Утраченный Петербург
Шрифт:
Что касается творений Растрелли, их рисовали многие. На рисунке Михаила Махаева, сделанном вскоре после окончания строительства Строгановского дворца, запечатлен не только дворец, но и стоящий в некотором отдалении храм: изящный, стремительный силуэт, будто пронзающий небо. У некоторых авторов я встречала утверждение, будто первый храм во имя Казанской Божьей Матери строил Михаил Григорьевич Земцов. Но ведь Растрелли сам назвал его своей работой. Думаю, заподозрить великого мастера в том, что приписал себе чужую постройку, просто немыслимо. Казанский собор, построенный Воронихиным, справедливо признан шедевром. Но и ради него можно ли было уничтожать не просто другой шедевр, но храм, намоленный сотнями верующих? Тем более что хранил он чудотворную икону Казанской Божьей Матери, небесную покровительницу Петербурга. Ее привезли в город по велению Петра в 1710 году. Архимандрит Митрофаний предрек: «Пока Казанская будет в столице, в город не ступит вражья нога». Уже триста лет чудотворная икона охраняет город. Что же касается места для постройки
У меня всегда было чувство, что страшная участь императора Павла связана с разрушением Казанской церкви. Большевики, сносившие храмы, были атеистами. С них и спрос другой. Но Павел…
Дольше других уничтоженных шедевров Растрелли (до 1962-го) простоял собор во имя Святой Живоначальной Троицы в Троице-Сергиевой пустыни. Монастырь этот в 1732 году основал настоятель Троице-Сергиевой лавры и духовник императрицы Анны Иоанновны архимандрит Варлаам Высоцкий. Был он известен большой строгостью жизни, благочестием и смирением. Царица его искренне уважала. Свое положение при дворе он умел использовать для делания добра. По свидетельству современников, «приемная его, как царского духовника, была постоянно наполнена просителями разных званий и состояний. Если бы просители эти отходили неудовлетворенными, то и собрания скоро бы прекратились». Он помогал многим, а кого-то и спасал от смерти — наказывать провинившихся Анна Иоанновна умела, не соразмеряя вину с наказанием. А вот духовнику своему всячески старалась угодить.
«Указали мы приморскую дачу, которая преж сего была сестры нашей благоверной государыни царевны и великой княжны Екатерины Иоанновны и приписана к Стрельнинскому дому, отдать Троицкаго Сергиева монастыря Архимандриту Варлааму в вечные владения, и на оную дачу дать ему Загородный дом царицы Параскевы Федоровны находился на набережной Фонтанки между Лештуковым переулком и Семеновским мостом против Апраксина переулка». Подписывая этот указ, государыня вовсе не помышляла о создании нового монастыря. Она просто видела, что отец Варлаам тяготится придворной суетой, нуждается в тихом месте для молитвы и размышления. А он с радостью принял подарок: он-то мечтал поставить рядом со столицей монастырь, который прославит имя и дела преподобного Сергия, как прославлены они подмосковной лаврой. Церковь в доме Прасковьи Федоровны (покойной матушки Анны Иоанновны, жены соправителя Петра Великого Иоанна Алексеевича. — И. С.) была разобрана, перевезена на приморскую дачу и собрана. В журнале канцелярии Святейшего Синода 6 июня 1735 года записано «доношение» архимандрита Варлаама: «Церковь Успения Пресвятыя Богородицы на Приморскую того монастыря дачу, отстоящую от Санкт-Петербурга на 24 версте, перевезена и поставлена и мая 12-го дня им Архимандритом освящена во имя преподобного Сергия Радонежского чудотворца.». А уже 5 июля Анна Иоанновна «шествует на молебен» в первую церковь монастыря, которому предстоит прославиться в том числе и разнообразием великолепных храмов. Первым начали строить каменный храм во имя Пресвятой Троицы. Шел уже 1756 год. На троне была Елизавета Петровна. Так что вполне понятно, что строительство поручили Растрелли. Правда, в одних источниках автором называют его, в других — Пьетро Антонио Трезини (однофамильца и земляка великого Доменико Трезини. — И. С.), в третьих пишут, что строили Троицкий собор по проекту Трезини, но под руководством Растрелли. Возможно, Трезини и причастен к постройке собора, но почерк мастера трудно скрыть. Так «посадить» купола мог только Растрелли. И добиваться такой нереальной легкости от очень крупных сооружений умел только он. Хорош собор был необыкновенно: белокаменный, стройный (как все, что строил зодчий), гордо и изящно, как будто в общем порыве возносящий к небу шесть своих куполов. Поразительно: в годы Великой Отечественной войны линия обороны города проходила совсем рядом со Стрельной, но и шедевр Растрелли, и другие храмы пустыни уцелели. Однако в шестидесятых годах началось (похоже, глава государства был одержим идеей показать своему народу фотографию не только последнего попа, но и последнего храма). Снос Троицкого собора как будто специально подгадали к двухсотлетию храма.
Это был один из немногих случаев, когда народ не безмолвствовал: дивная красота одного из последних творений Растрелли не могла оставить равнодушными даже людей неверующих. Разумеется, голоса защитников храма услышаны не были. Троицкий собор снесли. За ним последовали другие церкви Троице-Сергиевой пустыни. А заодно и могилы. Там хоронили людей достойнейших.
Назову только троих: последний канцлер Российской империи Александр Михайлович Горчаков, архитекторы Андрей Иванович Штакеншнейдер и Алексей Максимович Горностаев. А еще Юсуповы, Зубовы, Кочубеи, Голицыны, Кушелевы.
