«Утц» и другие истории из мира искусств
Шрифт:
– В то время мы были размером с деревню, даже с городок…
На Вионне работали 1200 человек в 21 ателье. Ее швеи трудились в комнатах по тем временам образцовых, просторных, светлых.
– Я ведь помнила, какие ужасные условия труда были, когда я была девочкой, и мне хотелось, чтобы у нас было лучше всех… тогда люди и работают лучше.
Ее рабочее место занимало стратегическое положение в основном зале – никто из проходящих по комнате не ускользал от ее бдительного взора.
– Ценного времени мы не теряли…
Времени терять было нельзя. Дом Вионне производил шестьсот моделей в год, вдвое больше, чем Диор. Каждое платье фотографировали, чтобы не нарушалось авторское право, – практика дотоле неведомая. На каждом ярлыке платья от Вионне имелся отпечаток пальца
Она редко разрабатывала модели на бумаге, вместо этого создавала их в миниатюре на куколке – манекене высотой восемьдесят сантиметров. В наши дни кукла – один из самых известных предметов реквизита французских модельеров, но Абель Вионне недоумевал, когда его дочь приносила ее по вечерам домой. Женщина средних лет, а все продолжает одевать свою куклу. Неужели она так и не повзрослела?
Она признается, что сама была виновата в его непонимании:
– Я не смела рассказать пап'a, какого масштаба мое предприятие. Боялась, что он нанесет нам визит и разразится публичной речью о пагубных амбициях.
Развив свой стиль, мадам Вионне уже не отступала от него. Когда модельеры-соперники подняли юбки выше колен, она отказалась: «Показывать колено – это же ordinaire… vulgaire!» [109] Она восхищалась плавными линиями японского костюма и строгостью классической греческой туники. Самой характерной для нее моделью – множество таких всякий раз можно было увидеть на скачках в Лонгшамп – было платье-рубашка из кремового шелка. Однако эта навеянная Грецией простота искусными приемами доводилась до крайней роскоши. Вечернее платье из черного бархата и белой норки – комбинация, придуманная ею, – стало предметом одной из лучших фотографий, сделанных Эдвардом Стайхеном [110] для журнала «Вог».
109
Посредственно… вульгарно (фр.).
110
Эдвард Стайхен (1879–1973) – американский фотограф, вместе с Альфредом Стиглицем стоял у истоков «Фотосецессиона».
В руках платье от Вионне выглядит пустяком: в нем нет ни подкладок, ни искусственных жестких элементов, оно вяло обвисает на плечиках. В Centre de Documentation de la Couture [111] их две сотни, и для дам, которые за ними приглядывают, они представляют собой нелегкую задачу.
– Ну что с этим делать? – спрашивает куратор с отчаянием в глазах, держа цилиндр из тонкого белого материала: она не может понять, как это полагалось носить. Она говорит мне, что клиенты Вионне тоже сталкивались с похожими трудностями и обычно звонили в панике, когда не понимали, как надевать платье.
111
Архив истории моды (фр.).
Однако с самой мадам такого не случалось! Позвонив, она велит горничной отвести меня наверх, к гардеробу, где хранятся ее любимые модели. Мы устанавливаем портновский манекен возле ее кресла и надеваем на него черное вечернее платье с рисунком из морских коньков, в стиле аттической краснофигурной вазописи. Внезапное движение рук, тут одернуть, тут поправить – и платье, как по волшебству, оживает.
– Я – женщина, полная совершенно невероятной энергии, – заверяет меня мадам Вионне. – Мне никогда не бывало скучно – ни секунды. Я никогда никому и ничему не завидовала и вот теперь достигла определенного спокойствия.
Она
– Конечно, я могла бы жить в Риме, – говорит она, словно всерьез обдумывает возможность переезда в Рим. – Но я люблю свою страну и желаю умереть здесь.
Она быстро устает, и к концу интервью ее разговор сходит на нет, превращась в отрывочные вспышки. Однако событиями мира парижской моды она по-прежнему интересуется – и уж точно знает, что ей не по душе! «Totalement d'es'equilibr'e!» [112] – фыркает она при виде фотографии платья от Куррежа на странице «Вог». Портновское мастерство – искусство, ради которого она жила, и теперь она чувствует, что оно умирает вместе с нею:
112
Полный бред! (фр.)
– Так печально… так мало всего осталось!
Другие портные подразделяются на друзей, врагов и тех, кто списан в архив безразличия. Воспоминаниями о Баленсиага она дорожит: «Un ami… un vrai!» [113] По поводу Кристиана Диора высказывается туманно:
– Имя у него приятное, но мы не были с ним знакомы.
А про мадам Шанель, которая некогда, должно быть, сильно ей досаждала, она говорит следующее:
– Это была женщина со вкусом… Да. Это следует признать. И все-таки она была modist e [114] . Иными словами, милый мой, она разбиралась в шляпках!
113
Друг… настоящий! (фр.)
114
Модистка (фр.).
Покидая ее, я волновался, как бы наш фотограф не нарушил ее спокойствия.
– Нет. Он меня не обеспокоит. Буду очень рада его повидать. Но все-таки то, что у меня в голове, он сфотографировать не сможет!
Говард Ходжкин
Говард Ходжкин – английский художник, чьи картины, написанные яркими красками, в основе своей автобиографические, преисполненные блеска и тревоги, не попадают ни в одну из признанных категорий современного искусства.
8
Сопроводительный текст к выставке Говарда Ходжкина, проходившей в лондонской галерее Тейт 22 сентября – 7 ноября 1982 года. Впервые напечатан в каталоге «Индийские листья Говарда Ходжкина» (Michael Compton. Howard Hodgkin’s Indian Leaves. London: Tate gallery catalogue, 1982). Затем текст был включен в сборник «What am I doing here» под названием «Goward Hodgkin». Печатается по WAIDH.
Художником он решил стать семи лет от роду, а к семнадцати уже написал ту картину, что определила его дальнейшее развитие. Теперь это невысокий, седеющий, широкий в кости человек под пятьдесят, нередко с очень красным лицом, вид у него временами прямо-таки ангельский, и все-таки он говорит, что боится показаться уродливым. Рот его бывает плотно сжатым или чувственным. Его улыбка способна очаровать или вогнать в оцепенение. Шагая по улице, он свободно размахивает руками, а голову выставляет вперед – так, будто сражается с ураганом. Несколько лет назад он оказался на волосок от смерти, и с тех пор сделался спокойнее, но чаще отклоняется от курса в непредвиденном направлении. Он мечтает о славе, а еще – о забвении. Хотя он собирается поселиться в прекрасных комнатах, ему, кажется, гораздо приятнее, когда его окружает строительный мусор. Мы с ним знакомы – и ссоримся – уже двадцать лет. Он один из лучших моих друзей.