Успех (Книги 1-3)
Шрифт:
– Он защищает самое неправое дело в мире!
– проговорила побледневшими губами, гневно глядя на него, Иоганна.
– Ну и что же?
– спросил Тюверлен.
– Случается, что хорошие люди защищают неправое дело.
– Надоели мне ваши афоризмы!
– резко оборвала его Иоганна, бросая на стол салфетку.
Ноздри ее тупого носа вздрагивали. Удивительно, какие тонкие подвижные ноздри могут быть у такого вот тупого носа. Эта женщина нравилась Тюверлену до чрезвычайности.
– Когда вы говорите, кажется, словно хватаешься за осколки стекла! продолжала Иоганна.
– Вы хуже баварских судов!
Она встала, не кончив есть. Жак Тюверлен также поднялся и спросил, когда он снова увидит ее.
– Я
– Какое удачное совпадение, - заметил Тюверлен.
– Я также намеревался скоро поехать в Гармиш.
Он проводил ее до выхода из ресторана, потом вернулся к своему столу и кончил ужин.
9. СЕРО-КОРИЧНЕВЫЙ ЖЕНИХ
Над рабочим столом заключенного Мартина Крюгера висел стенной календарь; выше, над ним - распятие, примитивная фабричная подделка под некоторые сред - негерманские изображения Распятого, относившиеся к пятнадцатому веку. За этим столом большую часть дня сидел на табурете Мартин Крюгер, с серым лицом и руками, потрескавшимися от постоянного смывания с них клея. Нарезанная бумага, горшок с клеем, фальцовка, шаблон для сгибания дна. Заключенный Крюгер сидел так с утра до обеденного перерыва, затем до прогулки, затем до вечера. Он намазывал клей, вклеивал подкладку, сгибал дно, заканчивал кулек.
Поднимая глаза, он видел на высоте двух метров над каменным полом маленькое оконце, а за ним - пять вертикальных и два горизонтальных прута. Под окном на полке - несколько эмалированных сосудов: умывальный таз, мыльница, кувшин, кружка. Время от времени он вставал, прохаживался взад и вперед по тесному пространству камеры - четыре метра в длину, два в ширину. Два железных засова и очень крепкий замок запирали плотную дубовую дверь. Голые стены были окрашены в светло-зеленый цвет, вверху - выбелены. Он знал наизусть все малейшие полоски, оставленные кистью; следы двух вытащенных гвоздей были замазаны краской. Рядом с полкой, на картоне, оклеенном белой бумагой, было написано: "Мартин Крюгер, N_2478 по реестровой книге, 3 года". Кроме того, здесь была также помечена дата начала отбывания наказания и конечный срок его. Затем еще: "Учинение ложной присяги, 153". В углу стояла белая кадка для отправления естественных потребностей и, что совсем удивительно, висел градусник. Для письма - аспидная доска и грифель. В бумаге и чернилах ему пока было отказано.
Все вновь и вновь перелистывал он четыре брошюрки, висевшие в углу камеры на нитке, пропущенной через продырявленные углы: книжка о борьбе с туберкулезом и алкоголизмом, книжка о страховании на случай смерти и потери трудоспособности, вдвойне нелепая в период инфляции книжка "О способах сбережения" и брошюра в черной обложке "Правила для заключенных".
Давно уже знал он все, что запрещено. Знал, что во втором абзаце главы о дисциплинарных наказаниях выпала буква, а на вклеенном дополнении о прогрессивной шкале наказаний было большое бурое пятно. Он знал наизусть каждую букву, вместе с сеткой бумаги, на которой она была напечатана. Запрещалось выглядывать в окно, сноситься с другими заключенными путем разговора, переписки или знаков. Запрещалось меняться, принимать или раздавать подарки. Запрещалось разговаривать с надзирателями, петь, свистеть и вообще производить шум. За каждое нарушение правил грозили определенные кары: уменьшение пищевого пайка, лишение койки, заключение в железную клетку, темный карцер.
