Уста и чаша
Шрифт:
— Так, что с меня градом катилось, — ответил мистер Райдергуд.
Юджин курил, откинувшись на спинку кресла и равнодушно глядя на доносчика; перо он держал наготове, собираясь опять записывать. Лайтвуд тоже курил, равнодушно глядя на доносчика.
— А теперь надо бы опять записать, — сказал Райдергуд, повертев мокрую шапку и так и этак и пригладив ее рукавом против шерсти (вряд ли можно было пригладить ее по шерсти). — Я даю показание, что тот, кто убил Гармона, и есть Старик Хэксем, который нашел тело. Рука Джесса Хэксема, того, что на реке и на берегу все зовут Стариком, и есть та рука, которая совершила это дело. Его рука, и ничья другая.
Оба
— Скажите мне, на каком основании вы его обвиняете, — сказал Мортимер Лайтвуд.
— На том основании, — отвечал Райдергуд, утирая лицо рукавом, — что я был компаньоном Старика и подозревал его не один долгий день и не одну темную ночь. На том основании, что я знал его повадки. На том основании, что я отказался с ним работать, когда понял, чем это грозит; и, предупреждаю вас, его дочка будет вам рассказывать другое, так чтобы вы знали, чего ее слова стоят, ведь она готова бог весть чего наплести, нагородить турусов на колесах, лишь бы спасти отца. На том основании, что на плотинах и на пристани всем хорошо известно, что это его рук дело. На том основании, что его никто знать не хочет, потому что это его рук дело. На том основании, что ведите меня куда хотите, и я там приму присягу. Я не собираюсь отпираться от своих слов. Я на все готов. Ведите меня куда угодно.
— Все это пустяки, — сказал Лайтвуд.
— Пустяки? — негодующе и удивленно повторил Райдергуд.
— Совершенные пустяки. Это значит только то, что вы подозреваете этого человека в преступлении, не больше. У вас, может быть, есть для этого повод, а может и не быть никакого повода, но нельзя же его осудить по одному вашему подозрению.
— Разве я не сказал, — сошлюсь на того, другого хозяина, как на свидетеля, — разве я не сказал в первую же минуту, как только раскрыл рот, сидя на этом самом стуле и ныне и присно и во веки веков (он, видимо, считал эту формулу чуть ли не равносильной присяге), что я согласен поклясться на библии, что это его дело? Разве я не сказал "ведите меня, и я приму присягу"? А сейчас я что говорю? Вы же не станете это отрицать, адвокат Лантвуд?
— Конечно, не стану; но вы беретесь присягать только в том, что у вас есть подозрения, а я вам говорю, что этого мало.
— Так, по-вашему, этого мало, адвокат Лантвуд? — недоверчиво спросил Райдергуд.
— Разумеется, мало.
— А разве я говорил, что этого довольно? Сошлюсь на другого хозяина. Ну, по-честному? Разве я это говорил?
— Что бы он ни имел в виду, он, конечно, не говорил, что ему больше нечего сказать, — негромко заметил Юджин, не глядя на Райдергуда.
— Ага! — торжествующе воскликнул доносчик, уразумев, что это замечание, хотя и не совсем ему понятное, было, в общем, ему на пользу. Мое счастье, что у меня был свидетель!
— В таком случае, продолжайте, — сказал Лайтвуд. — Говорите все, что вы имеете сказать. Чтобы потом не придумывать.
— Тогда записывайте мои слова! — нетерпеливо и тревожно воскликнул доносчик. — Записывайте мои слова, потому что теперь пойдет самая суть, клянусь Георгием и Драконом! * Только не мешайте честному человеку пожать то, что он посеял в поте лица! Так вот, я даю показание; он сам мне сказал, что это его рук дело. Разве этого мало!
— Следите за своими словами, любезный, — возразил Мортимер.
— Это вам надо следить за моими словами, адвокат Лайтвуд: я так сужу, что вы будете отвечать за последствия! — Потом, медленно
— Где же он вам это сказал?
— На улице, — отвечал Райдергуд, по-прежнему отбивая такт; голову он держал упрямо набок, а глазами зорко следил за своими слушателями, уделяя равное внимание и тому и другому, — на улице, перед дверями "Шести Веселых Грузчиков", около четверти первого ночи — только я не возьму греха на душу, не стану присягать из-за каких-нибудь пяти минут разницы — в ту ночь, когда он выудил тело. "Шесть Веселых Грузчиков" все так же стоят на своем месте. "Шесть Веселых Грузчиков" никуда не убегут. Если окажется, что его не было в ту полночь у "Шести Веселых Грузчиков", значит я соврал.
— Что же он говорил?
— Я вам скажу (записывайте, другой хозяин, больше я ни о чем не прошу). Сначала вышел он, потом вышел я. Может, через минуту после него, может, через полминуты, может, через четверть минуты; присягнуть в этом не могу и потому не стану. Знаю, что значит давать показание под присягой, правильно?
— Продолжайте.
— Вижу, он меня дожидается, хочет что-то сказать. Говорит: "Плут Райдергуд", — меня обыкновенно так зовут, — не потому, чтобы оно что-нибудь значило, оно ничего не значит, а так, больше для складу.
— Оставьте это в стороне.
— Извините меня, адвокат Лантвуд, это все правда, а правду я в стороне не могу оставить, никак не могу и ни за что не оставлю. "Плут Райдергуд, говорит, мы нынче вечером повздорили с тобой на реке". Так оно и было: спросите его дочку. "Я пригрозил, говорит, отшибить тебе пальцы перекладиной, а не то так и мозги выбить багром. Потому я тебе грозил, что ты уж очень разглядывал то, что у меня было на буксире, а еще и потому, что ты уцепился за планшир моей лодки". Я ему говорю: "Старик, это мне понятно". А он мне говорит: "Райдергуд, таких людей, как ты, на десяток один приходится", — может, он сказал и на два десятка один, наверно не помню, потому и беру цифру поменьше, — я знаю, что значит давать показание под присягой. "А когда, говорит, люди дорожат жизнью или часами, тогда надо глядеть в оба. Были у тебя подозрения?" Я говорю: "Были, Старик; мало того, и сейчас есть". Он весь задрожал и говорит: "Насчет чего?" Я говорю: "Дело нечисто". Он еще сильней затрясся и говорит: "Оно и было нечисто. Я на Это пошел из-за денег. Не выдавай меня!" Вот этими самыми словами он и выразился.
Наступило молчание, нарушаемое только падением углей сквозь решетку. Доносчик воспользовался паузой и утерся своей мокрой шапкой, размазав грязь по лицу и шее, что отнюдь его не украсило.
— Еще что? — спросил Лайтвуд.
— Это вы насчет чего, адвокат Лайтвуд?
— Насчет всего, что идет к делу.
— Ну, ей-богу, я вас не понимаю, хозяин, — сказал доносчик льстивым тоном, заискивая перед обоими, хотя с ним говорил только один. — Чего же еще? Разве этого мало?
— Спросили вы его, как он это сделал, где он это сделал, когда он это сделал?