Утраченные иллюзии
Шрифт:
— Газета, — сказал Лусто, — считает правдой все правдоподобное. Это наша исходная точка.
— Уголовное судопроизводство исходит из того же, — сказал Верну.
— Итак, в девять вечера, здесь, — сказал Мерлен.
Все встали, пожали друг другу руки, и совещание было закрыто при самых трогательных изъявлениях дружбы.
— Чем ты околдовал Фино? — сказал Этьен Люсьену, сходя по лестнице. — Он подписал с тобой договор! Он допустил ради тебя исключение.
— Я? Помилуй! Да он сам мне предложил, — сказал Люсьен.
— Короче, вы столковались. Что же, я очень рад. Мы оба от этого выиграем.
В нижнем этаже Лусто и Люсьен застали Фино, и тот увел Этьена в официальный кабинет редакции.
—
Читая текст договора, Люсьен прислушивался к горячему спору, который вели Этьен и Фино по поводу газетных доходов натурою: Этьен желал иметь долю в податях, взимаемых Жирудо. Несомненно, Фино и Лусто пришли к соглашению, ибо они вышли, беседуя вполне миролюбиво.
— В восемь часов будь в Деревянных галереях, у Дориа, — сказал Этьен Люсьену.
Люсьен с затаенной радостью наблюдал, как Жирудо теми же шутками, какими он отваживал от редакции его самого, угощал теперь молодого человека, смущенного и взволнованного, явившегося с предложением сотрудничества; собственная выгода заставила Люсьена понять необходимость подобного приема, создававшего почти непроницаемую преграду между новичками и мансардой, куда проникали избранные.
— И без того для сотрудников недостает денег, — сказал он Жирудо.
— Ежели вас станет больше, каждый будет получать меньше, — отвечал капитан. — Итак…
Бывший военный повертел своей дубинкой и вышел, бурча «брум, брум!». Он явно был поражен, увидев, что Люсьен садится в щегольской экипаж, поджидавший его на бульваре.
— Нынче они, видно, люди военные, а мы шлюпики, — сказал солдат.
— Право, журналисты, по-моему, удивительно славные люди, — сказал Люсьен своей возлюбленной. — Вот я и журналист, у меня есть возможность, работая, как вол, зарабатывать шестьсот франков в месяц; но теперь мои первые книги увидят свет, и я напишу еще новые. Друзья обеспечат мне успех! Поэтому я скажу, как и ты, Корали: «Что будет, то будет!»
— Конечно, ты прославишься, мой милый. Но, красавец мой, не будь таким добрым. Иначе ты себя погубишь. Будь зол с людьми. Это хорошее правило.
Корали и Люсьен поехали в Булонский лес; они опять встретили маркизу д’Эспар, г-жу де Баржетон и барона дю Шатле. Г-жа де Баржетон так выразительно взглянула на Люсьена, что этот взгляд можно было счесть за поклон. Камюзо заказал изысканнейший обед. Корали, почувствовав себя свободной, была чрезвычайно ласкова с несчастным торговцем шелками; за четырнадцать месяцев их связи он не видал ее такой обаятельной и милой.
«Ну, что ж, — сказал он про себя, — я не расстанусь с ней, несмотря ни на что!».
Камюзо, улучив минуту, предложил Корали внести на ее имя шесть тысяч ливров ренты, втайне от своей жены, лишь бы Корали пожелала остаться его возлюбленной, и обещал закрыть глаза на ее любовь к Люсьену.
— Обманывать такого ангела?.. Несчастное чучело, да ты посмотри на него и на себя! — сказала она, указывая на поэта, которого Камюзо слегка подпоил.
Камюзо решил ждать, покуда нужда не возвратит ему эту женщину, которую уже однажды нищета предала в его руки.
— Хорошо, я останусь твоим другом, — сказал он, целуя ее в лоб.