В дополнении приводились выдержки из министерских циркуляров, касавшихся "прогрессивной шкалы наказаний". При хорошем поведении заключенные через определенный промежуток времени могли быть переведены на "ступень вторую". На ступени второй разрешалось получать газету и даже разговаривать во время прогулки по двору.
Посетителей Мартину Крюгеру разрешено было принимать раз в три месяца. Допущение свидания с лицами, не состоявшими с ним в родстве, как, например, с Иоганной Крайн и Каспаром
Письма Крюгеру на ступени первой разрешалось получать и писать раз в два месяца, на ступени второй - раз в месяц. Все письма проходили цензуру. За недозволенные сообщения налагались строгие взыскания. Нередко заключенному сообщали лишь имя и адрес отправителя адресованного ему письма. Самое письмо, содержание которого оставалось арестованному неизвестным, подшивалось к делу.
Однажды Мартин Крюгер попросил разрешения явиться к директору тюрьмы. Он стоял в коридоре с другими заключенными, выстроившимися в два ряда. Надзиратель ощупал его, чтобы удостовериться, нет ли при нем каких-либо инструментов или холодного оружия. Крюгер вошел в кабинет директора и согласно правилам назвал свое имя и номер.
– Что вам угодно?
– спросил директор, маленький подвижный человек в пенсне, с высохшим пронырливым лицом и щетинистыми усиками. Его звали Фертч. Он состоял в чине оберрегирунгсрата, получал содержание по двенадцатому разряду и находился в таком возрасте, что ему для завершения карьеры оставалось всего несколько лет. В течение этих немногих лет должен был решиться вопрос, добьется ли он чего-нибудь в жизни. Он мечтал получить чин министериальрата, получить оклад по тринадцатому, высшему, разряду и затем уйти на пенсию с производством в министериальдиректоры.
Об окладе министериальдиректора, персональном окладе, выходящем за пределы каких бы то ни было разрядов, он и мечтать не смел. Остаться же тем, чем он был, - остаться обер-регирунгсратом, - это представлялось ему концом всего, концом бесславным и безрадостным. Его жизнь прожита напрасно, если ему суждено остаться обер-регирунгсратом. Итак, он жаждал сделать карьеру, ждал с каждым днем все более нетерпеливо, высматривал возможность показать себя, вечно был настороже. Его губы постоянно шевелились, отдельные торчавшие вокруг них волоски вздрагивали, придавая его физиономии какое-то сходство с кроликом.
– Итак, что вам угодно?
– спросил он.
Он был полон любопытства и в то же время недоверия, особенно по отношению к этому субъекту номер две тысячи четыреста семьдесят восемь, этому пресловутому Крюгеру. Мартин Крюгер желал получить разрешение на выписку книг.
– Вам, вероятно, недостаточно книг тюремной библиотеки?
– спросил директор.
Губы, обросшие колючими волосками, вздрагивали, и вместе с ними вздрагивали волоски, торчавшие из маленького носа. Директор был хитер. Его "пансионеры" применяли множество уловок, это было в порядке вещей, но он все-таки оказывался всегда хитрее их. Посылка книг неоднократно служила предлогом для того, чтобы передать арестованному либо получить от него контрабандным путем какие-нибудь сообщения. Приходилось тщательно просматривать книги, чтобы убедиться, не скрыто ли в переплете и не спрятано ли между двумя склеенными страницами какое-нибудь письмо. Это, было весьма затруднительно.
– Нет ли у вас еще каких-либо желаний?
– спросил Фертч.
Он любил едко и весело подшутить над своими "пансионерами".
– Есть, несколько, - ответил Крюгер.
– Скажите-ка, милый мой, - с подчеркнутым благодушием спросил Фертч, вы не пробовали задать себе вопрос, в каком, собственно, качестве вы здесь находитесь: в качестве ли ученого литератора или отбывающего наказание арестанта?
Такая просьба со стороны заключенного ступени первой, по мнению Фертча, граничила с цинизмом. Он, Фертч, еще должен обдумать, не следует ли за такую наглость наложить взыскание. Отдает ли себе г-н Крюгер отчет, что в таком случае будет исключена всякая возможность сокращения наложенного на него по суду наказания?