Устами Буниных. Том 2. 1920-1953
Шрифт:
21 февраля.
Вернулись от Шмелевых, радушно угостили. […] Ив. С. был тих, он увлечен радио. Мы слушали вечерню из Лондона. Решили завести радио и себе. Шмелев рассказывал, как его пороли, веник превращался в мелкие кусочки. О матери он писать не может, а об отце — бесконечно. […]
22 февраля.
Переезжаем. […]
24 февраля.
Приходил прощаться Илюша [Фондаминский. — М. Г.]. Едет с радостью на Бельведер. Был и Алданов и Лоллий Львов. […]
26
Вернулись с говорящей фильмы 11 . Любопытное изобретение. Но человек все больше и больше вытесняется машиной. […]
27 февраля.
[…] Готовлю обед. Был Рощин. Ни копейки! Забегал он и к Нилус. У них уже желтая повестка — если не заплатят до завтра полудня, то придут описывать. Я покормила Рощина, но дать могла лишь 3 фр., а Ян 2 фр., т. к. у самих одни долги. Сказала ему, чтобы он пришел обедать в воскресенье. […]
2 марта.
[…] Была Нина Берберова, вся в зеленом, проста, решительна и беспощадна. П. Ал. [Нилус? — М. Г.] вздумал при ней читать рассказ. Она, даже не слушая его, сказала, что ей пора домой. Потом, выслушав, сказала Галине: «Пойдем» и увела ее в ее комнату. П. Ал. читал очень тихо, сконфузясь. Вот олицетворение беспощадности молодости! А у меня разрывается сердце от жалости к людям.
У Тэффи было многолюдно, просто и, если бы не моя болезнь, приятно. Но драло горло ужасно. Я почти все время молчала. […] Много видела тех, с кем начинали эмиграцию, и как все постарели.
6 марта.
[…] Милюков сравнивал свой юбилей с «Зарубежным съездом» 12 и нашел его «более удачным, чем съезд 1926 г. — съезд демократии». — Вот поистине бог бестактности.
17 марта.
Завтракали у Ельяшевич. […] Гуляла по Елисейским полям с Ф. О. Она «презирает себя», что не изменяла мужу. «Было много, много искушений». […] Мне как-то не представляются искусители. […]
19 марта.
[…] Степуны обедали. Он, как всегда, был блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником. М. б. одно другому мешает, но в обращении он прост, неистощим. Наташа [жена Степуна. — М. Г.] прелестна, в этот раз мне понравилась куда больше. Я как-то поняла, что ценит в ней Степун и чем она дорога ему. Она, конечно, идеальная жена и своего легко не уступит. […]
20 марта.
Зашла вечером к Мережковским. У них Адамович, — готовятся к «Зеленой лампе», кот. будет в понедельник. Читает Оцуп 13 «Гоголь и Белинский», но «незабудки тут для шутки», Белинский неинтересен. Нужно взять Гоголь и христианство, почему Гоголь «не вместился в христианство? А м. б. в церковь?» — «Он попал в щель между церковью и христианством. Он самый мрачный писатель. От него пошел нигилизм. Он сам — хаос».
Я поняла, что им просто
24 марта.
Лекция Степуна. […] Степун был блестящ. Умерен, изящен. Революцию делает молодежь, преступники и фантазеры. Результаты положительные — вопреки революции. […] Он считает революцией настоящей только большевицкую.
Прений я не слышала. Пошли с М. Ал. [Алдановым. — М. Г.], Тэффи и Зайцевым «праздновать наше десятилетие». Сидели в кафе. […]
26 марта.
Вчера на «Зеленую лампу» Мережковские не приехали — заболела З. Н. […]
1 апреля.
Вечером пошла [к] З. Н. Думала, никого не будет, но Манухина пришла. […] Разговор о Розанове 14 . М. принесла «Темный лик», только что прочла. — «Розанов, по-моему, возрожденец. Христа не понимает, как русские крестьяне. Он слишком любит плоть и все через нее». «Я согласна, что начало 20 в. в России было веком Возрождения».
14 апреля.
Волнуюсь о вечере. Едва ли продадутся все билеты. Впервые была у Мережковских на — «Воскресенье». Пришла первая. У З. Н. опять процесс в легких. Печень, селезенка. […] Дм. С. читал о «Содоме и Сионе» […], об однополой любви. Было занятно и слушать, и смотреть на тихих мальчиков, чинно сидевших в ряд. Была и Одоевцева. За мной пришел Ян.
17 апреля.
Вечер Яна у Цетлиных.
[Записи возобновляются уже в Грассе:]
5 мая.
[…] Вчера в 12 ч. мы с Илисом [Фондаминским. — М. Г.] разговлялись скромно в кухне. Ян уже спал. Я подарила каждому по шоколадному яичку, влитому в скорлупу с раскрашенной физиономией.
6 мая.
[…] Проснулась с мыслью, что в жизни не бывает разделенной любви. И вся драма в том, что люди этого не понимают и особенно страдают.
Завтракали в кабинете с Яном. Я всегда испытываю счастье, когда он после болезни начинает жить нормальной жизнью. Особенно остро я чувствовала это на Суэцком канале в 1910 году на Рождестве […]
11 мая.
Из письма Карташева (открытка): «Пасха была радостная. Кедровы вернулись из Америки в вел. Пятницу и украсили нашу заутреню свои пением. Было хорошо, полно, все устроилось густо по-русски: красные свечки, колокола, масса народу. Нет выше нашей богослужебной красоты, особенно, если знать богослужение».
Всегда, при всяком общении с Карташевым я испытываю трудно-передаваемое впечатление чего-то настоящего, большого. […] О чем бы он ни говорил, всегда глубоко, интересно и значительно. Всегда самого интересного коснется, самое важное затронет. […]