Утренний бриз
Шрифт:
Глава первая
Пурга, перемахнув лиман, с яростью и гулом навалилась на молчаливое, с темными окнами здание ревкома, дробно забарабанила по крыше и, со скрежетом оторвав лист железа, грохнув им, унеслась в серую, зыбкую мглу; пурпурное полотнище флага над крышей, хлопая, напряглось так, что сгибался флагшток. Казалось, над ревкомом плывет факел, который пурга пытается погасить, но не может, ей не хватает дыхания.
Где-то со звоном вылетело и рассыпалось оконное стекло. Бухнула, звякнула крючком неприкрытая входная
Она медленно подняла опущенную на грудь голову. Из-под шапки на лоб выбились спутанные заиндевелые волосы. Нина Георгиевна механически застегнула шубу. Она стояла у двери, прислонившись к косяку, там, где ее застали последние, прозвучавшие в начавшейся пурге выстрелы.
Сколько прошло времени после них, она не знала. В ее памяти был какой-то провал. Может, это произошло только что, а может быть, вчера или много-много лет назад. А может быть, ничего и не было и все это — тяжелый, страшный сон?
Нина Георгиевна подняла замерзшую руку, провела ладонью по лицу, потом потерла лоб и прошептала:
— Что это я… что со мной?..
Губы ее, воспаленные и как бы чужие, с трудом ей повиновались. Услышав свой голос, она испуганно вздрогнула. Ей показалось, что рядом заговорил кто-то чужой — хрипло и растерянно.
Нина Георгиевна оторвалась от косяка, выпрямилась, прислушалась, но ничего, кроме гула и посвиста пурги, не смогла разобрать.
В кабинете становилось темно. Семен лежал на диване, вытянувшись, прижав руки к груди. Так их сложил Мандриков. Нина Георгиевна словно снова увидела Мандрикова, его товарищей, и огромная, нестерпимая тяжесть горя, ужаса, отчаяния легла на ее сердце, сдавила его так, что она покачнулась и слабо вскрикнула.
Шаркая по полу затейливо расшитыми торбасами, она подошла к дивану и зачем-то дотронулась до плеча неподвижного Гринчука. Его смуглое лицо постепенно сливалось с густеющей темнотой. Оно словно таяло в ней:
— Семен… — тихо позвала Нина Георгиевна, хотя знала, что он не услышит ее, как не услышит ее и Мандриков, и все, все ее товарищи, ее друзья, которых она так поздно нашла и так быстро потеряла. Все они лежат там, за стенами, в снегу, — мертвые, холодные, и пурга отпевает их, прикрывает снежным саваном. «Зачем, зачем я осталась в живых, почему я не пошла с ними? — лихорадочно, с ощущением страшного одиночества думала Нина Георгиевна. — Для чего я буду жить? С кем мне…» Мысль ее оборвалась. Перед ее глазами встал облик Наташи Моховой. Нина Георгиевна сжала на груди руки. Как она могла забыть о ней? Нину Георгиевну охватила тревога. Слышала ли Наташа выстрелы? Знает ли, что произошло? Не ворвался ли к Наташе Струков со своими негодяями Ей нестерпима была сама мысль, что она когда-то жила с этим человеком.
Она резко повернулась и шагнула к двери, но тут же остановилась, подбежала к столу, на котором лежали револьверы, оставленные ревкомовцами перед их выходом навстречу гибели. Нина Георгиевна схватила ближайший. Это был наган Мандрикова. Ей показалось, что рукоятка оружия
В коридоре ее встретил сквозняк. В полураскрытую дверь, в разбитые пулями окна пурга наносила Снег. Сухой, колючий, он реял в воздухе, устилал пол. Титов по-прежнему сидел на полу, прислонившись к стене, против того окна, где пуля, разбив стекло, ужалила его в сердце. Снег запорошил комиссара радиостанции, и он походил на мраморную статую.
Нина Георгиевна, перекрестившись, пробежала мимо тела Титова и оказалась на крыльце. Пурга набросилась на женщину, забушевало вокруг темно-серое месиво снега и мглы — с воем и свистом, улюлюканьем и шипеньем.
Нина Георгиевна, оглушенная и ослепленная, соскользнула с крыльца, упала в снег, но тут же поднялась на ноги и ринулась к школе, где в каморке Куркутского после его отъезда жила Наташа. Но едва она сделала несколько шагов, как услышала пьяные мужские голоса. Она замерла на месте. Голоса становились громче. Они приближались. Нина Георгиевна попятилась и вспомнила о револьвере, который был зажат в ее руке.
Она подняла револьвер и, вытянув руку, нажала на спусковой крючок. Раздался сухой выстрел. Пурга сразу же поглотила его. Как и голоса. Их больше не было слышно. Но тут раздалось грязное ругательство. Нина Георгиевна вновь выстрелила и бросилась в сторону. Послышался чей-то крик, но его заглушил беспорядочный треск винчестеров. Несколько пуль, с визгом прошивая пургу, пронеслись над головой Нины Георгиевны. Она бежала к школе. Ноги вязли в глубоком снегу. Сердце нестерпимо билось. Нина Георгиевна споткнулась и, не удержав равновесия, упала лицом в снег.
Она не успела подняться, как почти рядом с ней с топотом пронеслось несколько человек. Они кричали, ругались, стреляли на ходу.
Выждав с минуту, Нина Георгиевна поднялась и снова побежала. Бандиты сейчас в ревкоме. А оттуда они могут броситься в школу, чтобы расправиться с женой Мохова. Надо спасти Наташу, увести, скрыть от опасности. Нина Георгиевна бежала, падала, поднималась и снова падала. Снег набился ей за воротник, облепил волосы. Шапка была потеряна еще у крыльца ревкома, но она не заметила этого.
Нине Георгиевне казалось, что у нее иссякли последние силы, но тут она вспомнила Струкова, его пьяное, изуродованное злобой лицо, и страх за жену Мохова снова подхлестнул ее. Наташа Не должна попасть в руки негодяев. Она же беременная, она ждет ребенка.
Шатаясь, едва переставляя ноги, Нина Георгиевна прибрела к школе и ужаснулась. Сквозь стену снега желтоватым тусклым пятном светилось окно Наташи.
— Боже мой! — застонала Нина Георгиевна. — Она ничего не знает!
— Кто там? — отозвалась на стук в дверь Наташа.
Голос у нее был испуганный, дрожащий. Нина Георгиевна, привалившись к двери, назвала себя. Наташа впустила Нину Георгиевну, торопливо приговаривая:
— Вы, вы! Наконец-то! — Наташа заплакала. — Что произошло? Как же это так?
Она не могла говорить. Нина Георгиевна, не закрывая дверь, увела Наташу в комнату.
— Одевайся! Скорее одевайся! Потеплее. И окно, окно занавесь!
— Я никуда не пойду, — покачала головой Наташа, послушно занавешивая окно. — Я буду ждать Антона…