. - Ты считаешь, что я неправ?
– - вскинулся Кадзи. - Совсем необязательно. Кадзи вспомнил, как в ночь перед отправкой на фронт Кагэяма сказал то же самое: "Эх, ты, сентиментальный гуманист". Да, тогда он колебался. И было от чего: интеллигенту предлагали место сторожевого пса... А теперь, когда он стал псом? Теперь он раздумывал, загонять овец или нет.

17

Недели через две по радио передали сообщение о разгроме японского гарнизона на острове Атту. Директор Куроки Распорядился приспустить на руднике флаги. Это трагическое известие пришло вскоре после сообщения о гибели главнокомандующего японским флотом Ямамото. Оно как громом поразило горстку японцев, осевших в глухой маньчжурской долине. Ведь перед этим их месяцами потчевали победными реляциями. "Интервью с новым командующим ВВС Ясудой. Авиационные удары по территории США вполне осуществимы! Мы захватили инициативу в воздухе!.." "Бомбовые удары по Австралии и Новой Гвинее!.." "Разгром каравана транспортных судов противника..." "Американцы высадили на острове Атту крупный десант. Упорные бои на острове Атту. Противник проявляет растерянность. Победа наших войск обеспечена". И еще: "Разгром англо-индийских войск, вторгшихся в Бирму. Занят крупный опорный пункт противника..." И дальше: "Гарнизон императорской армии доблестно сражается на острове Атту. Японские войска теснят превосходящие силы противника..." "Блестящая победа морских соколов у острова Атту. Потоплено семь линкоров и другие корабли противника..." И вдруг после всех этих ликующих возгласов появилось сообщение о том, что на острове Атту, севернее Японии, "полк императорской армии", отличавшийся "несравненной доблестью духа", "проявил свою божественную сущность" и с честью погиб, "разбился вдребезги, подобно яшме"!.. На площади перед главной конторой директор собрал всех японцев, работавших на Лаохулине, -- более двухсот человек. Сотрясаясь всем своим коротеньким, тучным телом, он произнес речь, подобную львиному рыку, на тему: "Отомстим за остров Атту!" Краткое содержание речи, изобиловавшей возгласами: "Все сто миллионов грудью пойдут в атаку!" или "Больше снарядов для фронта!" -- сводилось к тому, что трагедия, разыгравшаяся на острове Атту, является прямым следствием нерадивости работников Лаохулина. Директор так вошел в роль патриота, что и сам в это поверил. Он никак не мог закончить свою темпераментную речь, потому что то и дело заливался слезами. Он и впрямь казался воплощением высокого верноподданнического порыва. В этот день с рудника отправлялись одиннадцать японцев, призванных в армию: семеро с производства и четверо из отдела рабочей силы. Одиннадцать избранных роком "защитников божественной родины" под звуки песни "Вернемся с победой", которую пел провожавший их хор служащих-японцев, спустились по горной дороге к платформе железнодорожной ветки, проложенной по ущелью для вывоза руды. После известия о поражении и громовой патриотической речи директора все чувствовали себя нелепо и растерянно. Провожающих набралось порядочно, пришли со всех участков рудника. Пришел и Кадзи проводить своих четверых сотрудников. У платформы столпились жены призывников и все женское население японской колонии с национальными флажками в руках. До отхода поезда оставалось еще много времени. Мобилизованные из отдела рабочей силы по очереди подходили к Кадзи прощаться. -- Благодарим вас за терпение и внимание к нам!.. Не печальтесь, прокатимся весело! Никто из них, конечно, не пылал к Кадзи любовью, никто не забыл, что на другой же день после приезда, не успев еще толком узнать, как кого зовут, Кадзи начал их гонять и заваливать работой. И все-таки это было лучше фронта... Кадзи не нашелся, что им сказать в ответ. Из этой четверки только один был женат. Его жена с лицом, опухшим от слез, но напудренным, держалась бодро, громко разговаривала и пересмеивалась с соседками. Женщина воюющей страны не имеет права плакать. И она изо всех сил крепилась, словно в этом была единственная женская добродетель. Муж стоял рядом с традиционной котомкой "служивого" и ждал с бесстрастной улыбкой отправления поезда. Холостяки беспечно подшучивали друг над другом, поминутно поглядывая на ручные часы. -- С вами такой неприятности никогда не случится, -- глухо пробормотал Фуруя рядом с Кадзи. Его лицо выражало откровенную зависть. Стоявшие поблизости слышали эту фразу. Они оглянулись. Кадзи смутился и криво улыбнулся. - Куда их, в пограничные войска?