Люсьен расстался с Корали и Камюзо и пошел в Деревянные галереи. Какая перемена произошла в его сознании после посвящения в таинства журналистики! Он бесстрашно отдался потоку толпы в галереях, он держался уверенно, оттого что у него была любовница, и непринужденно вошел к Дориа, оттого что чувствовал себя журналистом. Он застал там большое общество, он подал руку Блонде, Натану, Фино и всем литераторам, с которыми сблизился за эту неделю; он возомнил себя выдающимся человеком и льстил себя надеждой превзойти
— Сию минуту, мой друг, — отвечал книгопродавец, показавшись из-за зеленых занавесок.
Минута длилась час, наконец Люсьен и его друг вошли в святилище.
— Так вот, подумали вы о книге нашего друга? — сказал новый редактор.
— Конечно, — сказал Дориа, раскинувшись в креслах, точно какой-нибудь султан. — Я просмотрел сборник и дал его на прочтение человеку высокого вкуса, тонкому ценителю, — сам я не притязаю на роль знатока. Я, мой друг, покупаю проверенную славу, как один англичанин покупал любовь. Вы столь же редкий поэт, сколь редкостна ваша красота, — сказал Дориа. — Клянусь, я говорю не как книгопродавец. Ваши сонеты великолепны, в них не чувствуется никакого напряжения, они естественны, как все, что создано по наитию и вдохновению. И, наконец, вы мастер рифмы, — это одно из достоинств новой школы. Ваши «Маргаритки» — прекрасная книга, но это еще не дело,а я могу заниматься лишь крупным делом. Стало быть, я не возьму ваших сонетов, на них нельзя заработать, а потому не стоит и тратиться на создание успеха. Притом вы скоро бросите поэзию, ваша книга — книга-одиночка. Вы молоды, юноша! Вы предложили мне извечный первый сборник первых стихов; так начинают по выходе из коллежа все будущие писатели, и вначале они дорожат своими стихами, а впоследствии сами над ними смеются. Ваш друг Лусто, наверно, хранит поэму, спрятанную среди старых носков. Неужто у тебя нет поэмы, в которую ты верил, Лусто? — дружески сказал Дориа, глядя на Этьена.
— А иначе как бы я научился писать прозой? — сказал Лусто.
— Вот видите, он мне никогда о ней не говорил, но ваш друг знает книжное дело и вообще коммерческие дела, — продолжал Дориа. — Для меня, — сказал он, чтобы польстить Люсьену, — вопрос не в том, большой вы поэт или нет; у вас много, очень много достоинств; если бы я был неопытен, я бы сделал ошибку и издал вас. Но прежде всего мои вкладчики и пайщики нынче сильно урезали меня; ведь не далее как в прошлом году я на стихах потерял двадцать тысяч. Теперь они и слышать не хотят ни о какой поэзии, а они — мои хозяева. Однако вопрос не в этом. Охотно допускаю, что вы великий поэт, но плодовитый ли? Можно ли рассчитывать на ваши сонеты? Напишете ли вы десять томов? Станете ли вы представлять дело?Нет. Из вас выйдет превосходный прозаик; вы слишком умны, чтобы баловаться пустословием, вы будете зарабатывать в газетах тысяч тридцать франков в год, так для чего же нужны вам те жалкие три тысячи, что вы с трудом сколотите, кропая ваши полустишия, строфы и прочую ерунду!
— Вы знаете, Дориа, что он сотрудник нашей Газеты? — спросил Лусто.
— Да, — отвечал Дориа, — я прочел статью; и я отказываюсь издать «Маргаритки», разумеется, в его же интересах! Да, сударь, в полгода за ваши статьи, которые я сам закажу вам, я заплачу больше, нежели за вашу бесполезную поэзию!
— А слава? — вскричал Люсьен.
Дориа и Лусто рассмеялись.
— Вот видите, — сказал Лусто, — он все еще предается юношеским мечтаниям.