Отступление о жильцах и посетителях Шепелевского дома
Следующая утрата — Шепелевский дом. Проектировал его Растрелли в 40-х годах XVIII века для Дмитрия Андреевича Шепелева. Был тот близок к Петру I, участвовал во второй его зарубежной поездке, удостоился особого доверия императорской семьи. Петр женил Шепелева на дочери пастора Глюка, в семье которого выросла будущая императрица Екатерина I. С тех пор карьера Дмитрия
В конце правления Екатерины II Шепелевский дом был перестроен архитектором Старовым: изменен фасад, перепланированы почти все помещения, надстроен четвертый этаж. А в 1839 году почти столетнюю постройку снесли, чтобы выстроить здание первого публичного музея России, Нового Эрмитажа. Еще одна утрата… Но Новый Эрмитаж с его атлантами стал не только одним из выдающихся сооружений Николаевской эпохи, на шедевры не бедной, но и символом города (пусть тоже только «одним из»). Так что об этой утрате, наверное, можно вспоминать не с болью, а всего лишь с печалью. Но не так все просто. Шепелевский дом (в первоначальном своем виде) — не просто шедевр Растрелли. С ним связаны судьбы многих, кто сыграл в отечественной истории роли далеко не второстепенные.
Проект постройки Шепелевского дома
«Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу, как теперь, всю до мельчайшей мебели и вещицы», — с тоской вспоминает Гоголь комнату, где бывал многократно, где всегда встречал понимание и поддержку (то, чего ему всю жизнь так недоставало).
А это — из письма Сашеньки Воейковой будущему хозяину квартиры: «Комнат у тебя четыре, в анфиладе, из коих одна огромная, с прелестным камином, потом две сбоку, потом одна сбоку — с русской печью… прехорошенькие диваны и кресла… все чисто и весело, только ужасно высоко». Эта комната — огромная, с прелестным камином — та самая, которую вспоминает Гоголь. В ней, вернувшись из-за границы, Василий Андреевич Жуковский устроил гостиную и кабинет. Он полюбил Шепелевский дом, правда, говорил иногда своей соседке: «Только жаль, что мы живем так высоко, мы чердашничаем».
Соседка у него была замечательная — фрейлина императрицы Александра Иосифовна Россет. Дело, конечно, не в том, что фрейлина, а в том, что красавица и умница. Недаром Белинский писал о ней: «Свет не убил в ней ни ума, ни души». У Александры Осиповны постоянно бывали Пушкин, Гоголь, Белинский и, конечно же, сосед Жуковский. А у него? Доверимся воспоминаниям соседки (соседи обычно все про всех знают): «С утра на этой лестнице толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались».
Были и другие посетители. По субботам, когда Жуковский бывал свободен от занятий со своим августейшим воспитанником (наследником престола, будущим царем-освободителем), к нему приходили друзья (Вяземский называл квартиру «олимпическим чердаком»).
Это и правда был русский Олимп: Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Крылов, Карамзин, Одоевский, Глинка, Брюллов, Венецианов и многие еще — те, кто был допущен к богам российской культуры. Здесь Пушкин впервые читал «Полтаву» и «Бориса Годунова», Гоголь — «Нос» и «Ревизора», Мицкевич — вступление к «Конраду Валленроду». Здесь Грибоедов рассказывал о Туркменчайском договоре. Здесь обсуждали либретто «Ивана Сусанина» Глинки. Какой потрясающий музей, аккумулировавший ауру гениальности, мог бы быть в этой квартире! Жуковский покинул Шепелевский дом в 1839 году, когда наследник престола уже перестал нуждаться в воспитателе. И в это самое время Николай I вел переговоры с баварским архитектором Лео фон Кленце о строительстве Нового Эрмитажа, а значит — и о сносе Шепелевского дома. Василий Андреевич был последним из знаменитых обитателей обреченного дома, но отнюдь не единственным. Когда в Петербург по приглашению Екатерины Великой прибыла тринадцатилетняя принцесса Луиза Баденская, невеста любимого внука российской государыни, ее поселили именно в этом доме. В день приезда в Россию она писала: «…доехали до Шепелевского дворца… Я бегом пошла по большой, ярко освещенной лестнице. Проследуя, не останавливаясь, все покои, прихожу в спальную комнату с мебелью, обитой темно-красным атласом. Вижу в ней двух женщин и мужчину и быстрее молнии соображаю: «Я в Петербурге у императрицы; явно, что она меня принимает, стало быть, она тут». И я подошла поцеловать руку той, которая показалась мне более схожей с теми портретами, которые мне были известны. Императрица сказала, что она очень рада со мной познакомиться… Поговорив немного, она ушла, а я, пока не легла спать, чувствовала себя окруженной каким-то волшебством».
Может быть, именно месяцы, прожитые в этом доме, были самыми счастливыми за все двадцать четыре года ее жизни в России. Екатерина умна, великодушна, ласкова. У жениха лицо просто ангельское. А что молчит, дичится, так она и сама едва решается слово вымолвить — смущается. Но это ведь не мешает окружающим восхищаться ею, маленькой Баденской принцессой. Искренняя, открытая, она верила в искренность других. Потом все поняла, узнала цену всему. Но это было уже после Шепелевского дома. Может быть, потому он и остался в ее сердце уголком счастья и покоя. Баденская принцесса Луиза — российская императрица Елизавета Алексеевна — до разрушения своего любимого дворца не дожила.