Утро богов (Антология)
Шрифт:
— Читай, — промолвил господь бог.
И ангел читал, раскрывая перед нами во всех подробностях жизнь этого злодея. Слушая его, мы испытывали чисто интеллектуальное наслаждение. В его отчете встречались, на мой взгляд, несколько «рискованные» места. Но небеса, конечно, имеют на это право…
Все смеялись. Даже у пророка всевышнего, которого подвергал пыткам этот изверг, появилась на устах улыбка. Великий злодей на поверку оказался смешным, ничтожным человечком!
— И как-то раз, — продолжал ангел с
— О, только не это! — завопил изверг. — Никто на свете об этом не знает. Этого никогда не было! — визжал он. — Я был дурной человек, можно сказать злодей. Я совершил немало преступлений, но я не способен на такую глупость, на такую чудовищную глупость…
Ангел продолжал читать.
— О господь! — взмолился злодей. — Не надо им об этом говорить! Я готов покаяться! Просить прощения…
И злодей начал неистово прыгать на длани господней, горько плача. Внезапно им овладел стыд. Он кинулся в сторону, собираясь спрыгнуть с господнего мизинца. Но, быстро повернув свою длань, господь остановил его; тогда он бросился к отверстию между большим и указательным пальцем, но большой палец прижался к ладони. А между тем ангел все читал и читал, а злодей метался взад и вперед по ладони, потом вдруг повернулся к нам спиной и юркнул в рукав господень.
Я ждал, что господь выгонит его оттуда, но милость божья беспредельна.
Ангел остановился.
— Да?! — сказал он.
— Следующий, — ответил бог, и, прежде чем ангел успел назвать имя, на ладони уже стояло обросшее волосами существо в грязных лохмотьях.
— Как! Разве ад в рукаве у бога? — спросил мой сосед.
— А существует ли вообще ад? — спросил я в свою очередь.
— Я все глаза проглядел, — сказал он, стараясь, признаться, рассмотреть в просветах между ногами ангелов, — но что-то нигде не вижу небесного града.
— Ш-ш-ш, — прошептала, сердито нахмурившись, маленькая женщина, стоявшая возле нас. — Послушайте, что поведает нам сей великий святой!
— Он был владыкой земли, а я был пророком бога небесного, — вскричал святой, — и, глядя на меня, дивились смертные! Ибо я, о господи, познал всю славу твоей райской обители. Мне наносили удары ножом, загоняли под ногти лучины, сдирали полосами мясо со спины, но все муки, все терзания я с радостью переносил во славу господню!
Бог улыбнулся.
— И под конец я пошел еле прикрытый лохмотьями, весь в язвах, и смрад исходил от меня, но я объят был святым рвением.
У Гавриила вырвался смешок.
— И я лег у ворот тирана, — продолжал святой, — как некое знаменье, как живое чудо…
— Как некая мерзость, — промолвил ангел и начал читать про святого, не обращая внимания, что тот все твердил об отвратительных мучениях, которым он себя подвергал, чтобы обрести блаженство рая.
И представьте, все, что было написано в книге об этом святом, также оказалось
Мне кажется, не прошло и десяти секунд, как святой, в свою очередь, стал метаться по великой длани господней. Не прошло и десяти секунд! И вот он тоже завопил, слушая беспощадные разоблачения, и, подобно злодею, спасся бегством под сень рукава господня. И нам дозволено было туда заглянуть. Там, под сенью божьего милосердия, бок о бок, как братья, сидели эти два существа, утратившие все свои иллюзии.
Туда же спасся бегством и я, когда пришел мой черед.
— А теперь, — промолвил бог, вытряхивая нас из своего рукава на планету, где нам предстояло жить, на планету, быстро вращавшуюся вокруг своего солнца, сиявшего зелеными лучами Сириуса.
— Теперь, когда вы стали немного лучше понимать и меня и друг друга… попробуйте-ка снова.
Затем он и окружавшие его ангелы повернулись и внезапно исчезли.
Исчез и престол.
Вокруг меня простиралась прекрасная страна, какая мне и во сне не снилась, — пустынная, суровая и чудесная. И меня окружали просветленные души людей в новых, преображенных телах.
Герберт Уэллс
Дверь в стене
Месяца три назад, как-то вечером, когда все кругом располагало к откровенности, Лионель Уоллес рассказал мне про «дверь в стене». Слушая его, я не сомневался, что он правдиво передает свои впечатления.
Он рассказал мне эту историю так искренне и просто, с такой подкупающей убежденностью, что я не мог ему не поверить. Но утром у себя дома я проснулся совсем в другом настроении. Лежа в постели и припоминая рассказ Уоллеса, я уже не испытывал обаяния его неторопливого, проникновенного голоса, очарования этого обеда с глазу на глаз, в ярком кругу света, отбрасываемого настольной лампой с темным абажуром, когда комната вокруг нас тонула в призрачном полумраке, а перед нами на белоснежной скатерти стояли тарелочки с десертом, сверкало серебро и разноцветные вина в бокалах, и создавалась какая-то особая атмосфера — яркий, уютный мирок, далекий от повседневности. Но теперь, вне этой обстановки, история показалась мне совершенно невероятной.
— Он мистифицировал меня! — воскликнул я. — Но как ловко это у него получалось! От кого другого, а уж от него я никак этого не ожидал.
Потом, сидя в постели и попивая свой утренний чай, я поймал себя на том, что стараюсь доискаться, почему эта столь неправдоподобная история вызвала у меня такое волнующее ощущение живой действительности; мне приходило в голову, что, развертывая передо мной эти образы, он пытался как-то передать, воспроизвести, восстановить (я не нахожу нужного слова) те свои переживания, о которых иначе невозможно было бы поведать.