– - спросил кто-то выручив Кадзи. - Не думаю. Наверно, после начального обучения пошлют на южный фронт. - Да, уж лучше на юг. На северном море если не подстрелят, так все равно от холода погибнешь. - Попляшут под пальмами на южных островах, --пошутил кто-то. - Туристская поездка за казенный счет. И красавицы тоже... Паровоз дал гудок. На лица провожающих женщин мгновенно легла тень смертельного отчаяния. Кривя губы насильственной улыбкой, мобилизованные полезли в единственный пассажирский вагончик. Хор запел песню: "А-а, лицо твое и голос..." Уезжающие что-то кричали, каждый искал взглядом какое-то одно лицо в толпе провожающих. Песня заглушала их голоса. Паровоз снова дал гудок. Жена и дети Ждут славных подвигов твоих... Передернувшись, словно в судороге, поезд тронулся. И когда отъезжающие в прощальном привете протянули руки из окон вагонов, жены забыли о "долге женщин воюющей страны" и кинулись за ними. Хор пел: Флажком махали, на прощанье... Но люди в вагоне были безразличны к прощальному трепыханию флажков. Они были на пути туда, куда не доходят ни песни, ни шелест флажков... Кадзи содрогнулся, представив себе страшную пустоту, которую ощутили в это мгновение жены мобилизованных. За несколько ночей сгорели, испепелились от горючих слез печали и обиды женские души... -- Уехал...-- блуждая вокруг невидящими глазами, шептала женщина рядом с Кадзи.
– - Ушел, навсегда ушел...
– - И, встретившись безумным взглядом с Кадзи, запричитала: -- Не придет больше, не вернется!.. Внезапно она замолкла, взяла себя в руки и попыталась даже изобразить на лице улыбку. Кадзи сам едва сдерживал слезы. Он отыскал глазами Митико. Торопливо расталкивая людей, она пробиралась к нему. Она улыбалась заплаканным лицом. - Плачу, сама не знаю почему... - Я тоже... "Наверно, потому, что сравниваем чужую беду со своим счастьем..." -- подумал Кадзи. Расходились молча. В сущности для большинства это было чужое горе. Завтра оно могло стать своим, но сегодня оно было чужое. Митико думала только об одном: какое счастье, что у Кадзи броня. Поставить себя на место этих несчастных женщин она не могла, сама мысль казалась невероятной. Она сейчас одна, без Кадзи? И он не пришел бы вечером? Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра? Какое счастье, что можно об этом не думать!.. -- Как сейчас трудно этим женщинам...-- тихо сказала Митико. Кадзи вскинул на нее мрачный взгляд. Они расстались у здания главной конторы. Митико попросила Кадзи прийти сегодня пораньше. Кадзи молча кивнул и пошел в контору. В директорском кабинете шла оживленная беседа. Обсуждали, почему пал остров Атту, как получилось, что погиб доблестный японский полк во главе со своим командиром, и какое стратегическое значение имеет потеря этого острова. - Эти американцы понатащили туда двадцать тысяч солдат,-- заговорил Окадзаки отрывистым и волевым голосом ротного командира, -- и едва справились за две недели с маленьким японским полком. Теперь-то они поняли, что такое японская армия! - Мы хоть и отдали остров, но все равно выиграли: шутка ли на полмесяца сковать крупные силы противника на всем северном направлении!
– - высказался начальник участка Сэкигути. Впрочем, тон у него был не такой уж уверенный. Начальник второго участка Коикэ с видом стратега, раскрывающего тайны им самим созданного плана, изрек: -- Им придется драться за каждый остров отдельно. А за это время мы превратим метрополию в неприступную крепость. Его поддержал Окадзаки: -- На одном только острове Атту противник потерял шесть тысяч личного состава. Стало быть, этих двадцать тысяч ему хватит всего на три острова? Если так пойдет дело, американцы угробят в боях за тихоокеанские острова всю свою армию! Предположение Окадзаки было полно оптимизма, но никто даже не улыбнулся. -- Но все-таки бросать гибнущий гарнизон на произвол судьбы возмутительно!
– - проговорил начальник ремонтных мастерских. - А где Объединенный флот? Где?
– - сетовал главный механик.-- За это время он мог бы подойти откуда угодно! - Объединенный флот, несомненно, в южных морях. Там идет крупное морское сражение,-- изрек начальник транспортной службы.
