Утешительная партия игры в петанк
Шрифт:
Его нога отбивала такт под ее письменным столом, который был так захламлен, что глаза разбегались, а рука сжимала двадцатисантиметровую линейку, которой он периодически, тоже в ритм, постукивал себя по голове, если та отвлекалась.
На несколько часов он забыл об усталости и делах. О сотрудниках, о летающих кранах и сорванных сроках. На несколько часов силы действия и противодействия пришли, наконец, в равновесие.
Передышка. Он ненадолго сошел с ринга. Восстанавливающие процедуры. Смесь ностальгии и «африканской поэзии», как было написано
Колонки у Матильды в компьютере были, конечно, не ахти, но названия песен высвечивались на экране, и ему казалось, что все они про него.
Вернее, про них.
In A Sentimental Mood. My Old Flame. These Foolish Things. My Foolish Heart. The Lady Is A Tramp. I've Never Been In Love Before. There Will Never Be Another You. If You Could See Me Now. I Waited For You и… I May Be Wrong…[35]
Вот так подборка! – подумал он. – И ведь как верно… Как будто… слова молитвы, что ли…
Конечно, наивно видеть в столь заезженных словах послание, адресованное лично тебе. Их столько раз произносили, повторяли на все лады, эти обрывки фраз подойдут любому дураку на любом конце планеты. Ну и ладно, пусть так. Ему нравилось, как когда-то, узнавать себя в названиях песен и композиций. Снова стать тем, прежним верзилой, который живет исключительно чужими эмоциями.
Зазвучала труба, и это был настоящий Иерихон.
Ему не слишком нравилось слово «tramp»,[36] какое-то двусмысленное… Скорее бродяга… Да, босоножка, но в остальном, все подходило, и его «сумасшедшему сердцу» было плевать на Ньютона.
September Song.[37]
Разжал кулак. Эту вещь они слушали вместе…
Это было так давно… В «Нью Морнинг»,[38] кажется. И как же он был еще красив тогда… Невероятно красив.
Хотя и совершенно истощен. Исхудавший, с ввалившимися щеками, выбитыми зубами, измученный алкоголем. Он как-то странно гримасничал и передвигался так неуверенно, словно его только что избили.
После концерта именно из-за этого они с Алексисом и поцапались… Алексис никак не мог угомониться, был в трансе, раскачивался взад-вперед, закрыв глаза, отбивал такт, колошматя по стойке. Он не просто слышал музыку, он видел ее, жил в ней, мог мгновенно прочесть партитуру, точно это рекламный плакат, только не очень-то он любил это дело – читать партитуры…
Шарль, напротив, вышел из зала в расстроенных чувствах. Его убило состояние Чета: столько страданий и усталости читалось на лице этого типа, что Шарль не смог его слушать и в оглушающей тишине просто в ужасе на него смотрел.
– Это страшно… Такой талант и пустить на ветер…
В ответ Алексис набросился на него: мол, не фига своим бэк-вокалом ему песню портить. Он щедро осыпал ругательствами того, кто, между прочим, купил ему билет.
– Да что ты вообще понимаешь! – в конце концов, недобро
– Еще бы…
Шарль застегнул пиджак.
– Куда мне.
Было уже поздно. Завтра ему рано вставать. Идти на работу.
– Ты вообще ничего не понимаешь…
– Конечно… В последнее время он сильно сдал, знаю… И чем дальше, тем хуже… Но в твои годы он уже чудеса творил…
Произнес это так тихо, что Алексис мог бы и не услышать. Тем более что уже повернулся к нему спиной. Но он услышал. У этого подонка был тонкий слух… Неважно, он уже тянул свой стакан бармену…
Наклонился, поднял с пола ластик Матильды и, когда разогнулся, понял, что позвонит.
Чет Бэйкер выбросился из окна гостиницы в Амстердаме через несколько лет после того концерта. Прохожие перешагивали через него, принимая за спящего алкаша, так он и пролежал там всю ночь, изувеченный, на тротуаре.
А она?
Ему было важно знать. В кои-то веки важно было понять.
Именно понять.
– Шарль?
– Алло! Алло! Контрольный вызов, Шарли Браво, вы меня слышите?
– Извини. Ну… так что? Что тут противодействует силе тяжести движущегося тела?
– А?
– Так что все-таки?
– Да выруби ты свою музыку, осточертела…
Улыбаясь, выключил звук. Он уже успел насладиться.
Конец импровизации.
Он позвонит.
Когда Лоранс со своей подругой Мод вернулись из хаммама, Шарль отвел всю честную компанию в пиццерию на углу, и они еще раз отпраздновали день рождения под звуки Come prima.[39]
В ее порцию тирамису воткнули свечку, и она придвинула к нему свой стул.
Для фотографии.
Чтобы сделать приятное Матильде.
Чтобы улыбаться вместе на маленьком экранчике ее телефона.
Завтра в семь утра самолет – потирая щеки, поставил будильник на пять.
Спал мало и плохо.
Никто так и не выяснил, выбросился он из того окна или выпал из него случайно.
Конечно, на столике в номере обнаружили следы героина, но когда его невесомое тело наконец перевернули, то увидели, что в руке он сжимает оконную ручку…
Выключил будильник в половине пятого, побрился, тихо закрыл за собой дверь, записки на кухонном столе не оставил.
Отчего умерла Анук? Тоже не сладила с каким-нибудь оконным шпингалетом, хотела, чтобы все выглядело достойно?
Она столько раз видела, как люди умирают… столько смертей… Столько окон и прочих досадных обстоятельств… Особенно тогда… В великую эпоху Нью-Морнинга, в начале 80-х, когда СПИД косил всех подряд – молодых и здоровых.
Они поужинали вместе, в этом царстве Смерти, и тогда он впервые увидел, что она в растерянности: