Утренний взрыв (Преображение России - 7)
Шрифт:
— Очень проникновенно это у него вышло, — нельзя было не дать!
А придя убирать самовар, коридорный, сияя, осведомил их:
— Вчерась офицеров, а нынче, как мне слышать довелось, матросов с «Марии» доставят.
— Матросов? Вот надобно пойти посмотреть на них, Алексей Фомич! — схватилась за это Надя. — Пойдем, а?
— Непременно! Непременно пойдем! — очень воодушевился художник.
— А куда же именно доставят? — спросила Надя. — На Графскую тоже?
— На Граф-ску-ю? — протянул коридорный. — Как же это может быть, чтобы матросов да на Граф-скую?.. У них своя пристань есть, — называется
— Хорошо, пусть Экипажная, а как туда идти или ехать?
— Да трамваем можно, если не желаете прогуляться… А не захотите если трамваем, — на извозчике… Я бы и сам пошел, да ведь меня отсюда не пустят: кто же будет самовары по номерам разносить?
— Ну, хорошо, нынче, а когда же все-таки нынче? — захотел уточнить Алексей Фомич.
— Да говорили мне так, что люди уж идут туда, на Экипажную пристань, и в большом числе.
— Вот видишь! — заторопилась Надя. — Как бы не опоздать нам!
И, чтобы не опоздать, они вышли из номера тут же после чая.
Алексей Фомич видел, что большая деловитость охватила Надю. Еще только спускаясь с лестницы, она уже распределяла все дообеденные часы:
— Значит, мы так: сначала посмотрим матросов, потом к Михаилу Петровичу и вместе с ним тогда к Нюре… А теперь пускай-ка он спит: ему как следует выспаться надо, чтобы хоть сколько-нибудь в себя прийти.
До Экипажной пристани они доехали на трамвае. Это была обыкновенная пристань, необыкновенно было только то, что около нее скопилось действительно очень много народа. Это была далеко не та вполне прилично одетая, наполовину чиновная публика, которая накануне встречала офицеров с «Марии»; это был Севастополь Корабельной слободки, Малахова кургана, Куликова поля. Женщины в этой огромной толпе решительно преобладали. Ведь у многих матросов были здесь жены с детьми. Никто из них не знал и нигде не мог добиться, живы ли их мужья, отцы их детей. Только теперь, именно здесь, около пристани, к которой причалила баржа, могли они, наконец, узнать это.
Они изболелись, ожидая этого часа. Но гораздо раньше их явился на пристань большой наряд полиции, и Сыромолотов заметил даже несколько жандармов очень высокого роста.
— Не иначе, как служили раньше в гвардейских полках, — сказал о них Алексей Фомич. — Народ отменно бравый… А вон у одного, погляди, Надя, даже солидная золотая медаль под бородой: должно быть, вахмистр…
— Да, я вижу, что жандармы, но зачем же все-таки они здесь? — недоумевала Надя. — Если для того, чтобы оградить и без того пострадавших от напора на них публики, то… кажется, и полиции было бы достаточно: куда ни погляди, везде на полицейского наткнешься!
— А ты забыла, что этот пестрый офицер в ресторане вчера говорил? — напомнил Алексей Фомич. — Да ведь и Михаил Петрович вчера сделал на этот счет довольно намеков.
— Значит, не просто пострадавших матросов встречают, а преступников? — вознегодовала Надя.
— Не возмущайся здесь громко, — это лишнее, — остановил ее Алексей Фомич. — Отложим-ка возмущение до более удобного момента.
Они не рвались непременно вперед, — это им было не нужно, — они стали в стороне, но так, чтобы все-таки побольше видеть. И видели они, как, выходя из приставшей баржи, строились матросы, которых никто не принял бы за матросов по их виду.
Прежде
— Посмотри-ка, Алексей Фомич, ты — дальнозоркий: мне кажется, они даже босые! — в ужасе выкрикнула Надя.
— Да-да, кое у кого как будто есть туфли больничные на ногах, а в общем… — пригляделся и не договорил Сыромолотов.
— Как же они будут идти?
— Ну, ведь у них тоже все погибло на "Марии", — откуда же им так вот сразу возьмут, — ты подумай! — объяснил Алексей Фомич и добавил:
— Обмундируют там, куда их поведут.
— А куда именно поведут? — допытывалась Надя.
Какая-то женщина в черном слинялом платочке, стоявшая впереди их, обернулась и объяснила:
— В казармы флотские поведут, — вот куда… Экипажные эти для чего же еще заявились? — и кивнула в сторону.
Поглядев туда, Сыромолотовы увидели человек двадцать одетых в черные бушлаты матросов при фельдфебеле. Они шли на пристань с очевидной целью принять по счету и доставить без потерь матросов с «Марии». А для общего наблюдения за порядком командированы были сюда и теперь стояли рядом и оживленно о чем-то говорили между собой довольно далеко в стороне от Сыромолотовых черноусый жандармский офицер и рыжеусый полицейский чин.
Наконец, шествие матросов с «Марии» началось, и вся огромная толпа ринулась слева и справа, чтобы в плотно сбитых рядах да еще среди белых повязок на головах разглядеть знакомые, родные лица.
А полицейские и жандармы, работая дюжими руками, орали: "Осади назад, эй!.. Куды прешь!.. Не вылазь вперед!.. Не лезь, в морду получишь!"
Матросы, хоть и босые, старались идти браво, выискивая глазами своих женщин. Когда находили, выкрикивали радостно их имена.
А к ним, в свою очередь, летели крики:
— Что, Гречко Иван, живой, ай нет?.. Неуймин Семен жив?.. Шумните, родимые, Перепелица идет ли?..
Как побитый противником батальон, бросивший не только оружие во время бегства, но и сапоги и даже фуражки, чтобы легче было бежать, шли матросы, но лица их были хмуры: видно было и Алексею Фомичу и Наде, что понимали они, какую им устроили встречу.
Иногда тот или иной на вопрос женщин отзывался жестко:
— Что, Перепелицу шукаешь? Сгорел!
— Гречко Иван?.. Потонул Гречко!
— Неуймин Семен?.. Пошел на дно с линкором вместе!
Однако, видя, как городовые и жандармы отпихивали подальше женщин, кричали свирепо им:
— Мы что вам, ироды, арестанты, что ли?
— Не сметь вольничать, фараоны!
— На абордаж пойдем!
Крикливое вышло шествие, шумное… И то и дело взглядывала Надя на Алексея Фомича, своего мужа, художника, негодующими глазами. А художник ничего не пропускал из того, что пришлось ему здесь видеть. Он чувствовал и то, как трудно было с непривычки ступать этим несчастным людям по булыжнику мостовой босыми ногами или еще и цепляться за камни концами костылей, только вчера сработанных матросами-плотниками с «Екатерины».