Утро без рассвета. Книга 1
Шрифт:
Лешка о своем думал.
«И чего злится? Ведь я же правду сказал, как думал. Хотел чтоб ему лучше было. Ну и правда, неужели ему в тюрьме или в лагере сдохнуть охота? Чудак какой-то! Бабы — больше, чем начальника лагеря боится. Так без женщин как жить? И без детей? Ведь и любви, наверное, никогда не знал. Верно, что дворнягой паршивой век прожил. Сам понимает. А изменить свою жизнь, так и не решается. Лучше снова на дело пойдет. А потом опять лагерь. Так и не увидит в жизни ни одного светлого дня, слова доброго не услышит».
И, решившись, сказал:
— Слушай, Егор.
— Чего тебе?
—
— Что?!
— За Наталью, врача! Умная баба! И с лица пригожая. И хозяйка, сердечная.
— Иди ты знаешь куда с ней вместе! Чтоб мне — вору эдакое советовать! Да я, каб ты не хворал, знаешь бы чего тебе сделал? Уши мои чтоб про баб не слышали! Сколько из-за них по лагерям сидят! Тоже мне — советник сраный выискался. Сам эдакий срок тянул! Да не менее полсотни баб надо было тискать, чтоб такое отсидеть. Тебе ли мне про баб говорить? Иди сам к этим шлюхам! А я мараться не хочу! — кричал Егор, вспоминая, как Наталья жаловалась на него Кававу.
— Дурак ты, друг! Слепой дурак! Ты не боясь кинул кентам под ноги свою жизнь. Они даже зад ею не подтерли! А истинной жизни, своего мужичьего назначения в ней— испугался. А еще кичишься! Чем? Да та же Наталья может и слушать о тебе не захочет. А ты ее шлюхой называешь! С кем ты ее видел? Верно пытался к ней приставать, да отпор получил. Вот и обливаешь человека грязью.
— Заткнись, сволочь! — вскипел Дракон, повернув к Лешке побелевшее лицо. Глаз горел зло. Рот Егора перекосило. Что и говорить, задел этот сопляк за живое. Да так больно. Не занозу — нож в сердце пустил.
Накинув на плечи телогрейку, он, зло рванув дверь, вышел из избы. Решил не возвращаться до ночи.
Звенькая топором у второго списанного дома, он думал о своем, забыв, что еще несколько дней назад категорически отказался от ремонта этого дома. Сказал, что его лучше поджечь на «хололо» вместо костра. Но теперь не до воспоминаний. Свое болит. И руки работают в отрыве от памяти.
Не заметил как заменил оба венца, разобрал одну из стен, пересортировал бревна. И только хотел годные для стены обратно в пазы вгонять, почувствовал на себе чей-то пристальный, изучающий взгляд. Словно кто-то целился ему в голову. Егор огляделся. Но нет, вокруг никого. А ощущение присутствия кого-то чужого — не проходило.
Кто бы это мог быть? Вокруг безлюдно. Ни души. В соседнем доме никого не было. Старуха Хабарова давно уехала в свои охотничьи угодья. Никто и никогда здесь не появлялся. Да еще так. Зло. Исподтишка. Леха? Нет! Не может быть. И страх внезапно взъерошил волосы под шапкой.
Егор медленно разогнулся. Огляделся еще раз. Звенящая тишина царила вокруг. Кричало лишь сердце. Оно одно из всех било тревогу, чуяло беду. Но где она? С какой стороны ее ждать? Беспокойство передалось рукам. Они нервно задрожали.
Может с Лехой что худое стряслось? — подумал Егор. И, подхватив со снега топор, закинул его на плечо. Домой заторопился. Когда вошел в круг домов, страх улегся. Душа трястись перестала. Все стало на свои места.
Чертовщина какая-то! — разозлился Егор. И подумал: «Старость, видно, окончательно подкрадывается. Оттого стал мнительным, пугливым, что совесть за оставленного в доме больного Лешку встала за спиной и укоряет злым глазом. Совесть? А кто она? Хотел бы я хоть раз ей
Он подошел к избе. Нахраписто толкнув дверь, зло чертыхнулся на темноту. Стал раздеваться. И только шаг от порога сделал, почувствовал, наступил ногой на что-то. Зажег спичку и обомлел.
Лешка лежал у порога весь посиневший. В нижнем белье. Голова его откинута, как у мертвого.
— Леха! Леха! Да вставай туды-т-твою, — схватил его за плечи Егор. Но тут же отдернул руки. Тело Соколова показалось слишком холодным.
Он перенес его на койку. В голове все перемешалось. Что случилось? Почему он оказался на полу. Когда включил, свет, увидел валявшуюся у двери пустую кружку. Понял — Соколов хотел пить. Встал. И, видно, голова закружилась. Упал, может ударился. Потерял сознание. И не успел в себя прийти.
Егор задрал рубашку Лехе. К груди его ухом припал. Слушал. Бьется ли сердце? Да, кажется бьется. А может свое мешает? Снова слушает. Глухие удары Лешкиного сердца, словно удаляющиеся шаги, прослушивались трудно.
Дракон вытащил из-под стола бутылку спирта. Стал растирать им Соколова. Не щадя ни его, ни своих рук. Вскоре рубашка на спине Егора стала мокрой. Он снял ее. И продолжая натирать Леху приговаривал:
— Я те дам хандру. Отбудешь свое. А там, на свободе — как знаешь! Не хочу за тебя в беду попадать под подозрение. Выхожу и разбежимся в разные углы. Ищи другого дурака, чтоб твои глупости слушал. Других до зла доводи, ирод проклятый. Тут не до баб — выжить бы!
Кожа у Соколова постепенно теплела. Потом покраснела. А Егор не останавливался. Ладони его горели. Казалось, вот-вот лопнут от усилий. Он не отступал; натянул на разогретые ноги Соколова шерстяные носки, и когда — грудь и спина Лешки стали багровыми, горячими — надел свитер. Укутал соседа всем, что
было в доме теплое. Затопив печь, — поставил на нее чайник. С нетерпением ждал, когда он закипит, когда придет в себя Леха.
Закипел чай. Свет погасили. Егор зажег свечу. Сидел облокотившись на стол. Разглядывал свою лохматую, неказистую тень. Слышал в лагере от интеллигентов, вроде именно она— зеркало души. Ее отражение. Самое, что ни на есть подлинное. Со всеми подробностями.
— Ишь, черт, значит и внутри у меня все в шишках. Вон экий бес! Весь дыбом! Нигде гладкого, да ровного места нет. Смотреть тошно. Сам себя не узнаешь. Испугаешься. Неужели и душа у меня такая — вся вприскочку, — качал головой Егор удивленно. — Ведь вон вместо головы — стог какой-то. Весь подерганый. Будто барак кентов в нем, спрятался. А мурло! О Господи! Страшило! Нос печку достал. Рот как рваный валенок. Телка за раз проглотит. Ишь — мечтал, что Наталья к себе на чай позовет. Да она на такого беса и смотреть не захочет…