Успеть. Поэма о живых душах

Слаповский Алексей Иванович

— Уже. Я официально так называюсь.

— Обалдеть, упустила свое счастье.

— Значит, повелась на деньги? Дворец за городом, летом на Мальдивы, зимой в Куршавель какой-нибудь? На собственном самолете. Есть у него самолет?

— Есть. Не утешайся, деньги ни при чем. Нет, тоже хорошо, но дело не в них.

— А в чем?

— Хорошо, скажу всю правду. Если бы я тебя любила, Антош, мне было бы все равно, починяльщик ты или хоть даже дворник.

— Ясно. Разлюбила, значит?

Антон доел свой ужин и с удивлением чувствовал, что

хочет еще. Пошел к холодильнику, открыл, пошарил, нашел докторскую колбасу, отрезал ломоть изрядной толщины, вернулся к столу, положил на кусок хлеба, впился зубами.

— Оголодал, что ли? — спросила Настя. — Или на нервной почве?

— Ты говори, говори. Разлюбила, значит?

— Если бы. Не любила никогда.

— Да неужели? А зачем замуж вышла?

— Не знаю. Я хотела семью, ты был самым подходящим кандидатом. На фоне того отстоя, который в целом.

— Щас загоржусь.

— Гордись. Но я тебя не обманывала, это ты предложил пожениться, не я. Я полгода думала и согласилась. Ведь так?

— Зачем тогда в любви признавалась?

— Я не признавалась. Ты вспомни.

И Антон вспомнил. Да, не признавалась. Ни разу. Всякие слова вокруг и около — были. А чтобы просто и прямо: «Я тебя люблю!» — ни разу. А когда он говорил, она даже не отзывалась, как некоторые: «Я тоже», — а смеялась или целовала его. Как бы подтверждая. Вот именно — как бы.

— А потом Алиска появилась, — сказала Настя, — и я вся в нее ушла. Потом в работу. К тебе всегда хорошо относилась. Не больше.

— Поэтому не хотела второго ребенка?

— И поэтому тоже.

— Мы же не всегда предохранялись.

— Я таблетки пила. Но один раз аборт пришлось сделать.

— Когда?

— Я в командировки ездила. Два года назад это была не командировка.

— Настюх, а ты ведь сука, — сказал Антон и встал, чтобы налить себе кофе. И заметил, что Настя невольно подалась плечом в сторону, к стене, будто немного испугалась. Жгуче хотелось наброситься на нее, ударить кулаком по лицу. Как и положено бить мужикам блудливых баб. Изменивших жен.

Какое странное слово — жена. Никогда Антон не произносил его вслух. Это слишком нежное слово — жена, Антон своей нежности открыто не проявлял. В разговорах с другими называл Настю по имени. Или — с теплой иронией — супруга.

Он налил себе кофе, отпил стоя, повторил:

— Прям образцовая сука.

Очень изменилась Настя. Раньше вспылила бы, не терпела грубых слов и обзывалок, не позволяла так говорить с собой. А сейчас только усмехнулась:

— Здоровый сучизм жизни не помеха.

— Ты его слова повторяешь?

— Это все знают, Антош, но стесняются говорить. Давай обсуждать по-взрослому, цивилизованно. Алиса будет жить со мной, это не обсуждаемо. Видеть ее сможешь хоть каждый день. Подрастет, будешь брать ее к себе на какое-то время, на выходные, например. Оптимальный вариант, все остальное хуже и для тебя, и для Алисы. Для всех. Что тебя не устраивает?

Антона все не устраивало, а больше всего

собственное состояние. Желание бороться куда-то улетучилось, вместо него — пустота. Не хочется ничего говорить, хочется лечь и заснуть. Это понятно, он очень плохо спит в последнее время, просыпается среди ночи, долго лежит, смотрит в темноту…

Он так и стоял, отпивая кофе, глядя в чашку, и молчал.

— Мне завтра рано вставать, — сказала Настя.

— Я елку заказал, около двенадцати привезут.

— И без тебя привезут, я расплачусь.

— Вы поставить не сможете. Я поставлю и уеду.

— Как скажешь. Я пойду лягу.

Настя ушла в зал, Антон устроился в супружеской (бывшей супружеской) комнате, на постели, которая вся пахла Настей, он лег ничком, вдохнул этот запах, вжался в него лицом.

Елку привезли в первом часу. Антон достал с балкона металлическую четырехлапую подставку, комель елки не влезал в полый цилиндр подставки, Антон обстругал его ножом, угнездил, выровнял, закрепил винтом, что был сбоку цилиндра, потом они с Алисой повесили электрическую гирлянду и немного игрушек. И все это в тишине, в молчании — Настя лежала на диване, лицом к стене. Или спала, или делала вид, что спит — иначе пришлось бы участвовать в установке и наряжании, и это было бы семейно, как раньше, поэтому незачем травить себя и других.

— С наступающим, — сказал Антон, сидя на полу и глядя на мерцающие огоньки.

— С наступающим, — сказала Алиса, стоя сзади, обнимая отца за шею. И поцеловала щеку. — Все, мне спать пора.

— Мне тоже. Поеду. Дверь закроешь?

— Да.

Антон одевался и обувался торопливо. Пусть уже кончится скорее этот мучительный вечер.

Казалось, что и Алисе хочется, чтобы отец ушел, потому что и для нее все это мучительно. Или просто устала, дети быстро устают от всего, в том числе от печали.

22

Галатин услышал сквозь сон:

— Русланыч!

Открыл глаза и увидел над собой голову Виталия. От головы исходил теплый спиртной дух, голова смотрела виновато, но весело. Словно упреждала: сначала огорчу, однако тут же и утешу!

— Такое дело, Русланыч, выпил я. Случайно, но не нарочно. Человеческий фактор, понимаешь?

Галатин не понял, но кивнул.

— Придется мне до утра тормознуться, а у тебя два выбора — или тут, или в доме. Тут спокойней, удобней, тем более что погода под ноль, я сам до минус десяти в кабине сплю. Вон под той штукой.

Виталий показал на объемистый полиэтиленовый сверток в углу.

— Ты достань, достань!

Галатин приподнялся, дотянулся до свертка, вытащил из него и с усилием развернул необыкновенно толстое, тяжелое одеяло.

— Верблюжье, не хвост собачий! — похвастал Виталий. — Купили с женой для себя, чтобы зимой спать, но оказалось невозможно — такое жаркое, что хоть по всему дому отопление отключи, а все равно под ним потеешь. И она мне его для дороги отдала. В кабине — самое то. Ты попробуй.