– - За победу в южных морях не жаль отдать два, а то и три таких острова, господин главный механик. Все дружно согласились. Вера в непобедимость Объединенного флота была непоколебимой. - Все-таки линия фронта у нас чересчур растянута, -- вступил наконец в беседу Окидзима. -- Если мы не сократим ее, нам придется трудно с транспортом. - Растянута? Чепуха! Если удерживать инициативу на море и в воздухе, это не проблема,-- уверенно возразил Окадзаки, и во взгляде, брошенном им на Кадзи, мелькнул вызов. Но Кадзи понял, чего добивается Окадзаки, и промолчал. Вылезать сегодня со своей теорией военного потенциала и делать пессимистические прогнозы было бы равносильно самоубийству. Они еще долго и ожесточенно спорили, где и когда японская армия нанесет решающие удары по противнику, которые приведут к победоносному завершению этой небывалой войны. Никто из них не знал, что ровно год назад в морском сражении японская авиация и Объединенный флот, на который возлагалось столько надежд, окончательно потеряли инициативу в воздухе и на море... Директор не участвовал в беседе. Он разговаривал по прямому проводу с правлением. Вернувшись в кабинет и увидев подчиненных в сборе, он немедленно приступил к инструктажу по поводу предстоящего "производственного штурма силами всего рудника". Инструктаж этот оказался, так сказать, второй заваркой его ультрапатриотической речи, произнесенной накануне. Вначале, под впечатлением известия о гибели героев на дальнем северном острове, они еще слушали выступление директора, но скоро все это надоело. Сэкигути стал зевать, Окадзаки заснул, Коикэ чистил ногти, Кавадзима бесцеремонно ковырял в носу. Окидзима с увлечением пускал кольца дыма, то большие, как браслеты, то маленькие, как перстни. Кадзи что-то чертил пальцем на пыльном столе. Ни одного приличного человека! Особенно рассердил директора уснувший в самом начале речи Окадзаки. Придется одернуть -- слишком возомнил о себе! Наконец он покончил с вводной частью и перешел к обычному разносу. -- Ну, я вижу, вы заскучали. Придется вас развлечь. Расскажу сказочку о том, как к единице прибавляли единицу, а двух не получалось. Такая уж у вас арифметика! Раньше узким местом была рабочая сила. Сейчас процент выхода на работу резко повышен. Назовем этот прирост "плюс икс". Но на добыче этот "плюс икс" никак не отразился! Вот ведь что удивительно. В чем дело? Поймав на себе взгляд директора, Сэкигути ответил, что отстает проходка, потому и не получается арифметики. А для проходки не хватает и механизмов, и рабочих... - Только и всего? - На моем участке положение приблизительно такое же, -- доложил Коикэ.
– - К тому же нам далеко возить. Не хватает механизмов, тормозит откатка... - Хватит! -- остановил его директор.
– - Хватит! Вы всегда норовите свалить ответственность на других... Но тут директора перебил Окадзаки: -- Вы все нас корите, директор, что мы валим вину на других. А какая нам от этого радость? Возьмите хотя бы положение с рабочей силой. Верно, выход на работу повысился, но они ж идут в штольню дурака валять, а не работать! Окадзаки прищуренными глазами покосился на Кадзи. Тот невозмутимо выписывал на пыльном столе иероглифы "Влияние внеэкономических факторов на добычу руды". - Ну, уж это твоя обязанность -- заставлять их работать, -- нахмурился директор. - Совершенно правильно изволили отметить -- моя обязанность! -- развязно ответил Окадзаки.
– - Но что получается? Стоит только мне всыпать этим лодырям, как отдел рабсилы на дыбы: не смей! Обижаются на меня. Взгляды Кадзи и Окадзаки скрестились. - Если б еще только обижались, -- продолжал Окадзаки.
– - А то ведь, стоит только этим господам испортить настроение, как происходит заминка с разнарядкой рабочих. Странные дела творятся, господин директор. - Погоди-ка, -- зло перебил Окидзима, -- разнарядка рабочих -- моя обязанность. Когда это у меня были заминки? А настроение, кстати, у меня все время неважное. -- А вот спросите у этого ученого господина, он вам скажет, -- Окадзаки мотнул головой на Кадзи. Кадзи постучал кончиком сигареты по столу. - Господину Окадзаки хочется вывести меня из терпения, чтобы у меня сорвалось с языка что-нибудь неподобающее... - Не забывайте, где вы находитесь!
