Утраченная невинность
Шрифт:
Молчание.
Он шагнул от двери. Ежась от холода, обхватил себя руками, спрятав мерзнущие пальцы под мышками. Сделал еще шаг вперед, затем еще и оказался на расстоянии вытянутой руки от своей семьи, неподвижно лежащей перед ним под белыми покрывалами. Выполняя ритуал, Холз аккуратно уложил на грудь каждого покойника букетик цветов. Цветы лежали совершенно неподвижно, напоминая вколоченные в грудь гвозди и лишний раз подтверждая тот факт, что эти люди мертвы.
— Не знаю, что сказать тебе, отец. Мама. Сестренка. Вы умерли, а я жив. Что я могу сказать перед лицом такой большой беды. Что мне жаль? Вряд ли эти слова годятся.
Что-то
Гар заставил себя не думать об этом.
— Дурм тоже выжил, — произнес он. — Никс считает, что надежды мало, но мне не верится, что он умрет. Наверное, придется назначить его преемником Конройда, если старик скончается, но, думаю, Дурму это не понравилось бы. Мне и самому эта мысль чертовски не нравится.
Он задержал дыхание, словно надеясь услышать ласковый, укоряющий голос матери. «Не бранись, милый. Это некрасиво». Нет. Тишина. Он смотрел на ее тело в ожидании, что она заговорит. Из-под савана выбился локон. В неярком свете мертвецкой он отливал золотом — совсем как когда-то, еще вчера, и так давно, много-много лет назад… Золотистые волосы, ее смех… Он протянул руку, собираясь накрутить завиток себе на палец и потянуть — как он это делал в детстве.
И не смог. Что, если эти золотистые локоны окажутся мертвыми — такими же мертвыми, как и она сама? Что, если они рассыплются в пальцах, как сухая солома, поднятая ветром с земли? Это было бы осквернением святыни…
Легкие разрывались от напряжения. Он резко выдохнул и втянул в себя холодный воздух, пряный от запаса цветов. Перед глазами пошли круги, потом дыхание восстановилось, и бешено бьющееся сердце немного успокоилось.
Он подумал, что не смог бы смотреть на них, не будь они завернуты в саваны. Не смог бы вынести вида неживой плоти. Все что он мог — смириться с их уходом. Остаться верным их памяти и оправдать их надежды на него и королевство, которое они любили. И положить жизнь на служение ему.
— Пеллен Оррик занялся расследованием, но мне думается, что это всего лишь чудовищный несчастный случай, — сказал он им. — Барла не позволила бы, чтобы было по-другому. Уже шесть с половиной столетий она следит за нами. Защищает нас. Нет причин, по которым она отказалась бы от нас. Это несчастный случай.
Из-за толстых дверей донесся слабый шум голосов. Топот тяжелых сапог. Стража сменяется. Четыре души из тех тысяч, что зависят теперь от мановения его руки. Достаточно ли она сильна, чтобы обеспечить безопасность всех этих людей? Сердце снова бешено застучало; он поднес ладонь к лицу и внимательно рассмотрел ее. Каждую линию, каждую складку. И все же… возможно, что недостаточно.
Ладонь сжалась в кулак. Кулак дрожал. В крови проснулась сила; она бурлила, поднималась и рвалась на свободу.
И сила эта была немалой.
— Итак, несчастный случай? — снова спросил он. — Или нет?
Неподвижные тела в саванах не отвечали.
Гар вздохнул. Расслабил кулак и снова засунул пальцы под мышку. Волнение в крови улеглось, и принц смог мыслить более ясно.
Он не плакал.
А ведь это его семья — лежит перед ним на столах, словно убоина в лавке мясника. Почему же он так спокоен? Так отстранен? Ведь так быть не должно. Шок не может длиться так долго. Вот
Но как же он замерз. Холод проник до кончиков пальцев, до мозга костей. Холод добрался до самого дальнего закоулка сердца.
Может, все дело в нем? В холоде, сковавшем слезы? Он же плакал, когда узнал, что отец мертв. Гар точно помнил, что плакал. В том овине. Зарывшись в солому. Да-да, тогда он плакал. Тихо-тихо, чтобы Эшер не услыхал рыданий.
Почему же теперь он не скулит, как собака? Отец, мать, сестра разбились о камни, их вытащили, привезли и положили в эту холодную белую комнату смерти, так почему же он не рыдает?
— Простите, — прошептал он покойникам. — Не знаю, что такое со мной.
Менее чем через два часа он встретится с Конройдом Джарралтом в Тайном Совете. Еще раз заявит о смерти своих родных, и пусть они покоятся в мире. Вечно. Менее чем через два часа его провозгласят следующим королем Лура.
Так скоро. Ужасно скоро. Внезапно где-то в груди шевельнулся мягкий, вкрадчивый страх.
— Имею ли я право на это, отец? Ведь я всего лишь тень человека, подобного тебе? Если не имею, то в этом моя вина. В тебе я видел все достоинства, которыми должен обладать король. Обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы не предать твою память.
А если он не сможет сдержать обещания? Если самые благие намерения не приведут к достижению цели? Что тогда?
Он вообразил себе, как звонко, издевательски хохочет Фейн.
Тогда, дорогой братец, нам с родителями не придется долго по тебе скучать.
Содрогнувшись, он опустился на колени. В отчаянии вцепился в край деревянного стола, на котором покоилось тело отца.
— Нет, — прошептал он. — Ошибаешься, Фейн. Всегда ошибалась. Я справлюсь. Призываю Барлу в свидетели… Я справлюсь.
Плотные портьеры на окнах в палате Тайного Совета не пропускали лучей солнца. Конройд Джарралт посмотрел на Пеллена Оррика с плохо скрываемой неприязнью и раздражением.
— Несчастный случай? Ты уверен? — Всем своим видом он говорил, что только глупец способен поверить в такое.
Эшер перевел взгляд на тяжелые бархатные портьеры. Бедный, бедный Оррик. Капитан стоял настолько прямо и напряженно, что, казалось, о его спину можно переломить увесистое бревно. Лицо неподвижное, как гавань Рестхарвена перед бурей. Похоже, собрание в зале Тайного Совета нравилось капитану не больше, чем самому Эшеру.
— Абсолютно уверен, господин. Никаких следов злого умысла обнаружить не удалось, — отчеканил Оррик.
Эшер снова посмотрел на капитана, в очередной раз удивляясь, как тому удается сохранять спокойствие перед лицом настроенного явно недоброжелательного Джарралта. Немного выдавал его только взгляд. Какой-то слабый намек на неприязнь угадывался в глазах капитана.
Джарралт хмыкнул. Похоже, из всех собравшихся только он прошлой ночью безмятежно спал. Красивый и, как всегда, недовольный, он явно не был сломлен ни горем, ни отчаянием. Даже в одежде ни намека на траур — ничего черного, все ярко-зеленое, как весенняя листва. На плечах лежали белоснежные кружева, в одном ухе сверкала серьга с бриллиантом.