Утраченный дневник Гете
Шрифт:
Таня на похоронах держалась поодаль от бабушкиных подруг: вначале металась, озабоченная организацией похорон, потом стояла возле гроба рядом с учителями, когда-то работавшими с Софьей Дмитриевной. Таня и у них тоже училась.
После похорон Леля, Мила и Наташа не пошли со всеми поминать в кафе. Они устали за эти несколько часов от большого количества учителей – напористых, с хорошо поставленными голосами. Учителя говорили громко, отчетливо, уверенно – как привыкли в классе. Сониных учеников многие из них знали, это были и их ученики – как правило, лучшие. Переговаривались все сразу. Елена Семеновна быстро утомилась от атмосферы школы – хорошей, дружной школы, однако ей,
– Пойдемте ко мне! – предложила Наташка. – Давно мы не собирались втроем. Посидим, в своем кругу Соню помянем. Таня, может, позже подойдет.
На Киселевку добрались быстро: взяли такси. Наташкин дом – неплохой, постройки середины 1980-х годов – находился неподалеку от Лесопитомника. Леля к Наташке редко приходила – далековато. Воздух здесь был свежей, лучше, чем в центре. Квартира состояла из большой, двадцатиметровой, с застекленной лоджией комнаты и кухни – в общем, тоже нормальной, метров шесть.
– Девчонки, несите все в комнату, – Наташка доставала из холодильника еду: вчерашние котлеты, банку шпрот, лимон, прошлогодние соленые огурчики. Порезали и купленные по дороге сыр, колбасу, батон. Закуски получилось более чем достаточно. И бутылку вина они, конечно, тоже купили.
Первым бокалом помянули Соню. Помолчали.
– Вы обе ее хорошо знали, расскажите о ней, – предложила Шварц.
– Ну что ж! – согласилась Мила. – Я знаю ее дольше всех. Давайте я начну.
– Мы познакомились в конце июля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года на вокзале в Рославле. Я окончила школу и ехала поступать в Смоленский пединститут, на иняз. Меня провожали родители. Они волновались, мне тоже было не по себе. Я первый раз одна так далеко уезжала.
Пришли мы на вокзал рано. Сели на скамейку, где было место. Рядом с нами сидела девушка моих лет, с обитым дерматином фанерным чемоданчиком. Одетая так, знаете, по-деревенски: платье длиннее, чем мода требовала, штапельное, в сборочку, рукава «фонарик». И сандалики дешевые детские с носочками розовенькими в полосочку – в городе носочки тогда молодые девушки не носили. Пока ждали поезда, разговорились. Девушку звали Соня Аргуновская, она и впрямь была деревенская, из села Аргуново под Рославлем. Ехала тоже в Смоленск, поступать в пединститут. Мои родители обрадовались, что у меня есть попутчица: девушка им показалась самостоятельной, а меня они считали ребенком, боялись одну отпускать. В общем, поехали мы с Соней вместе – тем более поступать нам предстояло в один вуз, только на разные факультеты. Болтали, конечно, всю дорогу. Соня была из семьи колхозников. Мать – доярка, отец – тракторист. Она была единственным ребенком в семье, поэтому ее баловали, не заставили после школы работать, а отправили учиться. Тем более что школу свою сельскую девочка окончила с золотой медалью; мечтала стать учительницей русского языка и литературы, потому что очень любила читать. Говорила она и тогда грамотно, речь хорошая была, не соответствовала ее деревенскому виду. И я удивилась, что она читала довольно много: у них при школе библиотека имелась, Соня ее практически всю перечитала.
В Смоленске мы квартиру вместе сняли – на время вступительных, на эти две недели. С квартирой не повезло – сын хозяйкин к нам приставал. И мы решили: если поступим, найдем другую квартиру, вместе будем жить. Но получилось не совсем так, по-разному у нас сложилось.
Поступили мы обе, хотя конкурс в тот год был большой: я в Рославле с репетитором занималась, Соня сама училась, да ведь на русский язык и легче – конкурс у нее
Наконец рассказчица продолжила:
– Она попала на квартиру к Елизавете Григорьевне случайно. В институтском вестибюле висели адреса желающих сдать квартиру, и ее привлекла фамилия Елизаветы Григорьевны – Аргунова. А Соня в селе Аргуново выросла! Там фамилии, рассказывала, у многих такие: Аргуновские, есть и Аргуновы. Она подумала: может, из односельчан… Ну, мы и пошли по этому адресу – я тоже с ней пошла, она одна боялась. (Кстати, это та самая квартира, что Соня теперь Танечке завещала). Правда, оказалось, что с названием села совпадение случайное, Елизавета Григорьевна сразу сказала, что она смолянка, всегда в Смоленске жила.
Это и видно было, что городская… такая аккуратная, интеллигентная старушка дверь открыла. В блузке дома и даже с брошечкой. Она раньше в седьмой школе французский и немецкий преподавала, к тому времени на пенсии уже была.
Тогда, помню, она нас пить чай усадила. Я стеснялась, а Соня еще больше. Елизавета Григорьевна рассказала, что решила сдавать квартиру впервые. И не для денег, а потому что ей одиноко и (да, она так сказала!) страшно. Раньше она здесь с братом жила. Он умер несколько лет назад. Скажу сразу: я уже потом, позже поняла, что она не одиночества боялась. И не воров. И не привидений, конечно. Она боялась ареста! Но тогда такое в голову, конечно, ни мне, ни Соне не пришло. Старушка боится одиночества – так мы поняли ее слова. Ей в ту пору было примерно как нам сейчас, далеко за шестьдесят, и она казалась нам, семнадцатилетним, очень старой.
Соня решила остаться. Квартира однокомнатная, но ведь тогда это нормальным считалось, в отдельной комнате мало кто жил. А хозяйка ей сразу понравилась.
Потом мы с Соней уже реже встречались: разные факультеты, к тому же мы обе сильно увлеклись учебой. Соня еще дополнительно много занималась, ее Елизавета Григорьевна немецкому языку взялась учить! А мне и института хватало. Ты помнишь, Леля, сколько мы на первом курсе зубрить должны были?!
Елена Семеновна покивала: да, на инязе зубрежки много. И добавила:
– Так вот с кем рядом Соня теперь за оградкой лежит… правильно ли я поняла, что это ее квартирная хозяйка, Елизавета Григорьевна, на старом кладбище похоронена? На камне написано «Аргуновы» – она с мужем там?
– Да, это она, – ответила на этот раз Наташа. – Но замуж она не выходила. С братом она похоронена, он еще раньше умер. Соня и мне про нее рассказывала. Интеллигентная была женщина. И добрая. Она потом Соню прописала в своей квартире, чтобы та ей досталась. Тогда ж не было приватизации, путем прописки все решали.
– Тут дело не только в квартире, – опять вступила Мила. – Елизавета Григорьевна была необыкновенным человеком. Я таких никогда больше и не видела. Не зря Соня на нее почти молилась.
– Да-да, – подтвердила и Наташа. – Она ее, например, музыке учить стала! Ну зачем ей было с деревенской девочкой возиться?! А она ее и языкам, и на фортепьяно играть учила.
– Соня очень изменилась за годы учебы. И, наверно, тут больше сказывалось влияние Елизаветы Григорьевны, чем вуза.
Выпили за Елизавету Григорьевну и чтобы такие люди появлялись хоть иногда. Мало их. Помолчали.