Утомленная балом

Лебедева Елена Алексеевна

— Знаю, конечно, знаю. Но я не боюсь этого. Дорогая, я прошу лишь позволить…

Женщина сделала отрицательный жест рукой.

— Нет-нет, ни в коем случае не называйте меня по имени, забудьте его! Прежняя жизнь осталась в прошлом. Теперь я — просто Ефросинья.

— Ефросинья Егоровна, я полагаю?

— Пусть будет так.

Женщина поднялась со стула и медленно направилась в соседнюю комнату. Вернувшись, она поставила на стол массивную шкатулку, инкрустированную жемчугом и изумрудами, которая уже сама по себе была драгоценностью и странно смотрелась в

этом убогом жилище.

Ефросинья открыла шкатулку и достала ассигнации.

— Это все, что удалось взять из дома. Надеюсь, нам хватит денег на следующие несколько лет. Если не хватит, продадим драгоценности.

— Вы не боитесь воров? Здесь, мне кажется, их много.

— Валери, как нам позаботиться о своей безопасности, если мы находимся в таком положении? — и, словно отвечая сама себе, продолжила. — Мы будем жить скромно, одеваться скромно, чтобы никто, слышите, никто не заподозрил нашего прошлого.

— Но ваша речь и манеры, милая Ефросинья… Они выдадут вас с головой!

— Не беспокойтесь. У мужа я переняла актерские навыки, он был хорошим учителем. Его уроки я прекрасно запомнила. А теперь, — она протянула одну ассигнацию спутнику, — позаботьтесь о том, чтобы нам было на что жить в ближайшее время. Нужно разменять эти деньги на мелкие, и чем мельче, тем лучше.

Ефросинья достала еще несколько ассигнаций.

— Эти деньги отнесите в банк и положите под проценты на свое имя. Со мной может случиться все, что угодно, а я хочу, чтобы и после меня вы смогли жить безбедно.

Валериан подошел к Ефросинье и порывисто привлек к себе, но та уклонилась от поцелуя.

— Нет, нельзя, вы же знаете. Постарайтесь держаться от меня на расстоянии, это для вашего же блага. Вот, возьмите деньги.

Когда Валериан взял протянутые ему бумажки и бережно убрал их во внутренний карман сюртука, Ефросинья продолжила отдавать распоряжения.

— Продайте лошадей. Они уже ни на что не годятся после нашей долгой дороги, — купите новых. Найдите конюха и конюшню, но не рядом, а где-нибудь в получасе ходьбы. Не расплачивайтесь пока с конюхом, обещайте денег, но не давайте. Знаю я эту братию! И позаботьтесь о том, чтобы у нас была карета на полозьях. Зима будет холодной и снежной.

Когда Валериан собрался уходить, надевая на иссиня-черные волосы лохматую шапку, Ефросинья его остановила.

— Да, и еще… Помните, что я вам доверяю и нуждаюсь в вас, как ни в ком другом. Будьте осторожны.

Валериан поцеловал белоснежную женскую руку и со смешанным чувством любви и смятения вышел из комнаты.

Ефросинья достала из сундука дневник в кожаном переплете с вензелями и, подумав, села за покрытый зеленым сукном стол. Свеча, единственная на столе, горела ярко. Обмокнув гусиное перо в чернила, женщина принялась писать. Буквы из-под пера появлялись ровные, аккуратные:

«Двенадцатое декабря восемьсот тридцать пятого года. Сняли квартиру, впрочем, она мне не нравится. Тесно и неуютно. Но теперь я не могу выбирать, поэтому постараюсь привыкнуть ко всему, что меня ожидает. Часть времени придется посвящать

размышлениям: нужно понять, почему господь выбрал для меня именно это наказание? За какие провинности лишил всего? Разве я вела себя плохо? И еще меня беспокоит чувство, которое испытываю к мужу. Мне хочется любой ценой оказаться рядом, вернуть его угасшую любовь. Понимаю, что это бесполезно. Более того, опасно. Опасно не для меня, для него. Потому что я на многое способна и в состоянии дойти до края, за которым смерть. Зреющий в голове план страшен. И времени на его осуществление немного. Но я обязана успеть. Господь услышит меня и поймет. Буду уповать на его божественную милость».

Ефросинья отложила перо. Встала и подошла к иконе, висевшей справа от стола, в углу, в окружении горящих свечей. Опустилась на колени, шепча слова молитвы. Тонкие влажные полоски заблестели на щеках, отражая блики огня. Скорбный лик, безразлично смотрящий на нее, казался грозным и оттого заставлял еще усерднее молиться. Лицо ее стало хмурым и некрасивым. Сгорбившаяся фигура в черном простом платье ничем не напоминала прежнюю девушку из богатой дворянской семьи, имевшую все, чего душа пожелает. Теперь у нее была другая, никому неизвестная судьба.

Одно Ефросинья знала наверняка: никто не спасется от возмездия.

Глава 2

Николай Степанович Вересов несколько часов не покидал кабинета. Он сидел за массивным, красного дерева столом и перебирал бумаги. Иногда он брал в руки карандаш и энергично правил или делал заметки на полях.

Не замечая, что за двумя узкими окнами уже темнеет, он только разворачивался ближе к огню, если переставал разбирать мелкие надписи на чертежах.

Рядом с рабочим столом, в глубине комнаты, находился еще один стол, на котором одна на другой лежали папки с бумагами, чертежи, свернутые трубками и аккуратно уложенные в некое подобие карточного домика.

Вдоль стены тянулись стеллажи с иностранными книгами по архитектуре и искусству. На других стенах были развешены карандашные зарисовки Исаакиевского собора, выполненные самим Николаем Степановичем. У дальнего угла комнаты стоял обитый малиновым бархатом диван. На нем хозяин кабинета мог иногда отдыхать, закрыв глаза, или вздремнуть минут с пятнадцать, забывшись неглубоким сном.

Николай Степанович был талантливым, востребованным архитектором и вот уже несколько лет под руководством великого Монферрана трудился над возведением Исаакиевского собора.

Работа шла медленно. Это был уже четвертый Исаакиевский собор: три его предшественника не нравились прежним государям, но сейчас появилась надежда, что четвертый удовлетворит изысканные вкусы Николая Первого. Часть стены, оставшейся от третьего собора, высочайшим повелением было разрешено сохранить, и по этой причине конструкцию приходилось время от времени подправлять, добавляя новые детали. Но сейчас, накануне 1836 года, дело сдвинулось, и почти удалось подвести здание под купол. Это не могло не радовать архитектора.