– - заорал директор, на лбу его вздулась синяя вена. -- Вы солдаты тыла, понятно? Из-за вашей недисциплинированности нашим воинам на фронте приходится туго! Окадзаки надулся и скрестил руки на груди. Кадзи продолжал что-то машинально чертить. Хотелось только одного -- схватить Окадзаки и перебросить через спину, чтобы он угодил головой куда-нибудь в заброшенный шурф. Перед глазами снова всплыли те женщины со смертельной тоской на лицах. "Он никогда не вернется..." А если бы ему пришлось уходить на фронт, что сказала бы Митико на прощанье? "Родной мой, мы обязательно встретимся снова!" Он поднял голову. Директор обращался к нему: -- Оплату рабочих мы улучшили, сменные графики выхода показывают, что не зря. А вот с производительностью труда у нас неважно. Почему они плохо работают, а, Кадзи? В чем причина, ну-ка? Кадзи заметил торжество на лице Окадзаки. Откровенное торжество и злорадство. "Попался, голубчик! -- говорил его взгляд. -- Тебя же предупреждали!" - Господин Окидзима, а частично и господа контролеры участков считают, что рабочим достаточно заработать себе на похлебку, как у них пропадает интерес к работе. Но я с этим не согласен. - Господин Кадзи считает, -- вмешался Окидзима, -- что с этой инертностью рабочих мы будем сталкиваться до тех пор, пока не ликвидируем систему подрядов. Такова его точка зрения, и я не могу сказать, что абсолютно с ним не согласен. - Сдвиги уже есть, хоть и небольшие, -- начал Кадзи, и директор одобрительно кивнул ему.
– - Дайте немного времени, и дело покажет... - Я-то могу дать вам время, мне легко. Война не дает! Поэтому я и требую форсировать решение всех этих ваших проблем. Кадзи умолк. Да, война не ждет. Все дело в этом. - Да, война не ждет, -- сказал Кадзи. -- Возможно, рабочие-китайцы знают это не хуже нашего. Как это понять? Кадзи исподлобья взглянул на директора. Что тут понимать? Тысячи мужчин погибли на этом острове, тысячи женщин по всей Японии оплакивают их гибель. Этот чиновник не дал себе труда поразмыслить, почему так получилось, где ж ему думать о трагедии китайского народа, которая в сотни раз страшнее этого военного эпизода! И он хочет добиться успехов под лозунгом: "Отомстим за героев острова Атту!" -- Я не вижу причин, по которым рабочие-китайцы могли бы желать нам победы в войне. Конечно, некоторые сотрудничают с нами и живут в свое удовольствие, есть и другие -- они покоряются силе по принципу "плетью обуха не перешибешь"... Но есть, по-видимому, и третьи... И подобно тому, как на маньчжурской земле не прививается культ нашей великой богини солнца -- Аматерасуомиками, хоть мы его сюда и пересадили, так не можем мы заставить китайцев работать на нашу... Окидзима под столом лягнул Кадзи. Кадзи осекся. -- Меня не интересуют ваши подозрительные идеи,-- раздраженно бросил директор.
– - Я хочу знать, как вы собираетесь повысить производительность труда. Кадзи молчал. -- Ну? Кадзи продолжал молчать. Завтра директора Лаохулинского рудника ожидал неминуемый нагоняй за невыполнение месячного плана добычи. Молчание Кадзи вывело его из терпения. Он взорвался: -- Так что же, нет предложений? Если вы не способны ни на что, признайтесь честно по крайней мере! Кадзи повернулся к директору и в упор посмотрел на него. Окидзима ухмылялся. Наконец Кадзи заговорил: - Если время не терпит, остается прибегнуть к испытанным мерам. Нагнать рабочих каких попало, откуда попало, лишь бы побольше и заставить их работать под кнутом. Но это недостойный способ, глупый способ, хотя кое-кого он даже обрадует. - Мне безразлично, глупый или неглупый! Мне дайте план, а не способ. Действуйте!
– - рявкнул директор. На этом и закончилось это нелепое совещание. Все встали и потянулись к двери. Директор окликнул Кадзи и Окидзиму. -- Не подумай, старина, что я не вижу и не ценю твоих стараний, -- сказал директор миролюбиво.
– - Ну что ты такой недовольный? Я отлично понимаю, что решение твое умное, замечательное решение. Вы поставили на ноги отдел рабочей силы -- и это ваша заслуга, друзья. Я ценю вас, я понимаю ваши трудности. Но поймите и вы меня! На мне лежит огромная ответственность. Ведь война не ждет! Окидзима, глядя в сторону, выпустил огромное кольцо дыма. Кадзи холодно ответил: -- Никак не ожидали, что удостоимся вашей похвалы. Директор терпеть не мог внезапных перемен в поведении Кадзи, его холодной учтивости. Он понимал, что это попросту откровенное выражение презрения к нему, директору. Но Кадзи он все прощал. Кадзи дельный человек, надо только уметь заставить его работать.

