Утка, селезень, прощание
Шрифт:
Однажды я сидела одна в своей комнате и смотрела в окно на закат. И вдруг вдалеке, на другом берегу реки, загорелся маленький огонек. Это был деревянный домик в деревне Протвино. Вечером, когда стемнело, стало видно, как еще один домик горит, потом еще и еще. Ветер не доносил запаха гари – это было слишком далеко за рекой. Но пламя все разрасталось. Оказалось, что деревню сжигают, и там будет строиться современный район, Новое Протвино. Рассказывали, что все люди оттуда выехали, но побросали полно кошек и собак. И что
Когда я была еще совсем маленькой, то в старое Протвино мы ездили с моей няней, Варварой Степановной. Мы садились на речной трамвайчик, который за двадцать копеек перевозил нас через реку. В Протвино няня покупала овощи с грядки и свежее козье молоко. И когда мы ехали обратно на наш берег, няня прикрывала меня шалью, «чтобы ребенка не продуло». Варвара Степановна была очень добрая, заботливая и большая. Она носила всегда одну и ту же бесцветную юбку и зеленую шерстяную кофту. Вообще, я знала ее только до пояса. То есть до того места, которое позволял мне видеть мой рост. Я обычно видела только ее руки, дающие, моющие, кормящие, одевающие. И лишь изредка, перед сном, надо мной склонялось доброе лицо Варвары Степановны, которое сегодня я уже не могу вспомнить.
Однажды мы вместе с няней стояли в очереди за хлебом. Я отцепилась от нее, чтобы получше рассмотреть конфетные обертки на витрине. Потом я вернулась к Варваре Степановне и снова ухватилась за рукав ее зеленой кофты. Но все было совсем чужое. Няня вдруг оказалась очень худая и костлявая. Я разревелась. К счастью настоящая Варвара Степановна тут же появилась и обняла меня знакомыми пухлыми руками.
–Деточка, у тети такая же кофта, как у меня. Вот ты и перепутала.
А однажды Варвара Степановна преподнесла нам сюрприз. Она собралась замуж.
–Хочу пожить еще немного для себя, – сказала она моей маме.– Если к человеку приходит любовь, так это Боженька благословил. Надо с благодарностью принять. А девочку я подняла. Она уже взросленькая.
Я не могла понять, как это так? Ведь няня любит меня, а ни этого противного старикашку, которого я однажды видела возле подъезда. Не помню, плакала я тогда или нет. Но поняла, что любовь может не только давать, но и отбирать. И теперь мне нужно было надеяться только на себя, а не строить свои расчеты на зыбкой почве чьей-нибудь там любви.
Я много болела, простужалась, часто кашляла и лежала с высокой температурой. Может быть оттого, что некому было теперь закрывать меня шалью от ветра.
–Если я скажу, что ты больна, нас не пустят в поликлинику – сказала она. Этот ответ еще больше запутывал дело.
Но мне, все же, удалось разобраться кое в чем. Я обратила внимание, что когда я заболеваю, то мне всегда меряют температуру градусником. При этом мама кладет свои наручные часы на столик и смотрит, когда пройдут десять минут. Так вот, все дело было именно в этих проклятых часах. Из-за них мне не давали вставать с постели. Когда никто не видел, я взяла ненавистные часы и сунула их в ящик для белья.
Температуру мне все равно продолжали мерить, но в доме начались бесконечные поиски. Мама с бабушкой переворачивали дом. Потом, когда это не дало результатов, возник небольшой, но очень толково составленный список подозреваемых. Я в него, естественно, не входила.
Первым в этом списке шел слесарь-водопроводчик, приходивший менять прокладку в кране. Никто не мог сказать, заходил ли он из ванны в комнату или сразу убрался в коридор. Правда, на груди у него был значок «Ветеран труда», и это почти полностью отводило от него подозрение. Вторым номером шла общественница, Елена Андреевна. Она собирала какие-то подписи по квартирам, долго сидела у нас в комнате на табуретке и пахла чесноком. Потом шли менее вероятные: участковый врач Георгадзе, которая приходила мерить бабушке давление, и соседка по лестничной клетке: «Я только на секундочку за морковкой». Список постепенно расширялся, и под подозрение попадали все новые кандидаты.
В один из вечеров Витя зашел проведать меня. Вообще-то он редко приходил к нам. В основном я торчала у него. Но сейчас мне нельзя было вставать и ходить по лестнице, все из-за этих треклятых часов. А Витя только что вернулся с работы и был такой красивый, как будто и не ехал только что полтора часа на метро. И я ужасно не хотела, чтобы он уходил. Я не могла еще всего этого объяснить.
Но вот одна художница, которая, сто процентов, я уверена, была втюрена в него, написала Витин портрет. Он висел у него в комнате. На портрете был изображен серый город на фоне серого неба. Посредине серой улицы то ли стоит, то ли уже летит человек в сером пальто. В руке он держит серую шляпу, из которой расплескиваются во все стороны разноцветные ленты. Художница здорово нарисовала, как вокруг все – серое, а Витя, – как праздник.