18

– - Что тебя сегодня прорвало? На предприятии, которое только и живет войной, пускаться в философию! Совсем спятил!
– - выговаривал Окидзима по дороге из конторы. - Но ведь факты, факты, Окидзима. Платим лучше, прогулов почти не стало, а трудятся-то они по-прежнему спустя рукава. И дело тут вовсе не в их бродяжнических наклонностях, на которые упираешь ты с Окадзаки. Ну и это тоже есть, допустим. Но главное -- в другом. Война несправедливая -- вот в чем дело! Не нужна им эта война, вот они и не хотят на нее работать. - Ну ладно, давай начистоту. А что это, наша война, моя, твоя? Нет же! Честно говоря, мы тащим ее на своем горбу, потому что понимаем -- никуда от нее не денешься... Кадзи подкинул ногой камешек и промолчал. - А тебе надо быть поосторожнее -- как бы не угодил ты со своим языком куда-нибудь... - Ну а как ты сам в глубине души относишься к этой войне? - А никак,-- ответил Окидзима.
– - Я человек обыкновенный, в меру порядочный, в меру озлобленный. Из таких, которые хотят выжить. - И меня хочешь на это настроить? - Представь себе -- нет. Правда, очень уж ты заботишься о чистоте своей шкуры. На всякий случай запомни: гладкошерстные лошади на дальних маршах быстрее сдают. - Хочешь, поспорим, кто дольше выдержит? Они остановились на площадке перед конторой. Кадзи заглянул в сердитые глаза Окидзимы. - Ведь что там ни говори, а нам с тобой от войны не отвертеться. - Ох, нелегко иметь дело с племенем гуманистов! Ну что ж, давай покажи, как честно прожить жизнь на острие ножа. Если только можно назвать честной жизнь человека, который уже причастен к преступлению... Ночью разразилась бурная весенняя гроза. По земле мчались стремительные потоки воды. Ослепительные молнии раскалывали чернильный мрак рощи, а следом за ними землю сотрясали удары грома. Кадзи стоял у окна. Митико подошла и встала рядом. - Страшно в горах во время грозы... Кадзи положил руку на ее плечо. - В бараках крыши как решето, -- сказал он. -- Ой, совсем забыла, -- неожиданно вскрикнула Митико. -- Куры-то во дворе, под дождем! Мне Окидзима кур принес. Хотя бы в ящик какой-нибудь... Кадзи пошел было за ней, но тут же вернулся к окну. Куры, ящики... крыши... Не сам же он должен чинить их крыши, его дело -- дать заявку на ремонт. И если уж соваться сейчас под этот ливень, так чтобы помочь людям, а не курам... Он не тронулся с места и продолжал смотреть в окно. Что может быть великолепнее и величественнее созерцания разбушевавшейся стихии!.. Вспомнив о Митико, он метнулся к черному ходу, но опоздал. Она уже тащила в дом огромный ящик. Куры сами нашли ящик и были почти сухие, зато Митико промокла насквозь. -- Ой, милый, какой ливень! -- прерывающимся голосом сообщила она, выжимая волосы. -- Ну, курочки, спите спокойно... Знаешь, я только сейчас почувствовала, до чего же замечательно иметь свой дом! Все еще тяжело дыша, она вскинула на мужа счастливые глаза, сверкавшие зеленоватыми искорками. Кадзи принес полотенце и помог ей вытереться. Молния ударила где-то рядом. Вздрогнула и замигала электрическая лампочка. От страшного удара грома дом заходил ходуном. Митико прижалась к Кадзи и смотрела на него полными нежности глазами. Заявку на ремонт бараков он подавал уже несколько раз. Не успели починить -- не его вина. Он сделал все, что мог... - ...Я беспечный самодовольный болван,-- говорил он.-- Я только сейчас понял ту простейшую истину, которую должен был знать с самого начала: я помогаю эксплуатировать этих несчастных, я пособник этой жестокой войны. Помнишь, я нес тебе всякую чепуху... Болтовня, я не сдвинулся с тех пор ни на шаг. Чего ради я тут командую рабочими? Только чтобы быть с тобой, чтобы наслаждаться твоей любовью. А чего стоит моя любовь?
– - Он усмехнулся.
– - Я вот послал тебя под дождь, а сам философствовал у окна! Да, да, Митико, такой я. И разве только одно это? Ведь, может быть, все мои старания немного облегчить жизнь этим несчастным -- лишь способ добиться успеха и сделать карьеру!.. Перед глазами Кадзи снова всплыло окаменевшее в скорби лицо той женщины на перроне: "Не вернется, никогда больше не вернется!.." Да, ваш муж не вернется, а я вот не попаду на фронт. Я буду философствовать у окна, обнимать жену, болтать чепуху... -- Но что ты можешь сделать?
– - зашептала Митико, и в самом ее горячем шепоте было оправдание.
– - Почему все так мучает, так волнует тебя? Ведь это бессмысленно, ты один не можешь покончить с войной... Если ты будешь постоянно терзать себя, жизнь станет не в радость, а я этого не хочу. Не хочу! Мы живые и должны жить! Нам еще, может быть, предстоят страшные испытания -- война не кончилась. Откуда ты знаешь, что нам готовит судьба? Но мы должны выстоять, мы должны жить и стараться не делать слепых ошибок! Разве не в этом радость? Кадзи кивнул. Если и есть на свете радость, то, пожалуй, только в этом...

19

В один из жарких июльских дней директор позвонил Кадзи и приказал немедленно явиться. Кадзи не удивился -- у директора всегда все "срочно". Окидзимы не было, он ушел проверять бараки. Кадзи сунул бумаги в стол и выглянул в окно. Воздух был раскален до такой степени, что, казалось, полыхал невидимым бесцветным пламенем; солнце стояло в зените. До главной конторы было рукой подать, но в таком пекле даже эти десяток-другой шагов давались с трудом. Листва на деревьях свернулась, трава пожухла. Из-под ног с иссохшей земли вздымались клубы пыли. Жара висела над долиной сизым маревом, густым, пышащим, словно кипящее масло. У входа в контору стоял мотоцикл с коляской. Белый мотоцикл без опознавательных знаков. Самый обычный мотоцикл. Но у Кадзи сжалось сердце. Мобилизационные предписания в тот раз привезли на мотоцикле. Нет, не может быть. С какой стати компания будет отделываться от него сейчас? Это не в ее интересах. Да и на Окидзиму директор, судя по всему, тоже подал специальную заявку на броню. Из директорского кабинета доносился смех и веселые голоса. Отирая пот, Кадзи вопросительно глянул на секретаря. -- Гости. Из этих -- "докучников"...
– - доверительно шепнул секретарь. Интонация у него была сочувственная: идти тебе туда не особенно приятно, но что поделаешь! Кадзи открыл дверь. Его встретили острые, оценивающие взгляды двух незнакомых военных; они совсем не вязались с теми веселыми голосами, которые он слышал из-за двери. Директор представил им Кадзи. Утопавший в глубоком кожаном кресле жандармский офицер дернул подбородком в знак приветствия и уставился на Кадзи холодным изучающим взглядом, неподвижным, как у змеи. Другой жандарм, унтер-офицер, плотно сбитый, мускулистый человек, сидел, положив руки на эфес сабли, поставленной между широко расставленными ногами. -- Господа из жандармерии порадовали нас приятным известием, -- заговорил директор незнакомым голосом.
– Для повышения темпов добычи руды на нашем предприятии армия в лице капитана Кавано предоставляет нам шестьсот спецрабочих. Кадзи приподнял брови. - Пленных из Северного Китая, -- пояснил офицер. - В правлении очень рады этому подкреплению, --продолжал директор.
– - Сам начальник отдела горных предприятий выразил армейскому командованию глубокую признательность... - Пленные выгодны для промышленности, -- капитан Кавано растянул в улыбке тонкие губы.
– - Корм и больше никаких расходов! Кадзи стоял, рассеянно слушал и смотрел на муху, бившуюся об оконное стекло. При чем тут он? Отдел рабочей силы не занимается пленными, а сам он служит не в армии, а на руднике и никаких директив от этих жандармов принимать не собирается. -- Совершенно верно, -- поддакнул капитану директор, -- при нашем голоде на рабочую силу мы об этом и мечтать не смели...
– - Директор сдвинул брови.
– - Посоветуйтесь с Окидзимой и срочно подготовьтесь к приему. И тут же он опасливо вгляделся в лицо Кадзи. Никогда не знаешь, чего ждать от этого человека с фантастическими взглядами на жизнь. - Что от меня для этого требуется?
– - мрачно поинтересовался Кадзи. - Сейчас дам вам необходимые указания,-- прорявкал унтер-офицер.
– - Но для начала прошу запомнить: повторять рассказанное не в моем характере. Так вот, первое: соприкосновение спецрабочих с наемными категорически запрещается. Далее: казарму, отведенную для спецрабочих, огородить колючей проволокой, обеспечить надежную охрану. Через колючую проволоку обязательно пропустить электрический ток. Понятно? Порядок питания, способы принуждения к труду -- по усмотрению администрации. Наше главное требование -- не допустить побега. Начальник отдела рабсилы одной угольной шахты в Северной Маньчжурии был сурово наказан за побег военнопленных. Прошу это хорошенько запомнить! Да, директор, какое напряжение можете вы подать на проволоку? - Три тысячи триста вольт. - Сойдет, -- произнес унтер, сверля Кадзи холодным взглядом.
– - Если не поступит каких-либо особых указаний, пленные будут переданы вам через неделю, считая с сегодняшнего дня. О часе извещу дополнительно. Кадзи хотелось сказать: "Я отказываюсь, я не желаю принимать на себя надзор за пленными!" Несколько раз он порывался заявить об этом, но так и не решился. Он боялся. Директор, конечно, немедленно уволил бы его, чтобы оправдаться перед военными, а затем -- фронт... И потом эти военные и вся грозная машина армии, стоящая за ними, сами по себе внушали трепет. Стыд за себя, досада -- все растворялось в страхе перед гнетущей тяжестью, распространяемой вокруг этими двумя военными, представлявшими не терпящую возражений силу абсолютной власти. Кадзи гипнотизировала железная мускулатура жандармского унтера, его руки, намозоленные фехтовальными перчатками, стальные глаза, весь его облик -- лютая, пропахшая потом и кровью решимость к немедленному действию. Никогда раньше Кадзи не испытывал такого животного страха. Крупные капли пота текли по его животу и спине. - Все ясно?
– - не спросил, а потребовал унтер. - Немедленно приступайте к подготовке, -- сказал директор и кивнул Кадзи: можешь идти. - Боюсь, нам потребуется не меньше недели, -- брякнул Кадзи. Чепуха, конечно. Хватило бы и трех дней. Просто ему надо было хоть что-нибудь сказать наперекор для собственного успокоения. Он почувствовал еще большее презрение к себе. -- Особого восторга здесь не выражают, а? -- бросил капитан Кавано унтеру.
– - Может, лучше отдать угольщикам -- они все время просят. Директор смутился. -- Что же это ты, Кадзи? Не похоже на тебя, такого хлопотуна. Вы не беспокойтесь, господин капитан, он у нас не больно говорлив, но работать умеет. Кадзи продолжал стоять с недовольным видом, хоть и сам понимал, насколько он жалок со своим бессмысленным протестом. -- Ну что, Ватараи, двигаем потихоньку, -- сказал капитан, не проявляя, впрочем, ни малейшего намерения шевельнуться. Директор засуетился и побежал торопить секретаря с угощением. Это вошло в систему. Когда на рудник наезжали военные или чиновники с ревизией, им закатывали целый пир. Из поселка вызывали повара-китайца. Особенных разносолов директор предложить не мог, но выпивки и мяса гостям подносили в изобилии. Для этого даже незаконно варили самогон и резали скот. За редким исключением, важные гости оставались довольны этими банкетами. Правда, для украшения пиршеств не хватало женской красоты, но при необходимости устраивали и это, приодев девиц посмазливее из публичного дома для шахтеров. Гостей провожали с "подарками" -- сахаром, мукой, маслом из пайкового продовольственного склада. Лаохулинский рудник пользовался благосклонностью ревизоров.

20

Так называемые "специальные" рабочие отнюдь не всегда были военнопленными в точном смысле этого слова. В районе боев против китайских коммунистов японские войска практиковали налеты на деревни. Это называлось "операции по чистке сельской местности". Агрессор есть агрессор, где бы он ни орудовал -- в Европе или в Азии... Мужчин с занятых территорий угоняли на принудительные работы, женщинами распоряжались солдаты по собственному усмотрению, вещи и ценности грабительски присваивались, а всех сопротивлявшихся беспощадно уничтожали. Шестьсот с лишним спецрабочих, передаваемых Лаохулину "за ненадобностью" (это выражение употреблялось при ликвидации казенного имущества, устаревшего или негодного), представляли собой часть мирных жителей, захваченных армией во время одной из последних "операций по чистке". Кадзи, Окидзима и еще несколько человек из японского персонала выселяли "наемных" из четырех бараков, намеченных под жилье для спецрабочих. Кирпичные здания издали, с горы, казавшиеся чистенькими и даже красивыми, вблизи являли собой грязные, зловонные казармы. В тесных проулках между корпусами стояли непросыхающие лужи, над нечистотами с сонным жужжанием носились огромные сизые мухи. Нечистоплотность обитателей, да. Ведь уборные были. Великолепные длинные сооружения, по одному на каждые четыре корпуса. Внутри без перегородок. Только стены. При планировке общественных уборных исходили из тех соображений, что, поскольку биологические функции у людей одинаковы, их можно отправлять, выстроившись в ряд -- ничего постыдного и противоестественного в этом нет... Но если человек поставлен в условия, при которых вынужден ежедневно открывать для чужих глаз свой обнаженный зад, у него может возникнуть мысль: а стоит ли для этого тащиться куда-то? Кадзи брезгливо морщился, но ничего против нарушителей санитарных норм не предпринимал. Он недолго предавался мечтам завоевать любовь рабочих. Он уже примирился с тем, что по долгу службы придется любить их без взаимности. Он очень скоро понял, что люди, которых нечеловеческими условиями жизни низвели до положения скотов, не могут дарить свои добрые чувства человеку, принадлежащему к тем, кто их в эти условия поставил. Они остановились у входа в барак. -- Сейчас будете переселяться!
– - крикнул Окидзима по-китайски. -- Выходить с вещами! На нарах вповалку лежали полуголые люди. Никто даже не шевельнулся. Пришлось расталкивать каждого в отдельности. Люди нехотя поднимались, стягивали подстилку -- грязное засаленное тряпье -- и лениво плелись по проходу между нарами к дверям. Отправляясь в скитания, люди брали из родного дома только тощий тюфячок. Где он, этот родной дом?.. За пределами их жизни, в недосягаемой дали... Незачем хранить его в памяти. А свернутый тюфячок будет с ними до конца жизни. Никогда они не спали на этих тюфяках с женщинами, которые их любили, и, видно, так уж будет до конца жизни. Прежде чем протянуть ноги, многие ухитрялись выменять это единственное свое достояние на еду или сбыть за несколько медяков. Зачем они жили, ели, спали, эти десять тысяч человек, которыми управляли всякие Кадзи? Сейчас их гнали из одного барака, чтобы набить ими другой. И снова пятьдесят на шестьдесят сантиметров на душу. Директор в сопровождении Кадзи и Окидзимы осмотрел все четыре барака, предназначенные для размещения спецрабочих, это было чрезвычайным событием -- директор лично знакомился с состоянием объектов, подведомственных отделу рабочей силы. Жандармерия и его заставила пошевелиться -- с этими господами шутки плохи. - Считаете, четырех казарм хватит? -- спросил директор и, поводя толстой, как у кабана, шеей, понюхал спертый воздух, насыщенный запахами грязи, пота и чеснока. - В принципе нет, -- ответил Кадзи. -- Почему не освободили еще один? Окидзима хмыкнул: - Тогда, пожалуй, вольнонаемные запросятся у нас в спецрабочие. - Гм, -- тоже, пожалуй, верно, хотя...
– - и, поведя взглядом по черным от грязи стенам, директор замолчал. Стены были исцарапаны гвоздем или каким-то другим острым предметом. - Это что? - Это у них приходо-расходная книга,-- доложил Кадзи. -- А также памятка карточных и других долгов. - Ты что же, разрешаешь им играть? - Видите ли, согласно правилам полагается всех замеченных в азартных играх арестовывать и препровождать в полицейскую тюрьму. Но полиция отказывается строить каталажку на десять тысяч человек. В обычной обстановке директор не стерпел бы подобной дерзости, но сейчас он только нахмурился. Он продолжал изучать стену. В одном месте среди каракулей была выцарапана гвоздем женская фигура. Головы не было, ног ниже колен -- тоже. Но в определенном смысле рисунок достаточно точно воспроизводил женщину. - Это тоже памятка о долгах?
– - неожиданно загоготал директор. - Возможно. - Ну ладно, -- директор повернулся к выходу.
– - Интересно, что за публику к нам пришлют? - Конечно, с ярыми антияпонскими настроениями, можно не сомневаться. - Гм, да, вероятно. Ведь они из нелояльных деревень. За ними нужно смотреть в оба. Никаких поблажек! -- Пресытившись зловонием, которым были пропитаны стены казармы, директор спешил выбраться на свежий воздух.
– - С момента приема вся ответственность ляжет на нас. Прошу быть осмотрительными. Кадзи и Окидзима привычно поклонились, выразив полную готовность повиноваться начальству. Рабочие-ремонтники быстро обнесли четыре освобожденных барака колючей изгородью. У главных ворот поставили вышку для вооруженной охраны. К изгороди подвели кабель высокого напряжения. Закончив работы, Кадзи послал письменное донесение в жандармерию.